Автор: Поскольку авторские права не в буржуазном, а в человеческом смысле — у меня, переопубликую-ка я на официальном сайте «ЛР» это уникальное интервью. Жив ли сейчас, спустя 9 лет, герой этого летнего разговора — не знаю, очень надеюсь, что да. Ибо таких кремневых людей время стачивает очень медленно, не берёт, они и есть Эпоха.
Батырбий Нахович Нибо…
Человек вроде бы удивительной и одновременно простой для здешних мест, для Адыгеи, судьбы – лесник… Мы ехали, чтобы пообщаться с ним, долго – с другим аксакалом за рулём. Повороты серпантина крутые, их надо знать досконально, как синхронные повороты крылатых джигитов в здешней лезгинке. В сторону Лоо летели в белой «Волге», мимо пионерлагеря «Магадан», туда, где сияет одна из туристических жемчужин – «Тридцать три водопада». Это он её придумал, преодолевая склоны, охраняя леса. Присмотрел – и подарил тысячам, а в будущем и миллионам туристов. Зачем эта красота одному? Любая красота – коммунизм, говорил другой мудрый человек, москвич по фамилии Грызлов (да не тот, не единоросс забытый). Эта точка на карте турмаршрутов неизменно связана и с родовым гнездом товарища Нибо, в котором вырос культурный центр, где туристов знакомят со свадебными обычаями, кинжально-рисковыми танцами Адыгеи.
— Служил в войсковой части 6839, в охране Кремля с 1952-го года. В архиве этой войсковой части моя автобиография есть. Я единственный человек, оставшийся сейчас из тех, кто служил при Сталине. С пятьдесят второго года по пятьдесят пятый. И имею сейчас такую возможность – ходить, работать лесником… Любоваться горными вершинами, а с них – тем, что построено при мне. Дома висит портрет генералиссимуса. Спрашивали гости – зачем? Как это – зачем?! Я же служил при нём, при нём побеждали. А тут – кто-то портрет выбросил. Ну, я конечно подобрал, вот тут ему и место, дома. Приходят детишки, внуки – спрашивают: «Это твой прадедушка?».
Вот стоим рядом, вроде бы – незнакомые люди. Но что-то, ещё до слов, есть объединяющее восемьдесят четыре его славных года и мои сорок, меньше его, аксакала, половинки. Светлый, ничем не омрачённый за век без малого взгляд – видящий то будущее, что зажглось в дни Великого Октября. Будущее, видное со сталинской «рубки» наверху башни на Ахун-горе…
— С отцом, когда до войны он пахал тут на быках, на лошадях – я с палочкой за быками ходил. Но отец вместе со всеми мужчинами села ушли на фронт, за нас жизни положили при обороне Севастополя, похоронены там.
Работает лесным экспертом (так теперь эта должность зовётся, ведь лесничества расформированы) в Сочинском Национальном парке, который простирается едва ли не на три субъекта Федерации.
— Как я попал в охрану Кремля? Наш аул, когда пришла Советская власть – был первый в строительстве колхоза. Отец мой – стал зампредседателя колхоза, брат – бригадир, вот таким образом рос авторитет, рос аул. А потом, когда надо было родину защищать, все наши отцы и братья ушли на фронт, около семидесяти человек. Вернулось человек сорок восемь примерно. Некоторые на Кубани полегли, некоторые под Севастополем. Но те, кто вернулись – многие калеки, война есть война, кто без рук, кто без пальца, кто с одной ногой. Никто же не жалел себя – надо было от нациста очищать землю…
Сухонький старичок – как проштамповал бы беглый зритель. Но ведь этот «сухонький» победил медведя в схватке в молодые годы (1958)! О чём остались до сих пор напоминания на пальцах, на лбу. А было это так.
— Кто-то ранил медведя… На Главном кавказском хребте, отсюда – пятьдесят километров. Рядом с горой Фишт у нас там теперь небольшой лагерь имеется, я построил, чтоб каждый год туда дети нашего села ездили. У нас климат неплохой, но там ещё лучше. Если туда каждый год ездить будешь, то не пятьдесят лет, а сто проживёшь – там всегда аппетит тройной, воздух чистый. Там молоко невиданное, сыр черкесский. Утром встаёшь, физзарядку делаешь – уже вдвойне живой становишься. И понимаешь: да, мы живём в раю на данный момент, но если этот рай мы не спасём, то и никто не спасёт для нас его. Так вот, когда я работал на ферме при совхозе Победы, ферму я поднял – мои балаганы там и сейчас стоят, куда всех вожу за здоровьем, — там мне раз в год по лицензии разрешали убить оленя. Вот я и шёл на охоту. А раненный медведь в кустах лежал. Я левша вообще, поэтому левой рукой держал ружьё. Медведь из кустов на меня кинулся, я как и любой тут поневоле (откуда-то страх приходит) повернулся, и ствол ружья в медведя упёрся. Он меня к себе потянул за ружьё, а я его пытался за горло схватить, но пасть-то у него открытая была. Пальцы в пасть попали, вот почему такие на всю жизнь и остались. Но тут уж нож я выхватил, когда ему живот распорол, то только после этого победу одержал. И вот этими руками до сих пор работаю. Когда только работаю – тогда и отдыхаю.
