Автор: Ануфриева Любовь Андреевна родилась в селе Гам Ижемского района. Окончила Сыктывкарский государственный университет. Первые стихи были опубликованы в 2004 году в районной газете «Новый Север». Автор книги «Птицы не осудят», вышедшей в 2008 году в Таллинне на коми, русском, эстонском, английском языках. В 2021 году у неё вышел сборник стихов «Вьюга белых бабочек». Лауреат премии «Серебряное крыло» журнала «Войвыв кодзув», лауреат премии А. Лужикова, лауреат конкурса «Северная звезда» журнала «Север», Член Союза писателей России. Живет в Сыктывкаре.
* * * Знал бы ты, по каким я каменьям вчера пробегала босиком до Николиной церкви, и солнце за мной, как привязанное, до последнего не отставало, оглянуться просило, дышало огнём за спиной. Отворила, вошла, попросила приюта и крова – у святого Николы смиренная просьба в цене. И тогда услыхала желанное тихое слово – словно речка лесная волною плеснула во мне. А когда солнцепёк закатился в багровую прорезь, мне приснился присевшим на облачную скамью в полыхающей ризе, наверное, сам Чудотворец, вышивающий крестиком чистую душу мою. ВРЕМЯ ГОРЬКОГО ВИНА Памяти 90-х 1. Ах, время – время горького вина из грубой кружки выпито до дна. Душа теперь не то чтобы пьяна, а, точно ветка, переломана… 2. Колючими ледышками звеня, студёный ветер избивал меня, отбрасывал, захватывал в замок. А после оборвался и замолк, и разошлись на время облака… Увидела в телаге мужика, что у конюшни сблѝзка, поверней расстреливал привязанных коней. – Остановитесь! – голос задрожал. А он стрелял и снова заряжал… 3. Стекала кровь на грязь и коновязь, кровавым платьем солнца становясь, мостом широким к пастбищам иным… А я столбом стояла соляным и видела, как в полудённый зной идут они к реке на водопой, а я их жду на влажном берегу – в руках ломоть солёный берегу. 4. И тотчас ветер снова поднялся. Осенние разверзлись небеса, и – как речною галькой о стекло… Он спился – по-иному не могло… 5. Ах, время, время горького вина – прожгло ты мою душеньку до дна. Но иногда как милости прошу – горбушку хлеба солью порошу. 6. Сегодня солнце над разгулом трав опять одето в лепестки купав, и в озорном цвету сквозь высоту по солнечному лёгкому мосту спускается табун моих коней на неоглядный луг любви моей. ВРЕМЯ ЗВЕРЯ Я снилась медведю – моё он выведывал имя, желая присвоить мне с именем данное время. Но только в руках у меня очутилось ружьё, открылось: охотник – заветное имя моё. Нажала курок – и сбежала из леса и сна: брусничное сердце живое едва унесла. Но ветер когда подымался на зареве свежий, мне сызнова слышался рык отдалённый медвежий, и я в земляные медвежьи глаза наперёд глядеть зарекалась: порвёт, загрызёт, раздерёт. Давя и корёжа живое моё существо, теснила мне волю утробная сила его… Мне снился медведь. Я его напрямую спросила, напитана чем эта неимоверная сила. И он отвечал: никому не оставит вестей, когда после смерти лишится клыков и когтей. То бабушкой став, то иными родными былыми, опять неотступно моё он выведывал имя, глядел, не мигая – пытался до нового дня глубинную силу и душу достать из меня… Я мыла полы и не знала, взаправду ли снится. А зверь надвигался, топча в моём сердце бруснику. А я всё одно намывала полы не спеша, как необъяснимо в ответ попросила душа. И он разъярился и вывернул глотку наружу: немного ещё – и проглотит горошинку-душу. Бесчувственной куклой в каком неизвестно году до времени сгину, в земном потеряюсь аду… Но как, отступая, достала нога до порога, опять ощутили оружие цепкие руки. И снова нажала курок слабине вопреки, и – вырвала когти, и – выломала клыки. С тех пор укрываются звери за дымкой туманной… По этой земле я не буду ходить безымянной. СОЛНЕЧНАЯ КОСЫНКА 1. Палящее солнце над самою маковкой лета напомнит о тонкой косынке медового цвета. Прищурив глаза, чтобы их не слепила волна, присяду к порогу речному на край валуна, в колодец души загляну до безмолвного дна – осеннею сыростью веет её глубина. Минувшего, словно резинкою, стёрты следы – единого дня не всплывёт на поверхность воды. В дому моей памяти памяти наперечёт. Слепящее солнце открытые плечи печёт. Тоска под тягучие стоны скрипящих ворот засасывает в гибельный водоворот, а я вырываюсь и, точно играя в лапту, стремительный мячик стараюсь поймать на лету. Когда не поймаю – пылинкою, как не была, хозяйка Вселенной небрежно смахнёт со стола… 2. Словила! И память, пронзённая вспышкою света, опять возвращает мгновения давнего лета: вот мы на речном берегу со спиною спина, дыша воедино, сидим на краю валуна, вот на сеновале в ночную прозрачную грусть с Ахматовой Блока читаем с тобой наизусть, а вот на рассвете при свежей озёрной волне косынкою плечи ты ласково кутаешь мне и ждёшь терпеливо ответной любви… Не спеши – росою нетронутой полон колодец души. 3. Но в утро иное среди побелевшей травы внезапно захлопали крылья полярной совы, и губы замкнул и тела неподвижные нам оплёл, как верёвкою, млечный тягучий туман. Распутала цепкие стебли, звала и звала – одна тишина неизменным ответом была... 4. Пока я на камне стихи не устану читать, вода молодая не станет по нам причитать. Однажды к речному порогу меж