Мы успели родиться на шестой части суши…

Андрей Аркадьевич Галамага родился в 1958 г. в Воркуте – поэт, член Союза писателей России. Детство провёл в Киеве. В 1982 году окончил факультет физической и квантовой электроники МФТИ. C 1983 года посещал cтудию Кирилла Ковальджи. В 1993 году окончил Литературный институт имени А.М. Горького (поэтический семинар Эдуарда Балашова). Автор шести книг стихотворений, более десятка пьес и киносценариев, текстов песен для спектаклей и кинофильмов, поэтических переводов.

СНЕГ В КРЫМУ

В горах сгустилась пелена,
Какой не чаяли вначале,
И сумерки средь бела дня
Непредсказуемо настали.

Сплошной завесой снег упал;
Кругом – не видно на полшага.
В снегу Ангарский перевал,
В снегу отроги Чатыр-Дага.

Зима сошла во всей красе,
А с нею спорить не годится;
По обе стороны шоссе
Машин застыла вереница.

Но чувствовалось, что вот-вот
Природа сменит гнев на милость;
И я прошёл пешком вперёд,
Туда, где небо прояснилось.

Я вглядывался из-под век
Вослед унявшейся стихии,
Вдыхая первозданный снег,
Простой, привычный снег России.


МОЯ ВЯТКА

Русь склонить под рукою владычней
Порешил патриарший престол.
Мои предки, чтя древний обычай,
В те поры уклонились в раскол.

Непокорные старообрядцы
От гонений скрывались в скитах
И осели по землям по вятским,
Не продав свою совесть за страх.

Не сломили их беды и бури,
Жизнь вилась над избою дымком;
Ведь не зря мой прапрадед Меркурий
Основательным слыл мужиком.

Век бы жить им, молясь да не хмурясь,
Обустраивать дом свой ладком.
Только видишь, как все обернулось,
Когда грянул нечаемый гром.

Не спасла моих прадедов Вятка,
Тут уж поздно – крестись не крестись;
Те, кого не смело без остатка,
Кто куда по Руси разбрелись.

Жить по чести, случалось, непросто, –
Хоть умри, а душой не криви, –
Но всегда выручало упорство,
Что у каждого было в крови.

Хотя я не бунтарь бесшабашный, –
Не буяню, интриг не плету,
Не усердствую в спорах, – однажды
Мне становится невмоготу.

Не по вере – по жизни раскольник,
Не терплю самозваную знать;
Что поделаешь, вятские корни
Всё – нет-нет, а дают себя знать.

Хоть с сумою – да что-нибудь стою;
Предкам-старообрядцам под стать –
Я всегда шёл дорогой прямою,
А упрямства мне не занимать.

Жизнь качала, трясла и кружила,
Но дорога казалась гладка,
И текла в переполненных жилах
Заповедная Вятка-река.


НОЧНЫЕ ВЕДЬМЫ
	Памяти девушек 46-го Гвардейского
	бомбардировочного авиаполка посвящается

Напрасно вы нас ведьмами прозвали.
Вам ведьмы сроду были нипочём;
Столетьями легко вы побеждали,
Пытая их железом и огнём.

Зря скалите озлобленные пасти,
Всё будет по-другому в этот раз;
Железо и огонь – не в вашей власти,
Теперь они обрушатся на вас.

За каждое земное злодеянье
Вы приговорены нести ответ.
Мы девушки – небесные созданья,
Но для врага – страшней ста тысяч ведьм.

Нас голыми руками не возьмёте,
Когда, прожекторам наперекор,
Бесшумно мы на бреющем полете
На цель заходим, заглушив мотор.

Кто сманит нас благополучным раем?
На восемьдесят бед – один ответ!
И даже если в небе мы сгораем,
Тем, кто за нами, – пролагаем след.

Бессильны ваши ненависть и злоба.
Мы тут, мы там, вокруг – со всех сторон.
Хоть не сомкните глаз, глядите в оба,
Мы наяву – ваш самый страшный сон.

И вам нигде не отыскать спасенья, –
Забившись в щель, ползком иль на бегу.
Нет, мы не ведьмы, мы – богини мщенья,
Не знающие жалости к врагу.


КАНУН

Туман в низинах расстилался пеленою,
Внезапный ветер набегал и пропадал;

И до утра, готовясь к завтрашнему бою,
Не спал в сраженьях закалённый генерал.

Рассвет всё ближе. Но, покуда час не пробил,
Он зорким взглядом обводил притихший стан;
То тут, то там мелькал его орлиный профиль,
И все бесшумно расходились по местам.

Он назубок усвоил истины простые:
Не лгать, не трусить, не сдаваться, не стонать.
Он знал доподлинно, как велика Россия,
И доброй волею не стал бы отступать.