Отвечает за свадьбы, за молодёжь – если кто-то пить начинает, следят всем селом, не дают оступиться, отучают. Старейшина всегда за всё ответственный у адыгов.
— Наш аул назывался Шахакей, но потом власть менялась, руководители менялись и вместо Шахакея сделали Кишмай. Киш – в переводе кузня, май – вон, за этим хребтом. Река Шаха не повернёт обратно, поэтому, надеюсь, и название историческое к нам вернётся… Здесь, за этим хребтом в годы войны были заложены склады, схроны для партизан под скалой – на случай если бы пошло наступление немцев, ведь Гитлер так рвался к Кавказу. На лошадях отвезли туда, всё, что человеку будет нужно для долгой партизанской войны. Но немца сюда не пустили, а так как после войны был голод – ведь все урожаи пожгли в сражениях тут, наши бывшие председатели поехали в райком, взяли там разрешение на использование продуктов из этого партизанского запаса, ведь он же не пригодился. Разрешение дали, и вот через этот перешеек мы пошли туда – все, кто мог на ногах стоять. И бывший председатель сельсовета и председатель колхоза: выдавали всем столько, кто сколько мог унести оттуда, путь-то нелёгкий. Кто может – пятьдесят килограмм, кто может – двадцать. Всё – на колхозный склад. Я тогда ещё был пацаном, солдатский вещмешок я взял. Три мешка зерна там оставались и на три мешка три старика, которые конечно не утащили бы всё. Мне – двадцать пять килограмм положили, полный вещмешок. Но тут мне председатель колхоза говорит: «Батырбий Нахович, ты это не на склад, а домой неси, раз такой сознательный пацан, раз пришёл». Я принёс всё зерно домой. А тогда в России ещё болели малярией, мама болела моя, лежала. Увидела мешок и говорит: «Все люди несут на склад сдавать – и ты сдавай!» Нет, говорю, мне другой приказ был – домой нести. Она встала, пошла разузнать. Но я никогда не обманывал, не умел обманывать. Всё что оттуда из партизанского запаса вынесли на своих плечах – взвесили, раздали всему аулу и строго указали, как есть, потому что после голода нельзя много. Потихоньку начинать питаться, чтобы в полном составе колхоза посевную провести и чтобы дальше таких голодных лет не было. Работали вместе адыги, черкессы, абхазцы, русские, грузины, работали хорошо – и работаем по сей день, но уже по-другому.
На территории района было тридцать три колхоза – занимались разным, овцеводством, козами, но в основном черкесские сады, огромные, фруктовые. Приехали японцы перенимать колхозный опыт – хотели найти для своих пагод какой-то уникальный каштан. Они в ответ, в благодарность – путёвки в Японию тем, кто поможет. Дали поручение Батырбию – он-то тут всё вдоль и поперёк исходил. Он быстро нашёл, они каштан забрали, путёвки и приглашения потом прислали. Но поехал мэр города Сочи и его свита. Хотя это целиком заслуга товарища Нибо – каштан аж вертолётами вытаскивали, такой большой был.
— Неделю назад японцы снова приезжали – хотели просто сфотографировать, как эти каштаны растут. Ну, я с ними вместе поехал, показал. Эти места только я и знаю… Спрашивали, почему я не захотел поехать в Японию – но как им ответишь? Без меня этот вопрос решили.
Четыре года назад Батырбий джигитовал – у него пятнадцать лошадей и вековые почти навыки. Лошади звук машины его узнают за рекой, приветствуют, скачут к машине… Там товарищ Нибо берёт луга в аренду – сам обкашивает несколько гектар фундука, иногда только немного сыновья помогают (в советское время помогали косить студенты на таких просторах). Но главная приверженность Батырбия – кони.