каменных груд они тебя за руку снова ко мне приведут. Тогда лишь на хрупкие плечи приму вопреки палящему солнцу косынку из этой руки… ПОЛЯРНАЯ СОВА Вьюгу бабочек белых живою волною тепло на холодные камни, как будто весной, принесло. В подвенечное платье они одевали собой, а потом собрались воедино полярной совой. Эта птица навылет пробила мороку мою. Больше жить не могла я у стылой реки на краю и, стихи по камням рассыпая, за белой совой побежала, как нищенка, вымолить встречу с тобой. Мне, как ломтика свежего хлеба, тебя не хватало – точно в каменной груде от чёрствого оголодала... Над землёю за снежной завесой своим чередом увидала летящий без крыльев серебряный дом, и старик седовласый сурово с крыльца поглядел – строго-настрого мне за совою ходить не велел. Но к запретному небом я шла – оступалась и шла. И метелица снегом меня в наказание жгла, обвивала, душила, в тяжёлых сугробах топя... А когда я нашла тебя – я оттолкнула тебя. Ямы нашей разлуки накрыли морозные льды – никогда я не выплыву из-под парящей воды. Рукавицею белой мне зябкую руку не мни, не нашёптывай снова про тёплые летние дни: как старинные кости, они в мерзлоте омертвели – серой пылью осыпались, высохли, окаменели... А сова подвенечное платье надела сама. Проливными дождями умылась былая зима. Облетевшие крылышки с берега смыла вода. Побережные камешки – только следа, что слюда. Этой гальки беспамятной полную горсть набери – вместо сердца холодного юной жене подари. ОРАНЖЕВЫЙ КЛУБОК Я снова, как столетия назад, искала на земле цветущий сад, где яблони могучая рука стремится в небеса сквозь облака. А вышла я дорогой ветровой лишь нá поле, заросшее травой, где времени и ветру поперёк скитался неприкаянный старик – обшарпанную дверь неся с трудом, отыскивал ей подходящий дом. Да не было ни дома, ни огня, ни даже двери этой у меня. И, чтобы сад и яблоню найти, мне поле надо было перейти… А ветер небо тьмою заволок, загородил дорогу чёрный волк, но разглядела в нём, повременя, мерцание угасшего огня. И прыгнул он – зияющий провал во мне когтями располосовал, но засветился, точно уголёк, издалека оранжевый клубок. Из глубины его приподняла – до глубины душою поняла: живое сердце – больше ничего – раздует пламя рода моего. А чёрный волк его убережёт и вечный сад для нас постережёт. Дорога прояснилась, далека, и я позвать хотела старика, что на земле укрылся с головой обшарпанною дверью и травой. Поворотить пыталась – не чужой – дверную ручку, съеденную ржой, нажала посильнее, а металл не выдержал усилия – устал… С железкою стою наперевес, а ветра будто не было – исчез, и золотится сердца тёплый ком в земном саду оранжевым клубком. ЗЕЛЁНЫЙ КЛУБОК В разноцветных клубках тишины наши души переплетены – до тебя ни единого звука не доносится из глубины. Но в клубке из травы и ветвей есть история речи моей, чистой, как белоснежная птица – с ней мы общих корней и кровей, да сородичи наши почти отреклись от неё на пути: сами словно крыло отломили и подкинули к небу – лети!.. Слово зá слово – род пустяка, да без речи, как без костяка: человек, точно плюшевый мишка – всё едино, какая рука приласкает... Об этом и речь. Голова его – стылая печь: ледяною золою набита – ни зажечь, ни от бед уберечь. Если на перекрестье дорог ты горячий найдёшь уголёк, в неразрывную нить путевую травяной размотаешь клубок – после у золотого огня отогрей и для нового дня окрылённую речь родовую. А надежду возьми у меня. * * * Не высматривала, не мерила, не рассчитывала – вперёд! Что звезду ухвачу, поверила и уехала в свой черёд. Много лет я в отцовском озере не рыбачила поутру… Лето снова к печальной осени подвигается на ветру. Сердца голос другим не слышится, да разносится далеко. Где ты, папа?.. Туман колышется, словно сладкое молоко. Вроде дымом повеяло от леска – бесконечно к нему иду… Ни огня, ни хотя бы проблеска – потемнело на холоду. Но до проблеска предрассветного будто маленький отпуск дан: звук мотора мотоциклетного различила я сквозь туман… Моет берег вода озёрная, сосны клонятся в омута… Поманила дорога зорняя – да приехала ли куда? БЕЛОЕ ПЛАТЬЕ Над землёю гонит ветер облаков обрывки, тучи водит над землёю – дело по весне… Платье белое висело – утащил с верёвки. Лишь оставил мне прищепку да на сердце снег. Между небом и землёю платье – словно птица. – Сильно, мама, не ругайся, что не упасла… А она глотает слёзы: то твоя сестрица, не рождённая когда-то, платье унесла… Слишком ветрено под небом – валятся деревья. Слишком ветрено под небом нашим, но уже тёплый ливень оживает – половодью время. Тает корка ледяная на живой душе. * * * бабочка поляну приминает колыханьем чёрного крыла стынущее время принимает как похолодевшая зола клонятся покорные за нею стебли не подъемля головы и верхушки лёгкие чернеют до земли согнувшейся травы тёмных песен, бабочка, не пой сердце просит музыки иной времени безмерного во тьме нет и пока стремительно живу утро белой бабочки заменит чёрную полёгшую траву траурную выловит беглянку и запрёт в обыденную банку под охрану белого крыла чтобы песня тёмной не была каплями живительной росы окропит прибитые ростки Перевёл с коми Андрей РАСТОРГУЕВ
