Автор: У нас в семье воевали все, даже женщины. Самая младшая сестра моей бабушки – Рая – в 24 года Берлин брала! А другую сестру, тоже младшую, разведчицу Дусю, преданную полицаями из родной станицы, фашисты показательно казнили – сожгли заживо на костре 19 марта 1944 года. Мученический её подвиг не отмечен ни одной наградой. Даже место захоронения Евдокии Федорченко не было известно. Его поиском на протяжении 79 лет занимались пять поколений нашей семьи. И вот, наконец, он увенчался успехом.
Поисковая работа
Историю Дуси я рассказывала, где только можно. Поэт Андрей Галамага, с которым мы были на фестивале «Седьмое небо» в крымской Николаевке, даже возмущался: опять будешь стихи про девушку в белом беретике читать? Я отвечала: буду! И действительно читала их на всех выступлениях. Страна должна знать своих героев.
К страшной судьбы арифметике Весь её вид не готов – Девушки в белом беретике В стиле тридцатых годов, С бровками ниточкой узенькой, Взглядом, где столько тепла… То-то прабабушка Дусенькой Младшую дочку звала: Миленькой, маленькой, родненькой – Младших ведь любят сильней! А на щеке её родинка Там, где у дочки моей. Нету ни тени косметики, Волосы не завиты. Девушка в белом беретике – Кровного сходства черты Не исказит увяданием Грифеля лет остриё. С воинской славы отданием Похоронили её Под канонады звучание В самом начале весны За год лишь до окончания Той бесконечной войны То ль под коническим тополем, То ль на морском берегу, Где-то там под Симферополем – Точно сказать не могу: Нет в похоронке конкретики, Места не вызнала мать. Девушке в белом беретике Было всего двадцать пять. Всё, что нам фразами жгучими Скупо о ней донесли: «Так же, как Зою, замучили. Так же, как Жанну, сожгли».
Найти могилу после стольких лет никто уже не надеялся. Муж той самой Раисы, что Берлин брала, полковник Дмитрий Нестеренко, командированный после войны в Крым, пробовал по своим каналам установить, где похоронена наша героиня, но не преуспел. Моим маме Нине Ивановне с папой, Дусиным племянником, заслуженным врачом России Владимиром Ивановичем Ковалёвым, удалось добиться в районном военкомате разрешения выгравировать имя Евдокии Григорьевны Федорченко на памятнике на братской могиле защитникам станицы Гостагаевской.
Здесь она родилась, жила и вела разведывательную деятельность в годы войны. Чтобы само её имя не исчезло и чтобы было, где отдать дань памяти, хотя и не лежит она под этой плитой, осталась навеки в Крыму. Местные школьники даже спектакль о её подвиге поставили. А прошлой осенью удалось поведать Дусину историю студентам и преподавателям Анапского сельскохозяйственного техникума, который она окончила незадолго до войны.
Вода, как говорится, и камень точит. 18 апреля раздался звонок из Крыма от Виктора Александровича Гавриша, энтузиаста, ведущего поисковую работу по идентификации захоронений на Симферопольском воинском кладбище. Здесь уже давно никого не хоронят, сейчас этот объект культурного наследия находится в ведении Министерства культуры Крыма. Пока полуостров входил в состав Украины, кладбище постепенно разрушалось, ряд надгробий был утрачен. Благодаря Виктору Александровичу часть из них установили заново. А в числе могил, на которых ещё нет памятника, оказалась и Дусина! Второй сектор, второй ряд, могила номер пять – согласно данным, сохранившимся в архиве кладбища. В документах указаны только фамилия, имя, отчество, звание (рядовой) и дата гибели Евдокии, а дата рождения отсутствует. Гавриш решил поискать информацию в интернете и нашёл меня.
Первое, о чём спросил: откуда знаю, что она была разведчицей и погибла на костре? Он-то думал, что пала смертью храбрых вместе с другими солдатами при освобождении Симферополя. Мой источник – надёжнее не бывает: семейная история. Прабабушка Нина Павловна вместе со старшим сыном, журналистом Степаном Григорьевичем Рябухой, шаг за шагом прошла в Крыму весь путь дочери, расспросила по горячим следам её квартирную хозяйку и других свидетелей. Вот только места казни так и не отыскала. Хозяйка рассказала, как прибежала Дуся домой, лица на ней нет, сказала, что узнали её станичные полицаи, что выдадут её, теперь ей конец… Так оно и вышло.
В похоронке на имя отца Евдокии, моего прадедушки Григория Васильевича Рябухи, написано: «Ваша дочь, красноармеец Федоренко Евдокия Григорьевна, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, погиб 19 марта 1944 г. Похоронена с отданием воинских почестей в районе Симферополя Крымской АССР». И подписи стоят командира райвоенкомата, располагавшегося в станице Варениковской, капитана Головача и начальника 1-й части лейтенанта Перцевого.
