В отказе от крутилова

Я так виноват перед Тобой. Я плохо и неправильно живу, я знаю. Но я в душе не хочу ничего мерзкого, честное слово. <…> Я просто хочу быть счастливым, а у меня никак не получается. Может, так мне и надо. Я ведь ничего больше не умею, кроме как писать плохие слоганы. Но Тебе, Господи, я напишу хороший — честное слово. Они ведь Тебя совершенно неправильно позиционируют. Они вообще не въезжают. 

(«Generation П», В. Пелевин)

Что сказать о новом романе Пелевина «Круть»?

В детстве я очень любил футбольный симулятор FIFA. Если кто-то не знает, это такая игра. FIFA сформировала мою личность: расшатала психику, закалила характер и показала априорное неравенство между людьми. Её создатели придумали очень хитрую штуку: каждый год они выпускали новую часть и продавали её за полную стоимость. Очень часто из нового в ней были разве что числа (FIFA 15, FIFA 16), составы и озвучка комментаторов. При чём-то тут должен быть Виктор Пелевин… не могу сообразить…

Но вот настал день «икс». Мне 18 лет, и я купил новую «двадцатую» ФИФу. Что-то не так… не наступает радости, мир как был серым, так и остался. Что-то изменилось… издалека отчетливо послышался стук колёс. Как это я раньше его не замечал? Кажется, все дело в том, что в этот раз я купил игру за свои деньги.

Шучу, конечно. На самом деле я очень хочу познакомиться с Виктором Олеговичем. Мне кажется, мы с ним очень похожи. Я отчетливо представляю, с каким удовольствием он открывает в Word’e рукопись новой книги, выделяет весь текст и ставит 16 кегль, полуторный интервал… рукопись увеличивается в 2 раза… требования соблюдены, можно отправлять текст преподавателю редактору и закрывать ChatGPT.

Мы встретимся где-нибудь в Азии, в душном жёлтом поезде, и заведем беседу.

«Виктор Олегович, а что вы сегодня ели на завтрак?» — «Человеческое сознание — это сад, который мы можем перекроить, используя технологии как лопатки воображения».

«Виктор Олегович, а почему вы занимаете сразу три сидения?» — «Каждый день — шрам на плотности иллюзий, и, если нам удастся сохранить каналы коммуникации открытыми между реальностями, мы станем Буддами в эру кибер-запредельного».

Отлично поговорим, думаю.

Кстати, о Буддах. Когда Будда Анагама указывает мизинцем правой руки на последние книги Виктора Олеговича, они — проявляя свою истинную природу — не исчезают. Потому что они на контракте с ЭКСМО.

Последние 4 года (начиная с «Transhumanism inc.») Виктор Олегович разрабатывает свою собственную вселенную победившего киберпанка: самые богатые и влиятельные люди поместили свои мозги в банки (чем богаче и влиятельнее мозги — тем глубже под землю), простые люди (сердоболы) продолжают жить на поверхности (в Добром государстве), а управляет всем корпорация «Трансгуманизм инк.», интересы которой обслуживает множество сотрудников, в числе которых и Маркус Зоргенфрей — «лучший баночный оперативник» и главный герой последних двух книг («Путешествия в Элевсин» и «Крути»). Начальник Маркуса — адмирал-епископ Ломас. Он отвечает за внутреннюю безопасность корпорации. Здесь притормозим. Как сказал Армен Захарян: «Пересказывать Пелевина — это то же самое, что пересказывать собственные сны: вам кажется, что это очень интересно, но все остальные думают о том, когда же вы наконец закончите».

Итак. Новая книга Виктора Олеговича (являющаяся прямым продолжением предыдущей) начинается очень сильными страницами: император Порфирий (герой прошлой книги) убит в результате заговора, адмирал-епископ Ломас рассказывает Маркусу, что Великий Дух Зла (по имени Ахилл) проник в наш мир и грозит уничтожить всю планету. Так как мы говорим о «новом» Пелевине, тезис о сильных страницах нужно, наверное, доказать:

«Император лежал на плитах сенатской курии.

Темная кровь из пронзенного сердца и пурпур плаща сливались в полутьме — глядя на августейший силуэт с высоты, можно было подумать, что принцепс быстро набирает корпулентность. Вокруг, подобно хору в греческой драме, выли и бормотали сенаторы с кинжалами в руках.

