Автор: Владимир Воронов родился в 1966 году в Рязани. Первые стихи написал в восемь лет. На сломе эпох, в 1993 году поступил в Литературный институт имени А.М. Горького, на семинар поэзии Владимира Кострова и Олеси Николаевой. Их профессиональные и человеческие уроки запомнил на всю жизнь. Окончил Литинститут в 1998 году, в 1999-м выиграл Грант губернатора Рязанской области на издание книги, которая вышла в 2000 году. Публиковался в периодических изданиях. С 2004 года трудится в рязанской журналистике, последние 7 лет – только в спортивной. Вышло несколько книг и сборников по истории рязанского спорта.
*** По пристани разносит женский вопль и якорей позвякивают гири – Последний пароход в Константинополь уходит без пятнадцати четыре… Империи Российской вышел срок. На край Земли, на узелках, на нервах, Не разбирая судеб и дорог, плывут – бегут последние из первых! Выходит – от родных могил грести. И в кителе, костюме или платье Кто, преклоня, – последнее "прости"… Кто, скрежеща – последние проклятья! С последнего уходят рубежа, ещё лишь взгляд на берег сердцу милый… И чайки будто вороны кружат над парохода братскою могилой. Припомнится забытое давно – гуляния на Красной и Манежной… Родная твердь уходит из-под ног последней умирающей надеждой! Куда пропала Божья Благодать, где сгинули родительские Святцы?! Единственно возможное – бежать в последней невозможности остаться… А в голове – такая круговерть, и на душе – от войн и революций, Где первому стремлению – успеть, последнее желание – вернуться! Что проку им в названьи корабля, на прошлом ставь дубовый крест – и точка! Лишь русская, последняя земля лежит в фамильных шёлковых платочках… Куда придёт – не ведая пути. Не первым классом – общая каюта, Чтобы остаток жизни провести в алкании последнего приюта. Безжизненная даль со всех сторон и всяк судьбе свою заплатит лепту – Как будто капитан, старик Харон, в последний путь увозит их за Лету, Где позабыв родные имена, в кварталах чужеземного предместья Последние пророчат времена. Да из России – редкие известья. Последним делом – по миру пойдёшь иль заживо – в великосветском морге… В комиссионке – бабушкина брошь, на барахолке – дедовский Георгий. Не пеплом – сединою голова: уж сколько той печали, той разлуке… И русские, последние слова, коверкая, перевирают внуки. Уже бессильны слёзы и бинокль. Морская гладь – и чаек крик усталый. Последний пароход в Константинополь в тумане, будто в вечности, растаял… Такая любовь Из цикла Я люблю эту девочку с нервным искуренным ртом, С побережьями глаз, где слеза омывает ресницы. И чего не отдам я за ночь её – только за то, Чтоб хотя б на мгновение ей этой ночью присниться… Я смеюсь над мечтами о времени шпаг и карет, И опять не найдя к отступленью пути запасного, Я дышу перегаром дешёвых её сигарет, И сто раз зарекаясь ищу его снова и снова. И смертельно устав от капризов её иногда, Я пытаюсь стряхнуть руки-ноги связавшие путы. И под вечер грущу – вот в спокойствии прожил года… А наутро опять не могу без неё и минуты. И меняя привычки, любовниц, друзей, города, И считая огни навсегда разделяющих станций, Будто верить боюсь – мы не будем вдвоём никогда! Словно сглазить боюсь – никогда мы не сможет расстаться… * * * Праздники-гулянки, руки-ноги резвы… Встретились по пьянке, разошлись по трезву. Поделом расплата, по делам награда: Не жили богато и уже не надо! Собирали сплетни, что вовсю кружили. Слушали последних, слышали – чужие! Чуть собьёшься с круга – за порог, с вещами! Мучили друг друга, остальным – прощали… Позабыть о прошлом, только как поверишь?! Друг без друга – тошно, а вдвоём – вдвойне вишь… Стал куплет припевом или чувства – бытом: Как тогда – при первом, да уже забытом. Начиналось – песней, оборвалось – басней. А кому – полезней, а кому – напрасней… * * * Забираясь на подиум, замирая над бездной, Я слагаю мелодию для своей разлюбезной! Разбиваясь о скалы взгляда хмурого, имя Я губами ласкаю, словами простыми. И с наскучившей Клодией разругавшись навек, Я слагаю мелодию, засыпая в канаве. И в молитвенной мании просыпаясь от хлада, Я – тобой одурманенный, а другою – не надо! Мучась грешною плотью, ожидая итога, Я слагаю мелодию силой Духа святого! И за дурь несусветную ни венца, ни отсрочки Не прошу – только свету бы на последние строчки… Не четыре в колоде – столько