Моей прабабушке Екатерине Петровне Морозовой (в девичестве Одинцовой) летом 1905 года едва исполнилось семнадцать. История, однажды рассказанная ею, видится мне так…
– Как вам спалось на новом месте, сударыня? – спросил Юра, подливая Кате чаю.
– А знаете, Юра, спалось! Но как-то странно…
– Отчего же странно? Комары?
– Приснился мне огород с капустными грядками, а посреди грядки будто бы наполовину вылез из земли огромный рыжий крот, этак удобно устроился – смотрит слепыми глазами и улыбается.
– И к чему бы такой сон? Не иначе как к выгодной партии! Не менее генерала, думаю.
– Полноте шутить! Это всё ваши вчерашние проказы!
Вчерашний день выдался для Юры необыкновенно сумбурным. После обеда приехали гости – семейство Одинцовых – давние знакомые родителей, с детьми – Катей и маленьким Володей. Юра всегда был рад Кате, смотревшей на него немного снизу вверх, ибо Юра был студентом университета, и ему оставался последний год. Он любил рассказывать ей, зная наперёд, что она поверит всему. Приятно было украшать рассказы невозможно яркими деталями, то есть попросту привирать.
Катю в новом белом с кремовыми цветами платье с фестончиками Юра мог бы сравнить с фарфоровой куклой, если бы не Катино изменчивое лицо, которое то очень ему нравилось, то не нравилось вовсе. Эта особенность её внешности раздражала Юру ещё и потому, что за собой он знал ту же манеру излишне гримасничать. Вдобавок у Юры были рыжие волосы и веснушки. Ни один его приятель не получался на фотографиях таким дураком, как он. Когда все с упоением дарили друг другу карточки на вечную память, Юра, напротив, прятал свои подальше от чужих глаз.
Катя выглядела с дороги немного утомлённой, но оттого спокойной и прелестной. Родители, радостно встретив гостей, повели старших Одинцовых смотреть приготовленные комнаты. Лиза – восьмилетняя сестра Юры – взяла на себя роль няньки и забрала маленького Володю рвать малину. Юре поручили заботу о Кате.
– Не хотите ли прогуляться, сударыня? – спросил Юра. – Вы любите грибы? Если, конечно, не устали с дороги. Знаете, уже несут грибы, много!
– Страсть как люблю лисички! – соврала Катя, не моргнув глазом, а, напротив, мило улыбаясь. – И я совсем не устала.
Юра принёс две корзины, и вскоре они шли по широкой тропе, безуспешно пытаясь найти тему для умного разговора. Лес по обе стороны казался Кате диким и пугающим, но по тропинке идти было легко и приятно.
– Ой! Ой! Не наступите! – вскрикнула Катя, заметив, что Юра вот-вот наступит на свежий труп крота.
Юра присел возле трупа и решил немного рассказать: «Вот посмотрите, Катичка, какой прелестный крот! Если бы я был художником, то непременно изобразил бы! Посмотрите, ведь он настоящий цилиндр! Я бы так и нарисовал бы цилиндр, потом закрасил бы чёрным, без оттенков, и сделал пушисто. А потом бы уже приделал нос и лапки».
Катя с интересом слушала Юру и наблюдала, как двигаются его руки, изображая процесс рисования цилиндра, и немного дрожат.
Насмотревшись на труп крота, они пошли дальше, туда, где начинался настоящий лес. Комары набросились на обоих, и стало неромантично. Решено было вернуться. На обратной дороге уже Катя чуть не наступила на крота, а потом она же предложила завернуть труп в платочек и принести младшим. Катя, не раздумывая, предоставила батистовый платок с кружевом и вышитыми инициалами «А.Г.». «Что ещё за фрукт?» – отметил про себя Юра, но интересоваться посчитал ниже своего достоинства.
Юра завернул крота и положил в пустую корзину.
Сначала подошли к маленькому Володе, который занимался тем, что нюхал свои ладошки. Он раздавил клопа и теперь обиженно сопел и кривился, размышляя плакать ему или нет.