Написано также, что «настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства для назначения пенсии». Пенсию-то назначили, но дочь родителям, жену мужу, вернувшемуся с фронта живым, мать семилетнему сыну не вернёшь! Безвременная и страшная Дусина смерть повлекла за собой цепь семейных трагедий, их эхо передавалось из поколения в поколение. Но и гордость совершённым ею подвигом тоже передавалась. Росла с мыслью: а достойна ли я Дусиной памяти? Смогла бы, если понадобится, отдать жизнь за Родину?
Но вернёмся к похоронке. Мало того, что в фамилии Евдокии допущена ошибка (по мужу она Федорченко, а не Федоренко), так ещё и точное место захоронения не указано. «В районе Симферополя» людей убивали массово. В одном только лагере смерти на территории совхоза «Красный» уничтожили 15 тысяч узников. Но это в печах, как в Бухенвальде и Освенциме, а на костре человека не так просто сжечь, скажу я вам как врач. Видимо, плеснули на неё, бедную, бензином и чиркнули спичкой, а обгорела она только снаружи. Казнь была показательной, при свидетелях, поэтому имя погибшей сохранилось. Во всяком случае похоронной бригаде, работавшей здесь сразу после освобождения Симферополя 13 апреля 1944 года, оно оказалось известно и было внесено в соответствующую книгу. Однако родственникам самый простой вариант – поискать Дусю на воинском кладбище – в голову не пришёл. Искали место казни, полагая, что там же она и похоронена.
С местом этим связана отдельная история. Мистическая. В июле 2020 года прилетели мы с мужем, поэтом Иваном Белокрыловым, на упомянутый выше фестиваль «Седьмое небо». В Николаевку добирались на такси. Иван сел на переднее сиденье, я сзади. В районе села Дубки, в полукилометре от западной окраины Симферополя, нас обоих независимо друг от друга пробило: Иван увидел Дусю как живую, а я ощутила её присутствие – до слёз и мурашек на коже. Как будто она пришла и сказала – вот здесь я погибла! Потом выяснилось, что в урочище «Дубки» уничтожали узников концлагеря «Красный». Всего за время оккупации на территории Крыма расстреляли 19 319 советских военнослужащих и 71 921 мирного жителя, замучили 18 322 гражданских и 25 615 военнослужащих. Но о том, чтобы кого-то ещё казнили таким же зверским способом, как Дусю, мне неизвестно. Зато точно знаю, кто казнил: полицаи из числа служивших немцам татар. Впрочем, предатели национальности не имеют. Сдали-то её немцам русские полицаи!
На щёчке родинка
Назвать её бабушкой у меня язык не поворачивается! Погибла-то она в 25 лет. Дочка моя уже на 7 лет старше. И ведь как похожи – тот же овал лица, разрез глаз, цвет их карий и даже родинка в одном и том же месте на щеке у обеих! Сразу видно – родня, хотя и не прямая: крымская наша Жанна Д’Арк приходится моей бабушке Маше младшей сестрой, а моя дочь ей соответственно – правнучатой племянницей. Ближе-то всё равно у Дуси никого нет, родных внуков-правнуков не осталось. А ведь могли они быть у неё! Предвоенное поколение спешило жить, будто знало, что ему отпущен короткий век.
Прямой взгляд с вызовом, непослушная прядь тёмных густых волнистых волос слева подколота невидимкой, а на правое ухо по довоенной моде лихо сдвинут берет. На разных фотокарточках и береты разные: один пушистый – мохеровый, другой поплотнее, из войлока или фетра – не разберёшь, но оба белые и набекрень. Видно, что бабушкина сестрица (как и сама бабушка с другими сёстрами, есть у нас их снимки в белых беретиках) любила помодничать! Кстати, о снимках. Поначалу у меня были всего две Дусины фотографии, но потом в доме её сестры Надежды (где после смерти хозяйки всё лет двадцать оставалось на своих местах) я нашла их целый ворох, все из счастливой довоенной юности – с сёстрами, годовалым сыном, любимым мужем и подругами. Во время оккупации снимки сложили в жестянку и зарыли в землю. Фотографии эти выцвели и местами покрылись ржавчиной: чудо, что они вообще уцелели!
Семейная история
Родилась Евдокия 2 февраля 1919 года в семье Григория Васильевича Рябухи, 1881 года рождения, и Нины Павловны, в девичестве Артёменко, которая была на 6 лет младше мужа. Бабушка Григория, Евдокия, вместе с его отцом, Василием (тогда ещё мальчиком), в числе первопоселенцев основали станицу Гостагаевскую. Нина же переехала сюда девчонкой из-под Полтавы вместе с отцом в поисках лучшей доли. Он был отличным жестянщиком – мог и кровлю сладить, и чайник спаять, одна беда – пил. Мать девочки рано умерла, старшие сёстры вышли замуж, а Нине приходилось несладко, но при всей своей нелёгкой доле была она певунья и рукодельница – в станичном музее до сих пор хранятся её кружевные наволочки и покрывала с подзорами.
