«Я написал книгу. Всё в ней было верно, но я был не прав»

В своё время Александр Иванович Куприн приобрёл по-настоящему широкую (в т.ч. скандальную) известность как писатель благодаря своей антиармейской повести «Поединок». Особый резонанс вызвало то, в какое время была эта повесть опубликована: шла русско-японская война и наши войска терпели поражения: был сдан Порт-Артур, проиграно сражение под Мукденом, разбит флот у Цусимы. Тогда «Поединок» имел поистине разрушительное действие.

Летом 1905 года газеты писали: «В то время как в течение всей войны японская литература в поэзии, прозе и песне старалась поднять дух своей армии, модные русские писатели также подарили нам два произведения…  Это были «Красный смех» Андреева, стремящийся внушить нашему и без того малодушному обществу ещё больший ужас к войне, и «Поединок» Куприна, представляющий злобный пасквиль на офицерское сословие». Да, повесть не только подогрела неприязнь либеральной общественности к «военщине», но и начала разъедать изнутри саму военную среду.

 Однако по-настоящему купринский «Поединок» взорвёт армию во время Первой мировой войны, после Февральской революции 1917-го года, когда солдаты и матросы начнут бить, вешать, колоть штыками, топить в море офицеров.

Чуть позже, в 1918-м, поэт Василий Князев написал памфлет, в котором ни много ни мало говорил о «Поединке» следующее:

«Страшная книга!  Красная книга!  Большевистская книга!  Анархистская книга!  Книга-бомба!  Книга – и уж и не знаю, с чем сравнить ее, чтобы показать всю силу ее набатности, смертоносности, революционной разрушительности. <…> Она – подтачивала, расшатывала, валила один из главных устоев государственности: царской или буржуазной — безразлично.  Она — поражала насмерть военную касту! <…> Куприн этой книгою нанёс царской армии в тысячу раз более страшный удар, нежели тот, что нанесли японцы под Цусимой царскому русскому флоту». И далее: «Гражданин Куприн, вы — сознательный убийца! <…> На ваших руках — живая человеческая кровь! <…>

Я говорю: Все, сколько их ни есть, офицерские вдовы должны взять за руки своих несчастных, осиротевших —  благодаря вам — детей, подвести их к окнам вашего жилища и сказать:

— Здесь живёт убийца твоего папы.  Все, сколько их ни на есть, дряхлые, старые, слепые, выплакавшие свои глаза и разодравшие своё сердце офицерские матери должны собраться под окна вашего жилища и страшной материнскою клятвою проклясть вас! <…> Офицерские трупы, переполняющие Севастопольскую бухту и иные бухты! Там, под водой, по воле течения, лениво качающиеся, жестикулирующие, живущие после смерти, с выеденными раками глазами и тяжелыми, чугунными ядрами на ногах!  Эти трупы должны собраться под окна вашего жилища, проникнуть в вашу опочивальню, в ваш кабинет и ни на минуту не оставлять вас — до самой вашей смерти!»

Конечно, обвинять исключительно Куприна в том, что русская армия развалилась, что солдаты стали бить офицеров, это чересчур, тут Князев явно перегибает, но всё же… Общий посыл и отношение к повести ясны.

Ну, так вот… Куприн неоднократно оправдывался, говорил, что его не так поняли, что он своим произведением хотел сказать совсем иное, хотел просто вскрыть недостатки и т.д. и т.п. (вот уж воистину «нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся»). И лишь потом, будучи уже в эмиграции, будучи человеком пожившим, много чего повидавшим, он в канун 1926-го года скажет в беседе с английским писателем Стивеном Грэмом:

Знаете, я пришёл к заключению, что никогда не следует писать ничего, что выставляет вашу родину в плохом свете. Ни один гений никогда не станет писать плохо о своей стране. Посмотрите, например, на Киплинга. Наверное, у вас, в английской армии, встречаются пороки, о которых в применении к русской армии я писал в «Поединке». Но Киплинг не стал бы упоминать о них. А я написал книгу. Всё в ней было верно, но я был не прав.

Вот так.