Пристало ль русским перед пулями склоняться,
Когда на знамени – нерукотворный Спас!
Мы насмерть станем за родную землю, братцы,
И вместе выживем. А впрочем, как Бог даст.

Пусть грянет бой, какой от века был едва ли,
Пусть супостату будет белый свет не мил;
Чтоб через двести лет потомки вспоминали
Тех, кто за Родину себя не пощадил.

Он не застанет час, когда под вечер смолкнут
Орудий залпы, посвист пуль, снарядов вой.
Он будет гордо умирать, шальным осколком
Смертельно раненый в атаке роковой.

Светлело небо в ожидании восхода;
Вот-вот над полем вспыхнет первая заря.
Начало осени двенадцатого года.
Грузинский князь – на службе русского царя.


ЧЕРНОГОРСКАЯ ЛЕГЕНДА

Полумесяц потонул в заливе,
Померцал и в глубине исчез.
До чего же ночи здесь красивы.
Чуть колышется прибрежный лес;

Ослепительно сияют звезды,
Дышит влагой терпкая трава;
И звенит ночной прозрачный воздух,
Как натянутая тетива.

Память на случайности горазда,
В прошлое стучится наугад.
Черногорцы тут стояли насмерть
Полтысячелетия назад.

Было так, – когда незваный кто-то
В вольный край дерзал войти с огнём,
Просыпался неприступный Котор,
И святой Покров лежал на нем.

Испокон веков не имет срама
Тот народ, что верою богат;
И на месте разорённых храмов
Воскресали краше во сто крат.

Час настал, сошлись клинки из стали,
До глубокой ночи длился бой;
Огненные звезды заблистали
И скрестились в небе над водой.

И тогда, от злобы обессилев,
В первый день Великого поста
Полумесяц потонул в заливе,
Побеждённый силою креста.


ТИШИНА

Дождь неуклюже накрапывает,
Воздух пронзительно тих;
Редкое небо проглядывает
Меж облаков кучевых.

Роща скромна, словно девственница,
Галок и тех не слыхать;
Молча берёзы советуются,
Как бы им день скоротать.

За ежевичною изгородью
К шёлковой ели прильну.
Лишнего слова не выговорю,
Чтоб не спугнуть тишину.

Русь-недотрога – награда моя,
Вдруг невзначай в тишине
Тайна твоя неразгаданная
Чуть приоткроется мне.


ВЕТЕР

Зябкая позёмка змейкой юркой
Вьётся так, что спрятаться нельзя.
В крохотном Каретном переулке
Суматошный снег слепит глаза.

Вышедшие из дому некстати –
Задирают вверх воротники;
Школьницы, спешащие с занятий,
Наглухо укутаны в платки.

Будто бы неслыханная сила
Светопреставлению виной;
Кажется, всю землю застелило
Плотной полотняной пеленой.

Но чуть-чуть ладонью заслониться,
Бросить взгляд в полуденную высь,
Сквозь заиндевевшие ресницы –
Солнца луч откуда ни возьмись.

И, не веря своему везенью,
Молча, очарованный стоишь, –
Не пурга похоронила землю,
Просто ветер снег сдувает с крыш.


* * *

Распорядок в небесах нарушен,
Я такого не припомню мая;
Мелкий дождь изматывает душу,
По стеклу полосками стекая.

Продержись, бывало и похуже,
Может быть, просвет вот-вот забрезжит.
Это кажется, что жизнь снаружи
Никогда уже не будет прежней.

По́вода отчаиваться нету;
Что за вздор – глазеть в окно с тоскою,
Словно солнце не светило летом,
Словно снег не выпадал зимою.

Станем собирать себя по крохе,
Чтоб не распылиться на осколки.
Я сварю для нас две чашки кофе
И достану Лермонтова с полки.

Хрупкий мир в окне на время вымер,
Всё живое дождь согнал под кровлю;
Значит мы обречены на выбор, –
Выбор между смертью и любовью.

Просидим за книгой до рассвета, –
Только бы лукавый не попутал, –
И увидим, как упрямый ветер
Разгоняет облака под утро.


ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ

Последним воскресением зимы
По узким улочкам Замоскворечья,
По тем местам, где вместе были мы,
Пройтись, наружу вырвавшись из тьмы,
И не отчаяться, и не отречься.

Казалось бы, всего на полчаса
Нам стоит оказаться на Ордынке,
И снова ты поверишь в чудеса – 
Прекрасна, как весенняя роса
На тоненькой нетронутой травинке.

Часы застыли. Тиканье пружин
Прервалось на последнем обороте.
Я снова жив. Но снова здесь один,
Как будто безраздельный властелин
Всех проходных дворов и подворотен.