А уж как вышла замуж в 20 лет за своего Григория, счастью, казалось, конца не будет, если бы не войны да революции.
Пятеро детей было у родителей. В самую осенне-зимнюю непогоду, когда с неба льёт и на дорогах непроходимая грязь, возил Григорий Васильевич детей на учёбу, хотел, чтобы грамотными были, вышли в люди. Так и получилось. Старший сын Степан районную газету возглавил. Дочери Мура (в те годы почему-то считалось, что «Маша» звучит простовато), Надя и Рая учительствовали в начальной школе. А Дуся, четвёртая по счёту в семье, пошла по стопам отца, колхозного полевода, прямиком в анапский сельхозтехникум. Скажи ей кто-нибудь, что сначала нужно образование получить да для себя пожить, а потом заводить семью, она бы этому человеку в лицо рассмеялась: «Как это для себя? Жить нужно для других!» Вот потому-то за свою короткую жизнь всё успела: и замуж выйти в 18 лет за однокурсника Ваню Федорченко, и сына Эрика родить в 19, и геройски умереть за родину в 25.
Эриками в честь лидера германских рабочих Эрнста Тельмана тогда многие мальчиков называли. Но, может, Тельман тут и ни причём, а просто ей имя понравилось немецкое! Она ведь любила этот язык, он хорошо давался ей в школе, да и подруги у неё были из обрусевших немцев. Обрусеть-то они обрусели, но родной язык не забыли, говорили на нём дома. Дуся практиковалась вместе с ними. Немецкий пригодился, когда в станицу вошли фашисты: она устроилась в комендатуру переводчицей для сбора разведданных. Насколько это было рискованно, объяснять не надо: фильмы о войне смотрели, книги читали… Но даже сотни книг и фильмов не передадут того ежедневного ужаса, который пришлось ей пережить.
Анапская Хатынь
С партизанским движением в Гостагаевской с самого начала не задалось. Степь да степь кругом, видно всё как на ладони, а на сопках северокавказского предгорья не лес, а так – редколесье. Это вам не брянские чащобы – от врагов не спрячешься! Командира партизанского отряда – деда моего Ивана Александровича Ковалёва фашисты схватили по наводке предателей-полицаев на глазах у жены прямо во дворе дома практически сразу. Он ещё толком никакого отряда и собрать-то не успел! Пытали его в бывшем здании школы и через несколько дней расстреляли.
Вот и получается, что разведчица Евдокия по лезвию бритвы ходила! Судите сами: муж старшей сестры – расстрелянный партизанский командир, её собственный муж бьёт немцев на фронте, там же воюет и младшая сестра Рая. Когда наши части отступали из станицы, она выбежала провожать их с трёхлетней дочкой Майей и всё – только её и видели! Дедушка Гриша с бабушкой Ниной не сразу разобрали детский лепет – малышка пыталась передать им мамины слова: ушла на войну!
Когда станицу освободили, от беглянки пришло письмо с просьбой возложить цветы на могилку дочки Майечки. Читали его вслух, и пятилетняя уже дочка удивилась: «На какую ещё могилку?!» А ведь у матери были все основания считать, что фашисты не пощадили её дитя – она же ушла на фронт, а с родными добровольцев не церемонились.
Гостагай недаром называют анапской Хатынью! 134 станичника, в основном женщины и дети, зверски заморены в «душегубке» отравляющим газом. Загоняли в неё живых, а через 17 км пути сбрасывали в яму уже мёртвых. Сейчас там установлен мемориал. Бабушка с маленькими сыновьями, жена красного командира, тоже была в списках подлежащих уничтожению в душегубке. Её с детьми прятали у себя родственники и знакомые. Немцы стояли в Гостагае чуть больше года – с 30 августа 1942-го до 23 сентября 1943-го. Перед самым отступлением, когда шли тяжёлые бои на так называемой Голубой линии, оккупанты забрали из станицы 40 детей в возрасте от полутора до 13 лет, чтобы перелить их кровь своим раненым. Всю, без остатка! Всего же за этот страшный год они замучили в Гостагае 198 человек: 45 мужчин, 86 женщин и 67 детей.
Просто чудо, что Дусе удалось уцелеть в этой мясорубке! Другая бы не испытывала судьбу – осталась дома растить сына и ждать мужа с фронта. Но она была бойцом Красной Армии, её ценным кадром, разведчицей, а война ещё не закончилась! Красноармеец Евдокия Федорченко получила приказ отступать вместе с немцами в Крым и, конечно же, выполнила его. Ей удалось передать домой два письма, но сохранилось лишь одно, последнее.