Но это ещё не всё. Из эмиграции, где Куприн оказался в 1919-м вместе с отступающими войсками армии Юденича, в Россию он вернулся в 1937‑м. Вернулся, чувствуя приближение скорой смерти, практически дряхлым стариком (когда его везли поездом из Франции в СССР, боялись, что не довезут). В Советском Союзе его подлечили, издали двухтомник, дабы поддержать материально (в то время гонорары писателям платили, и неплохие), выделили для житья уютный домик в двух шагах от Дома творчества писателей в посёлке Голицыно под Москвой. Благодаря этому Куприн смог продержаться ещё год с небольшим.

В силу слабого здоровья жил Александр Иванович тихо, незаметно, и соседям по посёлку запомнился тем, что, гуляя, вставал на колени перед берёзками, плакал и целовал их. А в августе 1938-го, лёжа на смертном одре, говорил своей жене, держа её за руку: «Мамочка, как жизнь хороша! Ведь мы на Родине? Скажи, скажи, кругом — русские? Как это хорошо!»

При этом Куприн никогда не был советским писателем, да и вообще — советским. Но он — скандалист, пьяница и любитель эпатировать публику всевозможными выходками, — был настоящим РУССКИМ писателем. И настоящим патриотом.

Вот об этом надо в первую очередь говорить, рассказывая о Куприне и его творчестве. И об этом желательно вспоминать нынешним писателям-либералам (впрочем, не только писателям), хающим свою родину «из-за бугра». Впрочем, настоящих русских там, наверное, нет.

Алексей ПОСЕЛЕНОВ

---

От редакции: Нельзя не согласиться с тем, что и в молодости-зрелости гуляка и литературный натуралист (да-да, та самая «Натуральная школа», из которой по-горьковски и соцреализм вырос), и в тяге своей покаянной на родину Куприн был патриотом. Однако встаёт вопрос: когда же он больше-то был патриотом? Когда каялся (что свойственно не просто эмигрантам, но и пожилым в особенности — выдерживать верность собственным выраженным в текстах идеям, их напряжение в сознании, их «вольтаж», дано не каждому классику) или всё же когда вскрывал в «Поединке» те самые кастовые нарывы царской армии, которые спрятав под золотые погоны и эполеты да исполнив заклинательно «Боже, царя храни» можно было получить только гангрену? (На фронтах её и получали — причём потом в ещё одной, и тоже несправедливой, империалистической войне 1914-го, — за которую, за миллионы в угоду антантовским капиталистам-аннексионистам угробленные, царя-батюшку, подлинного «убийцу твоего папы» без малейших сожалений народ трудовой, взяв власть, и расстрелял в 1918-м — самые корни царизма, потомство его заодно сводя к нулю).

Стоит напоминать, как в той войне вместо снарядов эту армию царизм и буржуазия (умница поэт Князев — даже проклиная Куприна, точен, понимает — что именно кастовость, буржуазность, её легитимность в глазах общества трещала по швам) снабжали вагонами с иконками? Правильно делали, но просто иконок не хватило? Вот и получили Цусиму с Мукденом.

Вернуть Курильские острова смогла совсем иная, Красная, рабоче-крестьянская армия, и только сорок лет спустя. Как раз по итогам не только свержения царизма (тут сама буржуазия справилась в феврале 1917: Гучков, Милюков и Ко), но пресечения попыток уже германских, нацистских вернуть на советскую землю порядки кастовые, порядки помещиков. Если вы, Алексей, не слушали исторической речи Сталина 6 ноября 1941 на «Маяковской» — послушайте. Он, марксист-ленинец, (и потому) генералиссимус таких побед, которые Николаю Кровавому и не снились, именно так оценивал то, что мог принести вермахт взамен Советской власти на советскую землю.

Услышали на 14-й минуте про оголтелых реакционеров, про черносотенцев — каковых под маской немецких национал-социалистов чётко видели большевики? Вы ведь помните, кем были черносотенцы, убившие однопартийца Сталина — Николая Баумана в том самом 1905 году, когда царизм гробил русских в войне с японцами? Помните, какой строй они, черносотенцы, защищали?