баб за плечами: Я слагаю мелодию, чтоб тебя величали. Уходящие, летние: помню, было когда-то… Я росинки последние пью с руки благодатной. Утро в окна молотит, рассыпается мгла, Я слагаю мелодию на стихи твоих глаз… * * * Memento mori Из цикла Лопнуло терпение сосуда в чёрт те чем набитой голове. Льдинок перебитая посуда зазвенела в стылой синеве. Небо перепутавшая с нёбом, свой последний завершая путь, Кровь хлестала заревом вишнёвым на бордюра каменную грудь. Каблуков зацокали подковы, по морозной улице скользя. И мелькали в спешке, бестолково, разом растерявшися друзья. Каркали прохожие вороны, и толпа редела – по одной. Только кровь текла Большою Бронной, обжигая ветер ледяной. На лицо легла посмертной маской снегопада гипсовая пыль. И гудел, скорбя, в ночи февральской проезжавший вдоль автомобиль. Не слетел на Землю тихий Ангел, трубный глас сирены бил в виске, Жизнь держали капельницы шланги на коротком, тонком волоске. Медсестра, лишённая изъянов, подавила недовольный вздох: Повезло ещё, что в стельку пьяный, любит их, за что – не знаю, Бог! А потом, роняя слёзы на пол, растопила недовольства лёд. Прошептала тихо: пульс закапал, и ещё – до свадьбы заживёт! А уста давились речью чёрной, путая слова и падежи… И хирург вздыхает облегчённо: матерится, значит, будет жить… * * * Пуд соли съешь, три Высших усиди, Пропей с друзьями праведную тыщу: Никто мне не даёт моих седин, А – бес в ребро! – мне каждый встречный тычет. Я напрягаю зрение и слух, Но вновь из спора выхожу помятым: Никто не признаёт моих заслуг На поприщах мне близких и понятных. Слоняюсь от порога до порога. В карманах пусто, хоть совсем зашей! И за душой осталось так немного, И потому так тяжко на душе, Что ставили на чувства безучастно Клеймо измен, предательств и обид, И распинали многие и часто – Ничто моей души не воскресит. Ведь сколько б там ни елось и не пилось: На девять дней, на сорок дней, на год. Как будто ничего и не случилось, Никто и не заметит ничего… Панегирик девяностым Моя страна испытывает крен: Предел мечтаний – Кипр или Бахрейн. Прожить бы на картошке и махре, На всём – печать безумия арены, А ставка – жизнь, и гибнут ни за хрен, За водку. Громко выписав рефрен, Свои стихи друзьям читает NNN, Поэт, он знает точно – все мы бренны. Мою страну попутали во лжи: Рекламы банков, словно – Ленин жив! Кто виноват – столетье ворожим. Как ни склоняй – не больше – риторично. До кровушки наточены ножи. Смущают: на кон душу положи! И кто не знал, и кто забыл – бежит За пряником и плёткою опричной. Моя страна несёт свой тяжкий крест, Не стало песен радостных окрест, И на крови, из пепла вставший Брест Теперь чужой – ужели мне не снится?! Голгофу обрядили в Эверест, Теперь страдать от перемены мест Слагаемым. Свечей неспешный треск, Молитва, ладан, Божия Десница… Моя страна познала высший смысл: Не расплескать – забота коромысл. Мгновенье – от величья до сумы. С икон Христос, и с полотна мирского: Он в море скорби – животворный мыс. Варяжич Рюрик, русич Гостомысл – Кто первородней?! Содранная мысль. Державный шаг замедлен, сбивчив, скован… Моей стране достанет веры встать С колен протёртых – с нового листа! Хоть соловей-разбойник, старый тать, Бесчинствует у Муромской дороги. Да, всё ж, Россия – не одна из ста… Гляди, как шаг, так новая верста, Сбирается утерянная стать, И молодец Илья – расправил ноги… О главном Слагаются ли скорые стихи Иль где-нибудь слоняются без толку, От важного до самой чепухи – Я о себе болтаю без умолку. Ухмылкой и насмешкою дразня, Тоскою или горем сердце выжжет, Коль выйдет не картина, а мазня – Так, мне своя рубашка к телу ближе! Потянет ямб классический размер, Или фривольный дольник грянет песней, Что ни сложу, а всё – на свой манер: Плохой, хороший, только знаю, честный. Отца и мать, и детство вспомяну, Бог знает что, без смысла и без темы… Я только у души своей в плену, Сам по себе, ни с этими, ни с теми. Услышу гениальную строку Иль испишу бездарные тетради – Всё про себя, здесь я – в своём соку, Поэзии души бессмертной ради. Где – ангелы берут меня в друзья, Где – бесы мне готовят угощенье – Всё поровну, и тот, и этот – я… Мне наказанье - здесь, А там – прощенье. Чем дорожу, чем грежу наяву: Судьбой, Россией, Богом, даром свыше. Я про себя пишу и тем живу. Но мне без них – ни написать, ни выжить…