— Я им хлеба даю. Если б лошади могли разговаривать, точно бы слышал «спасибо»…
«Пробил» туристическую точку «Тридцать три водопада», которая приносит миллионные доходы Национальному парку – он один. Все считали, там невозможно ничего построить. Но аксакал медленно, но верно доказывал, что невозможного для человека в этих прекрасных горах нет, выдалбливал ступеньки, прокладывал тропу…
— Говорили мне, что не пойдут сюда люди, ещё в семидесятых годах говорили – из начальства, пессимисты. Но смог доказать – теперь каждый день десятки туристических автобусов. Правда, был один несчастный случай, сломала бабушка ключицу, толкнули её там нечаянно. Так я теперь сделал ступени иначе – до десятого водопада в одну сторону, потом в другую.
В приёме гостей тут верны традициям Шахакея – не случайно именно на месте родового гнезда в большом здании культурного центра, где и свадьбы проходят и прочие торжества, встречают туристов с танцевальной программой джигиты и красавицы села. А в танцах участвуют и внуки товарища Нибо, отдельный номер втроём исполняют, но самый задорный – самый младший, волосами немного рус… Был случай, привезли сибирского гостя, известного писателя к Батырбию Наховичу. Писатель на утро лежал в родовом гнезде с полотенцем на голове: «Что ж вы мне за дедушку подсунули, он же наливает да выпивает, а я так же, как он, не отставал». Утром рано товарищ Нибо уже был на работе, в лесу, на склонах, а сибиряк и шевельнуться боялся – здоровье гор!..
— Да много он хвалился, как косил да как работал у себя. Ну, за это мы выпивали отдельный раз под каждую похвалу его себе, а наутро оказалось – не работник… Мне подарил тут в честь того, что служил в охране Кремля, директор Национального парка водку с портретом генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина. Так я не пью, берегу – красивая. А лучше нашей чачи всё равно никакой водки нет.
Был случай недавно – разбился в горах вертолёт. Даже МЧС не могла добраться, а товарищ Нибо — смог. Он же без лошадей даже, пешком туда добирался… За это его портрет поставлен на главном кавказском хребте.
— Было их девять человек, вертолёт-то когда ударился, сразу загорелся, одежда на всех них была обгорелая. Понимали уже, что живых не найдём… Молодые ребята, грустно, но надо было найти, а потом поднимать. Специальная экспедиция МЧС организовалась, а территория там уже Абхазии: абхазы сказали, что не знают, как подняться. А ещё и погода – льёт… А когда ко мне пришли, я как раз мамалыгу на шампуре жарил, копчёную оленину, в балагане. Зашли из экспедиции девять человек – просят помочь на гору Фишт подняться побыстрее, чтоб спасти, если кто живой остался. А уже три часа, четвёртый – говорю им, что времени не хватит подняться, утром надо начинать. Может, и погода улучшится. К тому же туда идти без продуктов нельзя, путь тяжёлый, дальний – вот ранним утром мамалыгу и захватили, а они свою колбасу, консервы, хлеб. В первый же день мы нашли семь человек, а двоих не нашли. Они всё излазили. Там снег никогда не тает, все, кто в вертолёте был том, конечно, замёрзли. Осталось одно ущелье, шириной двадцать метров, глубиной неизвестно даже какой. Виднеется внизу то ли вода, то ли снег. Спуститься только по верёвке можно. Говорю им, что верёвочная лестница нужна. А они мне: «У нас на даче Путина всё есть». Там его резиденция на горе Фишт, от моего балагана пять километров. Лестницы эти, по десять метров, защёлками соединяются. Но по лестницам никто не решается спускаться… У них был старший, он говорит: «Вы, Батырбий Нахович, всё тут излазили, не боитесь, вам и лезть, там на лестнице сигнализация есть, узнаем, спустился ли до конца». Ну, спустился, я отсигналил им, а затем спустился альпинист с Кубани. Там щель длиной тридцать-сорок метров, я прошёл, вижу – парень лежит, а за ним дальше и девушка. С такого расстояния упали – конечно, мёртвые, да и холод ещё. Ну, мы их принесли. А ведь надо как-то поднять, за шею же не зацепишь. За ноги прикрепили – первой девушку подняли, парня потом. Но и уйти с перевала надо успеть – там погода обманчивая, через пятнадцать минут после солнца может снег кинуться… Стали скорее вертолёт вызывать – из Сочи прилетел, мы все сели, и так их экспедиция закончилась.
Дмитрий ЧЁРНЫЙ
25.06.2015, Сочи-Москва
Фото интервьюёра