Мы знали тайну. В предрассветный час
Они, как музыкальная шкатулка.
Их звук с тобой мы слышали не раз,
И не было волшебнее для нас
Замоскворецких сонных закоулков.

Я не могу поверить, что сюда
Ты больше никогда не возвратишься.
Что я один – невелика беда,
Но нет страшнее слова – никогда,
Из словаря посмертного затишья.

И каждый день, как грешник, по утрам
Я нашему молюсь Замоскворечью.
Брожу по переулкам и дворам
И жду, что небо улыбнётся нам,
И ты – нечаянно шагнёшь навстречу.


*  *  *

Я проиграл. Но я ещё живой.
А коли так, я все-таки уверен,
Последний бой – останется за мной.
И значит – я сдаваться не намерен.

Проходит все, сказал Экклезиаст.
Но я себе позволю усомниться,
Ведь я борюсь не за себя – за нас,
И мне простится лёгкая ехидца.

Я преклоню колени в честь твою
В преддверье неизбежного сраженья,
Ведь лучше быть поверженным в бою,
Чем выжить, испугавшись пораженья.

Смысл – не в победе. Но и не в судьбе,
Не в том, что кажется неотвратимым;
И не во мне, и даже не в тебе,
А в том, чтобы любить – и быть любимым.

И пусть я буду обречён, и пусть
Умру заложником чужих решений,
Но я твержу упрямо наизусть:
Боящийся – в любви несовершенен.

Пусть все, кого любил и с кем дружил,
Советуют – смирись, остынь, расстанься.
Я проиграл. Но я покуда жив.
И значит – до последнего не сдамся.


ПАРИЖ

Москвою снова правит листопад.
Почти тысячелетие подряд
Усталая листва под ветром сохнет.
Пускай непритязателен, но храбр, –
Берет палитру с красками октябрь
И сурик густо смешивает с охрой.

День-два – и город тяжело узнать;
Едва ли это можно оправдать
Издержками сезанновского взгляда.
Он был замысловат, лукавый галл,
Но сам себе при этом он не лгал,
И, стало быть, его винить не надо.

Париж всегда был тайной под замком,
И все ж казалось, – нас туда пешком
Вела географическая карта.
Уж за семь лет с тобою как-нибудь
Небрежно мы преодолели путь
От Крымской набережной до Монмартра.

Там тот же листопад во всей красе;
Но все под дебаркадером д’Орсе
Предпочитают черпать впечатленья.
А я, набрёв на игроков в шары
На пятачке у сада Тюильри,
Был счастлив, как участник приключенья.

Я смог припарковать «Рено» на спор
У самой базилики Сакре-Кёр,
Как будто выиграл пари на тыщу.
Сведя на полушёпот разговор,
Мы, не спеша с тобой прошли в собор,
Кощунственно не подавая нищим.

Перед тобой рассеивалась тень;
Степенно, со ступени на ступень
Ты восходила, словно королева.
И верилось, что мир – неразделим,
И нас хранит Саровский Серафим,
Как нас хранит святая Женевьева.

Через три дня, на праздник Покрова
Нас будет ждать осенняя Москва,
Дождливых улиц дрожь и ветер колкий.
Но вновь Парижем станет воздух пьян,
Когда с тобой нас позовёт Сезанн
К Цветаевскому дому на Волхонке.


* * *
		Юрию Константиновичу Баранову

Мы успели родиться на шестой части суши –
На восток до Камчатки и до Кушки на юг.
Мы умели смеяться и играть без игрушек,
И не всякого сразу допускали в свой круг.

Мы сбегали с уроков на футбольное поле;
Мастерили ракеты из конфетной фольги,
И таинственный запах бертолетовой соли
Ни химчистки, ни стирки одолеть не могли.

Мы не ждали послушно, когда стукнет шестнадцать,
И на взрослые фильмы пробирались в кино.
Мы с пелёнок учились ничего не бояться
И не верить, что будет – чему быть суждено.

Мы чуть свет выбирались из постылой постели,
Каждый день продлевая хоть на крохотный час;
Мы быстрее взрослели, потому что хотели
До поставленной цели доходить каждый раз.

Мы от края до края по земле колесили,
От Карпат до Байкала всё нам было – своё.
Мы страну, где родились, называли Россией
С большим правом, чем нынче называют её.

Где-то строились башни, где-то рушились стены;
Мир дробился на части и кроился по швам.
Мы сумели не сгинуть через все перемены,
И, кому было трудно, шли по нашим следам.

Мы ни совесть, ни веру никогда не попрали.
Что нам новый порядок или старая власть.
Если мы в этом мире до сих пор не пропали,
То, уж будьте надёжны, нам и впредь не пропасть.