Среди них — et tu, Brute! — был и преемник, усыновленный божественным и принявший его славное имя».

Чувствуется даже некоторый реверанс в сторону Булгакова. В целом, Пелевину, как мне кажется, очень комфортно в древнеримских декорациях. Или вот еще:

«Но как следствие может предшествовать причине?

— Маркус, — ответил Ломас, — когда я был епископом, у нас в баночной епархии подвизалась одна молельница по имени сестра Клептина. Однажды она медитировала на тему сотворения мира — и пережила божественное откровение. Оказалось, мир возник по ее молитве!»

Разбудите меня через сто лет и спросите, что сейчас делает Виктор Пелевин, и я отвечу, что он придумывает очередную интерпретацию притчи о Чжуан-цзы и бабочке.

Вернемся к «сюжету»: чтобы противостоять Ахиллу, Маркус должен «подняться» на поверхность. Здесь мы получаем шанс поговорить о мире, в котором разворачивается действие романа. Обратимся к тексту на заднем форзаце книги:

«Идет третий век Зеленой Эры. Имплант-коррекция «Открытого Мозга» превратила женщин в доминантный гендер, и в уголовной иерархии изменился баланс сил. На ее вершину поднялся фем-блатняк — безжалостные куры-заточницы. Противостоять им не может никто из биологических мужчин…»

Потрясающе: фем-блатняк и куры-заточницы. Петух-отступник Кукер противостоит Дарье Троедыркиной. Да. Знаете, Анне Ахматовой мешал писать Блок, а Блоку — Лев Толстой. Хорошо, что Пелевину писать никто не мешает. 

В целом, не вижу ничего странного, актуальнее этой темы действительно сейчас представить сложно. Настоящий контр-тренд и попадание в самый нерв.  «Сумасшедшие адепты демпартии США, поддерживаемые корпорациями, навязывают свою систему ценностей остальным людям. Но меня не прогнуть! Всё, я занят, подите прочь!» Виктор Олегович, но вы же сами позвонили…

К слову об этом: Галина Юзефович, когда разбирала пелевинское «Непобедимое солнце», похихикала на тему того, что героиня романа покупает авиабилеты по телефону. Помимо того, что смеяться над Пелевиным — кощунство, хочется отметить и непростительную близорукость литературоведки. Очевидно, что Виктор Олегович создает особый «телефонный текст» — очень смелый шаг в эпоху экспансии мессенджеров. Вот, смотрите на цитату:

 «И вдруг страшное подозрение мелькнуло в моей душе. Я схватил свой хуайвэй и залез в notes».

Вот именно так: «хуайвэй» и «notes». (Немного удивляет и локализация сомнения — но душа по-устало-пелевински, наверное, и есть сознание? — прим. ред.)

Всё та же Галина Юзефович очень радовалась, когда в «Путешествии в Элевсин» Пелевин изобразил её в образе Рыбы:

«Самый нежный и волнующий для меня факт — в «Путешествии в Элевсин» есть я, выведенная в образе баночной литературоведки, глубоководной рыбы, похожей скорее на медузу. И в отличие от прочих случаев портретирования критиков, Виктор Олегович не только не топит меня в деревенском сортире, как это случилось с Павлом Басинским в 1999 году, но и дарит мне чуть ли не самые лучшие реплики в романе».

Галина Леонидовна, бойтесь данайцев, дары приносящих…

Уже в «Крути» оказывается, что Рыба раньше звалась Ры и была любовницей Шарабан-Махлюева — главного писателя карбоновой эры (то есть нашего времени), которого непросвещенные постоянно обвиняют в… самоповторе. Отношения Ры и Шарабан-Махлюева были сложными (она — феминистка, он — консерватор). Неспособность по-настоящему сблизиться приводит к поиску более извращённых способов коммуникации. Во время одного из таких коммуникационных актов Шарабан-Махлюев забывает «стоп-слово» Ры и наносит ей психологическую травму.

Да, тяжело быть критиком Пелевина. Именно поэтому я выбираю быть его фанатом.