– Володичка, смотри, что у нас! – притворно-ласково сказала Катя. Вообще-то, она любила брата, но под влиянием Юры иногда становилась несколько непредсказуемой. Катя раскрыла платок. Володя уставился невинными глазами на дохлого крота, забыл про свои дурно пахнущие ладошки и сказал: «Кыса!» Юра с Катей переглянулись и разочарованно закрыли крота обратно. Володя обиделся, что «кысу» забрали, и заревел. На его крик прибежала Лиза, испуганная тем, что в её недолгое отсутствие с Володей могло случиться плохое. Юра решил идти до конца и вытряхнул крота из платка прямо на Лизу со словами: «Лови крысу!»
Юра никогда не думал, что Лиза умеет издавать такие звуки. По крайней мере, учитель пения Христофор Петрович всегда печалился, что «у Лизаньки необычайно скромный голос». На крик выбежали родители и, разобравшись в чём дело, отчитали Юру весьма обидными для человека, считающего себя взрослым, словами. Юра, красный, ушёл к себе и не выходил в гостиную до послеобеденного кофе.
После кофе читали по ролям последнюю пьесу Чехова – «Вишнёвый сад». Дошли до третьего действия, где Трофимов, чьи реплики зачитывал Юра, дразнит Варю и называет её мадам Лопахиной. Реплики Вари читала Катя. Взрослые чему-то улыбались, стараясь не смотреть ни на Юру, ни на Катю.
Катя читала, делая паузы после каждого предложения, будто не веря, что Чехов, кончину которого оплакивала вся прогрессивная общественность, мог написать такой сомнительный текст: «Мамочка, не могу же я сама делать ему предложение. Вот уже два года все мне говорят про него, все говорят, а он или молчит, или шутит. Я понимаю. Он богатеет, занят делом, ему не до меня. Если бы были деньги, хоть немного, хоть бы сто рублей, бросила бы я всё, ушла бы подальше. В монастырь бы ушла».
«Благолепие!» – произнёс Юра свою реплику, и сделал это с таким довольным и комическим выражением лица, что взрослые рассмеялись.
Катя чувствовала, как у неё горят кончики ушей, но не останавливалась: «Студенту надо быть умным!» Продолжение реплики следовало читать мягким тоном, со слезами. Катя, глядя на Юру, мстительно запричитала: «Какой вы стали некрасивый, Петя, как постарели!»
Неожиданно Лиза, до сего момента, сидевшая тихо, воскликнула: «И вовсе Юра не старый! Давайте лучше пить чай с вишнёвым вареньем!» И все, почувствовав облегчение, пожелали чаю и перешли на разговоры о вишне, которой в это лето уродилось с избытком, так что уже и компота наварили, и варенья, а её всё некуда девать.
Вечером зарядил дождь, спать легли раньше обыкновенного.
Теперь, утром, вчерашнее их с Катей поведение выглядело слишком детским в глазах Юры. И воспоминание об этом сделало Юру излишне жёлчным с Катей:
– Ваша, между прочим, была идея с кротом! Вы ещё совсем дитя! Хоть и замуж хотите.
– И ничего подобного! С чего вы себе взяли? Да я даже не думала об этом. Да и зачем бы мне об этом думать? – затараторила Катя.
– А вот и неправда! Вы сами знаете, что неправда. Все девушки вашего возраста только об этом и мечтают. И пишут всякие глупости в альбомах. У вас же есть альбом?
– Но с чего вы про меня так решили?
– Ну есть же у вас альбом? Покажите!
У Кати был альбом, но признаться в этом было никак невозможно, потому что тон Юры сделался слишком насмешлив.
Юра улыбался, наблюдая, как, надув прелестные губки, Катя решительно встала из-за стола и направилась к своей маменьке любоваться розовым кустом.
Потом Юре стало немного стыдно и немного скучно. «А напишу-ка я ей письмо, а лучше стихи!» – решил он и отправился в комнату сочинять.
– Катичка, смотри какая шикарнейшая Cabbagerose! – восторгалась маменька кустом центифольной розы.
«Замуж, значит, мечтают все девушки», – думала Катя, пытаясь справиться с охватившим её праведным гневом.
– Да, маменька, шикарнейшая, – ангельским голосом произнесла она. – Только название несколько прозаическое. Капустное несколько.
Тут же ей вспомнился придуманный давеча сон про капустные грядки. «Ах ты крот с веснушками!» – мысленно съязвила она.