Военная цензура почти полностью вымарала из него абзац, сочтя секретными сведения о земляках, с которыми разведчица случайно столкнулась в Крыму. А ведь один из них выдал её врагу, учитывая, что письмо датировано 3 марта 1944 года, а погибла она 19-го. Кто-то из знакомых, судя по незачёркнутым фрагментам, приехал с одной женщиной, а уехал с другой, и эта другая живёт с отцом и братом. О ком-то Дуся слышала, а о ком-то и не знает. А ещё она сообщает, что «как-то встретила» человека, который «сапожничает, он везде как дома у братьев и сестёр своих, был у меня. Здесь они все…»
3/III–44 г. Здравствуйте, дорогие папа, мама, Мура, Надя и головастики: Боря, Алик, Эрик, Майя, Вова и Ниночка!
Как соскучилась я по Вас – передать невозможно. Вот уже четыре месяца, как я из дому, а кажется – целая вечность. Я писала Вам ещё одно письмо раньше, это удалось ещё написать. Как много хочется сказать Вам, но на бумаге не передать того, что чувствуешь. Скажу только одно, что я завидую Вам, – Вы все вместе, а я одна и в чужом краю, там вместе с Вами легче было переживать любые условия, а тут я живу неплохо материально, но как переживаю морально – этого Вам не понять. И ещё сильнее растет ненависть к проклятому врагу, ещё сильнее сжимаются кулаки против этих мерзавцев, разбивших нашу счастливую и радостную жизнь, превративших страну солнца в гробницу. Много я увидела за это время, ещё и сейчас горю одним желанием: быстрее добить врага, освободить нашу священную землю от этих извергов, чтобы дать возможность народу свободно дышать. Прошу Вас, помогайте всеми силами восстанавливать народное хозяйство, идёт весна – вспоминаю наш огород, хочется помочь Вам, но в этом году я не смогу помочь, а кажется, упала бы на Землю и кричала и целовала б свою Землю, хоть бы кусочек увидеть своей Родины, как ни хорошо здесь, а где родилась и выросла – самое дорогое.
………..
Обо мне не горюйте, я живу неплохо, только скучаю, но придёт время – увидимся, будем радоваться вместе нашей победе над врагом. От Вас я вряд ли получу что, но сама при возможности буду писать, пока не пишите, так как думаю, скоро переменим адрес. А как бы хотелось узнать хоть слово от Вас. Как здоровье всех Вас? Как переживаю, что идёт весна, а Эрик и голый и босый, и я ничего не могу сделать, хотя и имею возможность…
Целую всех Вас и крепко обнимаю. Учите Эрика понемногу, я болею, что подходит время отдавать его в школу, а у Вас там целые ясли. Будем надеяться, что скоро увидимся.
Ещё целую и желаю Вам счастья. Молитесь за мой успех и за мою жизнь!
Кто из этих людей предал её? Чтобы разобрать замазанные чернилами фамилии, нужна специальная экспертиза. Вот только Дусины родители и без неё знали, о ком шла речь, хотя знание это при себе держали. Выдал Дусю полицай, который впоследствии был осуждён (не за то, что предал её, а за то, что служил немцам), отсидел срок и вернулся в Гостагай. Дусины родители опасались, что сын и племянники захотят отомстить ему за Евдокию. Правду о ней так и не рассекретили, за подвиг не наградили. А люди разные бывают: не поверят ведь, что разведчица, скажут – предательница, у немцев служила. Обратился ко мне лет пять назад корреспондент кубанского телевидения, сказал, что хотят сюжет о Дусе снять, но сначала потребовал доказать, что она не предательница. Что же тут доказывать? Разве слов в похоронке о том, что её тело предали земле с отданием воинским почестей, недостаточно? Больше я с ним общаться не стала. Сюжет так и не сняли.
Дусин сын Эрик погиб, ввязавшись в драку с негодяем, оскорбившим память его матери. А вслед за внуком один за другим угасли родители Евдокии: у матери не выдержало сердце, а через месяц ушёл отец. Они были из редкой породы неразлучников, которые не живут друг без друга. И голоса у обоих были дивные, как у птиц. По молодости прадед пел в церковном хоре, однако вера его иссякла в 1918 году, не выдержав испытания концлагерем. Тем более удивительно, что его рождённая после революции и воспитанная в атеизме героическая дочь – советская разведчица, комсомолка, красноармеец, предчувствуя близкую погибель, просит родителей в своём последнем письме: «Молитесь за мой успех и мою жизнь!» Повесть о её жизни одна добрая слушательница подытожила так: «Выходит, она великомученица за Отчизну перед Богом, ваша Евдокия!» Лучше и не скажешь…
Ирина КОВАЛЁВА