В романе также есть уже традиционная для последних работ Пелевина рефлексия. Вот, например, Шарабан-Махлюев вспоминает:

«В одной из своих статей она [прим. Ры. — Г.Ч.] обвинила меня в том, что в моих романах «везде одно и то же». Никогда не мог понять смысла этой инвективы — имеются в виду буквы? Слова? Знаки препинания? Или так метит само себя кривое недоразвитое сознание, превращающее любой мой шедевр в свой тухлый ментальный форшмак?»

Скажите им, Виктор Олегович!

«Я прибил двадцать пять книг к стенам в полуметре от пола, натер их луком, колбасой или чесноком, и заставил ее изображать собаку. Водя Ры на поводке, я принуждал ее нюхать книги.

— Одно и то же, сука? А? Вот так одно и то же? И вот так? А? А так? А вот? А вот? А так? А? Вот так?»

Очень сильные страницы. Но меня не покидает чувство, что «император устал» и императору пора отдохнуть. Пропустить пару лет, расслабиться.

В «Чапаеве и Пустоте» Пелевин писал, что единственная настоящая свобода — это «не знаю». А в «Крути» — что «единственная настоящая человеческая свобода — это умереть раньше срока».

Честно говоря, я начинаю беспокоиться.

Григорий ЧИЖОВ, выпускник филологического факультета МГУ,
учитель русского языка и литературы, Артель вольных критиков филфака МГУ

---

От редакции: В былые времена, во второй половинке «десятых» редакция, посовещавшись, решила бы, что публиковать здесь нечего. Ну, новая книга, ну, беглый отклик — мы же не интернет-форум при издательстве… Однако в данном случае, улавливая не только мысль рецензента, но как бы воздушную подушку его иронии (иронизировать над императором Иронии — это надо суметь), хочется добавить пару слов… благодарности!

Да, классик русского постмодернизма, возведённый на пустовавший тогда трон Вячеславом Курицыным на наших глазах в 1997-м примерно — давний враг и поневоле оппонент новых реалистов, но… Но и не в этом дело.

Поражает мелкотемье. Настолько узкоаудитОрное это речение, весь этот язык, который скорее уже сленг — о чём он? О каких явлениях? Нет ли тут бездны взаимонепонимания, объемлющей очень узкий островок очень узеньких (изначально — уровня анекдотов о Петьке, Анке и Василь Иваныче) шуточек? Причём бездна-то эта (социальная, актуальная) растёт, хоть пустота — неизмеримая величина…

Это он же, Пелевин же изобрёл слово «Уркаина», разок опечатавшись, но и это посчитав инсайтом?.. Это вот «круть»?

Очень хорошо про контракт, Григорий, метко! Невозможно в таком ритме, задаваемом капиталистическими нормами книгоиздания, «спросом/предложением», «насыщением книжного рынка» — не скатиться к сужению до змеиной исхудалости языка (и охвата им событий действительности, которые являются поводом для диалога с читателем в том или ином стиле). Братковский буддизм в обществе и стране, выстроенной научным коммунизмом — как это интересно, какой оригинальный угол зрения!..

Хорошо, что такое писать никто действительно не мешает. Ни какие-либо форсмажоры, ни «тоталитаризАм» как пел Летов, невольно подаривший Пелевину вечность, пахнущую нефтью (из чего он раздул множество страниц, хоть образок-то умещался в припеве, последнем в «Русском поле экспериментов»). И всё у него — так…

Пусть испишется сам, пусть. Хоть и удалось слегка взбодрить язычок постмодернизма в «десятых» (новое поколение постмодернят, включая Елизарова, конечно, помогло — перенастроило читателя из реализма обратно к «подземному хохоту»), а всё же — иссякает само «литвещество». Закономерно иссякает, потому что ничего не объясняет и ничего уникального не создаёт, лишь расщепляя историческую и мировоззренческую данность на всё меньшие участки пустоты. Только конвульсивно, уже опустошёнными давно лёгкими выкашливает тот самый «подземный хохот» (который подхватывал «Рассказами о родине» запрещённый ныне писатель-релокантор), который тоже не Пелевин придумал…

«Чего ни хватишься — ничего у вас нет» (своего) — как М.А.Булгаков устами Воланда сказал, — вот это кредо русских постмодернистов, многословных хроникёров Небытия (движения «в никуда из ниоткуда» — тоже Летов). И не надо, Григорий, искать лёгких путей, быть не критиком, а фанатом… Это мало кому интересно было уже в серёдке 00-х.

Д.Ч.