– Ну что тебе до названия? Посмотри, какие махровые цветки! В каждом не менее ста лепестков.
– Думаю, более.
– Ну, вряд ли более…
– Как скажете, маменька.
«Я отомщу! – обещала себе Катя. – Отомщу за всех обманутых девушек». В этот момент ей казалось, что Юра обманывает девушек одну за другой. Но с ней такой номер не пройдёт!
– Катичка, ты сегодня какая-то бесчувственная! Посмотри на тот поникший цветок! Он же в точности, как на картине де Хема.
– Да, маменька, я вижу. Абсолютный де Хем!
«Любит – не любит», – повторяла про себя Катя, обрывая у поникшего цветка один лепесток за другим.
Раньше Юре писать стихов не доводилось, но, представляя, как это делают другие, он запер дверь, взлохматил себе волосы, сделал в зеркало безумные глаза и начал:
Зачем, коварная, меня вы соблазнили
Бросать крота издохшего в детей?
Перечитал. Показалось, что «издохшего» не очень поэтично, исправил на «покойного». Продолжил:
Хотите замуж вы? Признайтесь! Или – или…
Я как поэт далёк от ваших хитросте́й.
Сначала обрадовался, что очень хорошо, просто Фет! Но потом перечёл и хотел уже совсем выбросить. Начались муки творчества. Вспомнились кремовые цветы на платье Кати и пятно от вишни, которое он обещал помочь вывести, понятия не имея, как это делается. Перечеркнул всё. Начал заново:
Зачем, коварная, меня вы соблазнили…
Остановился в мечтаниях. Хотелось представить себе соблазнение, но образ Кати никак не годился для этого. Вспоминалась совсем другая особа, из-за которой он хотел стреляться год назад. Правда, пистолета взять было негде, да и вообще передумал.
Зачем, коварная, меня вы соблазнили
Бросать крота покойного в детей?
Хотите замуж вы? Признайтесь! Или – или…
Я вас возьму, простую, без затей.
Прочитал вслух. Подумал, что Катя, пожалуй, обидится на «простую». И пусть себе! Достал хорошей бумаги, красиво переписал и сделал подпись «Непризнанный гений». Передал письмо с Лизой, которая так была горда выполнить столь деликатное поручение, что окончательно простила брату вчерашнего крота. Сам же поэт устроился в плетёном кресле на веранде наблюдать…
Катя, отойдя от маменьки и куста, развернула записку и увидела вдруг стихи. Прочитала, почувствовала, что стала розовее розы, которую она не успела общипать до конца, хотела уже изорвать письмо, но показалось, что будет слишком как в театре, да и пожалела стихов. Катя посмотрела на веранду, где Юра медленно раскачивался в кресле, перечла ещё раз, улыбнулась и, подойдя к маменьке, сказала, что Юра сделал ей предложение. Маменька, а за ней и все остальные, очень обрадовалась такому известию. «Наконец-то!» – слышалось со всех сторон. Один Юра выглядел обескураженным до самого вечера, что, впрочем, было истолковано как неверие собственному счастию. На следующий день он почувствовал себя вполне женихом, и в сентябре сыграли свадьбу. Такие перемены в судьбе заставили моего прадедушку Юрия Юрьевича Морозова прочувствовать на себе всю силу поэтического слова. Стихов он больше никогда не писал.
Галина Бурденко
***
Такое под небом творится,
Что даже уже не смешно,
Нет слов, как у нас говорится,
Достаточно глянуть в окно.
Достаточно мест на планете,
Которыми можно пугать,
Чего только стоят соседи
На западе, так иху мать…
Хоть всё познаётся в сравненьи,
От этого нет облегченья.
Поехали крышей славяне —
Кто сдуру, кто даже по пьяни.
Молдовия — тоже Россия,
Как мне Пеленягрэ сказал,
Я сам в Приднестровье родился,
Я также всегда это знал.
В союзе безумья и фурий
Ненужных наломано дров…
Нам много не надо для дури,
И это понятно без слов.
Всё в мире до рвоты знакомо,
Где надобно всем выживать,
Не хочется просто из дома
На солнце порой выползать.
Я это проклятье земное
Хоть словом могу пригвоздить,
Другим не дано и такое,
Хотя это дело пустое..,
Но мне без него не прожить.