Автор: Александр Фадеев (24 декабря 1901 – 13 мая 1956) пал жертвой исторического ХХ съезда КПСС, провозгласившего курс на «демократизацию общественной жизни», осудившего культ личности Сталина. В литературной и человеческой судьбе Фадеева отразились взлёт и падение великой эпохи. Выстрел в сердце на даче в Переделкино явился актом протеста против мгновенной «смены вех». Ничто не мешало Фадееву переобуться в воздухе, как это сделали Эренбург, Симонов, Катаев, многие другие писатели. Некоторые даже успели повторить этот трюк через тридцать лет в годы перестройки. Он мог, не переобуваясь, спокойно дожить до глубокой старости, как верные сталинские соратники Молотов и Каганович. Кто бы посмел тронуть Фадеева?
Но он предпочёл уйти, защитив тем самым свою многолетнюю веру в вождя, который дал писателю Фадееву всё, кроме возможности свободно и полно реализовать свой недюжинный литературный талант.
Он хорошо начал. Непроницаемый, как кантовская вещь в себе, беспощадный к врагам красный командир Левинсон в романе «Разгром» – зримое воплощение неотвратимости революционного переформатирования расслабленного, задумчиво-терпеливого, рефлексирующего русского мира под жестокие стандарты советской цивилизации. В индустриализации, коллективизации, невиданных в мире репрессиях Фадеев ощущал заархивированную мощь новой, уже не национальной, а, как многим тогда казалось, «земшарной» России.
…Если бы сюда пришёл Фёдор Михайлович, то мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника, как люди, которые сегодня отвечают за будущее мира, — заявил на Первом съезде писателей СССР в 1934 году Виктор Шкловский.
Такой был «замах» у новой власти. На это она ориентировала «инженеров человеческих душ». Фадеев неистово и с упоением претворял новые идеи в жизнь, сначала как писатель и идеолог РАППа, затем как начальник всех писателей страны.
Мне кажется, случись невозможное, окажись Фадеев в эмиграции, он бы всё равно состоялся как большой художник, настолько очевидны в его прозе традиции великой русской литературы ХIХ века. Образ Леночки Костенецкой в неоконченном романе «Последний из удэге», их отношения с Петром Сурковым – чистой воды «экстремальный романтизм» в духе Хемингуэя («Прощай оружие»), или несправедливо забытого «досоветского» романа Константина Паустовского «Романтики».
Но жизнь пошла в другую сторону. Фадеев не смог завершить это самое человечное и пронзительное из своих произведений. После смерти Горького он (по своему авторитету и общественному положению) стал главным писателем СССР. Всё, что сочинял Фадеев, немедленно приобретало статус государственного достояния. Колеблющаяся, но всегда безошибочная «линия партии» стала позвоночником его прозы и публицистики.
Великие эпохи жестоки к людям, которые своим трудом, талантом и верой делают их великими. Жизнь великих людей в эти эпохи напоминает полёт Икара к солнцу. Да, можно верить в правильность тех или иных идей, класть на их алтарь (или плаху) собственную голову, но беда всех великих эпох в том, что они конечны во времени и пространстве. Поэтому финал их фанатов, как правило, трагичен.
Классик советский литературы Александр Фадеев долгие годы занимал должность Генерального секретаря Союза писателей СССР. Он заседал в комитете по Сталинским премиям, был доверенным лицом и «приводным ремнём» вождя в управлении большим и сложным литературным хозяйством страны.
Усатая тень с трубкой склонялась не только над расстрельными списками, планами индустриализации и военными картами, но и над страницами книг, пьес и сценариев, репродукциями картин, архитектурными проектами, рисунками памятников и монументов. По свидетельству другого сталинского любимца — поэта Константина Симонова, вождь читал выдвинутые на премии произведения, лично определял, кому какую степень присудить. Из Кремля как будто протягивалась дружественная рука, отмечавшая вклад художника в великое общенародное дело. Эта схема работала. Внутри неё творили Михаил Шолохов, Леонид Леонов, Константин Паустовский, Александр Твардовский, Василий Гроссман, Илья Эренбург, многие другие, вошедшие в историю русской и советской литературы авторы.
Великие эпохи, как справедливо заметил поэт Николай Тихонов, делают из людей «гвозди», крепче которых нет в мире. Фадеев был гвоздём, на котором висело многоплановое и многонациональное полотно (хозяйство) советской литературы. Гвоздь гнулся, но держал неподъёмный вес.
Леонид Леонов, спустя десятилетия, переписал свой роман двадцатых годов «Вор» по собственной воле. Фадеева вынудили переписать «Молодую гвардию» из-за интриг в верхах. Доводы, что это художественное произведение, где автор не обязан соотносить сюжет с постановлениями ЦК, не убедили строгих кураторов.
Тем не менее, несмотря на переделки текста и разные редакции, не было в стране человека, не знавшего об этом романе. Образы Олега Кошевого, Сергея Тюленина, Ульяны Громовой навсегда останутся в пантеоне советских героев.
Если история одной цивилизации и один из её величайших моментов должны быть выражены одним только литературным произведением, то в СССР таким произведением вполне может служить «Молодая гвардия» Александра Фадеева, — писала вскоре после выхода французского издания газета «Леттр франсэз».
Вырываясь из служебно-бюрократических тисков, с боем отвоёвывая недели, в редких случаях месяцы, для творчества, Фадеев сумел написать лучший эпический роман о Великой Отечественной войне.
Окончательно добила Фадеева работа над романом «Чёрная металлургия», в ходе которой ему пришлось изучить тома уголовных дел реальных людей. Главы романа сходу печатались в «Огоньке», разогревая народ на выявление вредителей на производстве. Но партийная линия вновь совершила зигзаг, и люди, изображённые в романе как враги, космополиты и шпионы, были признаны невинно пострадавшими новаторами, а те, кто их разоблачал – препятствующими прогрессу в металлургии мерзавцами. Роман «Чёрная металлургия», как и «Последний из удэге» тоже остался неоконченным, хотя и по другой причине.
Фадеев был по-мужски красив, его любили многие известные и выдающиеся женщины. Он казался (и был!) одним из символов эпохи, органично сочетая в себе литературный талант, преданность идее, хватку организатора и веру в вождя. Да, из-под «гвоздя» сочилась кровь. Интернационал, как писал расстрелянный в 1939 году автор «Конармии» Бабель, «кушают с порохом и приправляют лучшей кровью». Но, думается, Фадеев выстрелил себе в сердце на даче в Переделкине не потому, что из лагерей стали возвращаться писатели, которых он не смог защитить, а некоторых, возможно, искренне считал врагами советского строя.
Отказавшись «переобуваться в воздухе», Фадеев сам себе вынес расстрельный приговор по законам уходящей жестокой, но великой эпохи. Он ушёл вместе с ней, не поверив в «оттепель» и новых вождей. Наверное, он был не прав. Но он прожил жизнь во времена, когда правота, как, впрочем, и неправота подтверждались смертью.
В предсмертном (с ним до сих пор много неясностей) письме Фадеев раздал по серьгам всем сёстрам: и Сталину, и Хрущёву, и… себе. В чём-то он повторил судьбу великих русских поэтов – Пушкина и Лермонтова. Только, в отличие от них, Фадеев вызвал на дуэль самого себя. И кровью очистил своё имя в русской литературе и памяти потомков.
Сегодня произведения Александра Фадеева исключены из школьных программ по литературе. Что ж, какова эпоха, таковы и учебники.
Юрий КОЗЛОВ
