Автор: Он назвал её своей сказкой, а она сделала из него писателя, известного на весь мир… Его три (!!!) попытки сжечь рукопись нового романа так и остались безуспешными. Соседи слышали, как Вера кричала на мужа, стоявшего у бочки с горящим мусором: «А ну пошел вон отсюда!». Этой устоявшей в огне рукописью была «Лолита» Владимира Набокова, которая и сделала его известным в США.
Юная Вера Слоним умела всё: водить машину, стрелять, печатать на машинке, разбираться в боксе, редактировать тексты, писать стихи, переводить с английского, немецкого и французского. Она могла стать кем угодно, и стала: женой и музой, слепившей из нищего литератора (писавшего средние стихи под псевдонимом Сирин) — великого Владимира Набокова.
Набоков происходил из весьма состоятельной семьи, которая после революции потеряла все свои миллионы и эмигрировала (его отец, один из лидеров партии кадетов, был убит в момент покушения на Милюкова уже после Октября). С детства он был очень избалован, и новый эмигрантский статус больно бил по самолюбию Сирина, делая его сложный характер ещё более непростым.
С ним практически никто не мог ужиться, даже самые близкие друзья, лишь одна Вера смогла привнести гармонию в их отношения, сопровождавшую их до конца жизни. Набоков, например, терпеть не мог говорить по телефону — это всегда делала за него она, став ещё и голосом писателя.
В Америке он начал читать лекции о русской литературе и постоянно всё забывал — Вера подсказывала ему цитаты, неизменно занимая место в первом ряду и согревая его неуверенность своим взглядом. Она работала в адвокатской конторе, перепечатывала за мужа рукописи на машинке, редактировала, спасала выброшенные шедевры, вела переговоры с редакторами и издателями, была его первым читателем и правой рукой во всём. А он писал ей в письмах:
«Да, ты мне нужна, моя сказка. Ведь ты единственный человек, с которым я могу говорить — об оттенке облака, о пении мысли и о том, что, когда я сегодня вышел на работу и посмотрел в лицо высокому подсолнуху, он улыбнулся мне всеми своими семечками»…
Именно после свадьбы с Верой в Берлине Набоков, только в 27 лет стал усиленно писать, ведь его муза создавала для этого все условия. Каждое утро его ждал завтрак: яйцо, какао, сок и красное вино. Вера уходила на работу, а он писал…
«Машенька», «Дар», «Защита Лужина», «Камера обскура», «Лолита» — все эти творения родились во время их союза и эмигрантских переселений. Вера была уверена в гениальности мужа и приучала его к постоянному труду.
Лишь однажды, в Париже Набоков изменил своей музе, но практически сразу же вычеркнул эту ошибку из своей жизни. До самого конца Вера оставалась для него всем.
В последние годы его жизни они были неразлучны: «Я бы не возражал полежать в больнице, если бы ты была рядом, положил бы тебя в нагрудный карман и держал при себе».
Вера пережила Набокова на 13 лет, а после смерти её прах по её настоянию был смешан с прахом мужа, навсегда соединив эту невероятную пару.
Татьяна ВЕСЕЛОВСКАЯ
От редакции: По этому описанию Вера Слоним — ни кто иная, как Маргарита из романа Михаила Булгакова. И можно не сомневаться, что о её существовании, как и об этой паре Булгаков ничего не знал. Потому что писателя Набокова американский, а затем и европейский читатель узнал через двадцатилетие после того, как на руках своей жены Елены скончался от наследственного заболевания её Мастер…
Воистину тут перекличка реальных характеров и литературных образов, рождающая бурю ассоциаций. Во-первых, у Набокова-то жена была одна — и на всю жизнь, а у Булгакова Елена — не первая жена… Но во-вторых, она стала на деле, в самых суровых испытаниях болезнью в Нащокинском переулке его деятельной музой (и такой отражена в «Мастере и Маргарите»), которая и донесла его роман (который ослепший Булгаков продолжал ей надиктовывать при дикой температуре) до читателя более чем через двадцать лет после его завершения — со страниц журнала «Москва», где роман был опубликован с купюрами. Тут потребовались усилия после смерти, life after death, так сказать.
Нет сомнений, что муза Набокова была не менее деятельной и верной, чем Елена Булгакова, однако её черты легче обнаружить в его прозе, нежели Елену — у Булгакова. Например, «царственный бюст» у матушки Лолиты, жены Гумберта — это она, Вера. Своеобразный эйджизм в оценках женской красоты — это тоже плоды семейной жизни, лёгкая ирония, порождаемая ею. Но зная, как непримиримо с огнём боролась за этот роман жена, мы понимаем и сомнения Набокова.
Это сейчас имя Лолита — почти имя нарицательное (если только это не Лолита Милявская), а вот в США 1950-х этот роман был не менее крамолен в отношении вполне пуританских буржуазных нравов, чем «Доктор Живаго» в СССР (в основном благодаря зарубежному шуму вокруг последнего). Поэтому три попытки Набокова сей нравственно-дерзновенный роман уничтожить — как минимум, социально объяснимы. Но, видимо, достаточно иметь одного такого читателя, чтобы оставаться писателем даже вопреки порывам, в минуты шаткости и сомнений — оставаться им для других… И в данном случае, рай — это другие, в единичном числе, поскольку Вера смотрела на текст уже глазами будущих читателей, то есть была целевой аудиторией.
Следует напомнить, что именно скандальная «Лолита» сделала писателя-эмигранта, писавшего до той поры практически «в стол», известным в США и в мире. Это потом раннего и прочего Набокова (а с ним и Сирина питерского и эмигрантского периода) стали печатать и переводить, до той поры — он сам был себе переводчиком и только лекциями зарабатывал на жизнь… Роль Веры тут огромна, потому что верила с самого начала в его талант.
Даже в позднем постмодернистском подражании (эдаком сюжетном продлении в бесконечность «оригинальной идеи») своей «Лолите» — в романе «Ада или Страсть» — писатель как будто с ней и ведёт диалог, поскольку там присутствуют пометки и исправления от женского имени, что добавляет полифонии. Да и, наверное, его «Лауру» никто не увидел бы, не переживи его на эту чёртову дюжину лет Вера — вера в его строку, в его внимательный стиль, который отвоевал себе место в мировой литературе настолько особое, что уже Набоков («набАкофф», как звали его в США) благословлял «новый роман» в лице того же Алена Роб-Грийе, а мог и, напротив, дать такую отповедь, что никто б не напечатал.
Д.Ч.