Царя и царизм они защищали, миллионерствующую знать они защищали (просто потому что она РУССКАЯ — а так богом и дано) — то есть то социальное неравенство, которое в Российской империи сделало нормой существование стомиллионной армии безграмотных и безземельных крестьян. Вот их-то, не то что Маркса, Прудона, Кропоткина не читавших, а вообще читать не умеющих, — и посылал царь-батюшка на фронт по своему желанию, ибо империи воевали, ибо «так надо», «отечество зовёт»… Вот их-то трупами и устилал Николай Кровавый вместо ковровых дорожек пути своей знати к новым прибылям, а может и к новой землице (если повезёт). Как полагаете, Алексей, патриот Куприн, всё это наблюдая, должен был и сам прилечь рядышком наподобие культурно-удобного коврика, подмяукивая снизу «Славься, славься, русский царь»?

Кстати, у Леонида Андреева есть ещё одно антивоенное и весьма самокритичное произведение, посвящённое Илье Репину, — «Иго войны», оно об Империалистической войне, очень оное вам рекомендую тоже. Помимо «Красного смеха» замечательно раскрывает тему, актуально!

Долг писателя, долг образованного и талантливого патриота — именно в том и был, чтоб не молчать, а писать, художественным словом отражать действительность, которая становилась невыносимой для миллионов. А они, миллионы, даже на войне учились! И анархистские ли, большевистские ли, эсеровские ли листовки и сами рабочие-большевики становились их университетами. Полагаете, и это было плохо? «Русскими» они тогда были или уже «антирусскими», «национал-предателями», «иноагентами»?

Я понимаю — длительная реакционная пропаганда правящего класса, монополия приватизаторов социалистической (нашей с вами!) собственности в СМИ и не до таких мыслей доведёт (спасибо Мединскому — спорили мы с ним в Думе, спорили в 2009-м на тему «Империя или союз», однако силовигархия с ним вместе по-своему решила — и тупо повторяет ошибки царизма), однако Ленин статью «О национальной гордости великороссов» как раз и написал для разрешения таких вопросов.

Ещё удивила ваша фраза «наши войска терпели поражения»… «Наши войска» — это в том смысле, что просто русскоязычные? Или вас угораздило родиться в Российской империи, а не в СССР? Я вот как советский патриот (и по происхождению потомок столичных дворян) вижу чёткие границы между Советским Союзом и царской Россией — граница эта Великий Октябрь. Который был не «диверсией немецкого шпиёна», не случайностью, но актом самоосвобождения трудящихся от паразитарной и убийственной для них знати — самоосвобождением тех самых русских (и вместе с ними украинцев, белорусов, евреев, чеченцев, грузин, армян, азербайджанцев и других узников «тюрьмы народов», рабов кастово-сословного общества), которых вы поневоле здесь описываете как нацию. Но в каждой нации — две нации, — помните, кто сказал?

Мне крайне любопытно — в той, царской России, где обитали «ваши войска», — ваши предки высоки ли были положением? Чем жаловала их царская, губернская и помещичья власть? Вот было бы крайне весело мне, потомку утративших в 1917-м сословные привилегии московских дворян (и одновременно запорожскому казаку по батюшке), вас, поколении в пятом назад сибирского крепостного крестьянина (если не подводит моя физиономистика), учить Советскую родину, диктатуру пролетариата, а не «Россию вечную» любить!

Если же есть сомнения относительно того, как оценивали Русско-японскую войну прогрессивные русские писатели, вот, почитайте Льва Николаевича Толстого:

Спросите у бросившего старых родителей, жену, детей солдата-рядового, ефрейтора, унтер-офицера, зачем он готовится убивать неизвестных ему людей, — он сначала удивится вашему вопросу. Он солдат, присягал и должен исполнять приказания начальства. Если же вы скажете ему, что война, т. е. убийство людей, не сходится с заповедью «не убий», то он скажет: «А как же, коли на наших нападают? За царя, за веру православную». (Один на мой вопрос сказал мне: — А как же, коли он на святыню нападет? — На какую? — На знамя.) Если же вы попытаетесь объяснить такому солдату, что заповедь Бога важнее не только знамени, но всего на свете, то он замолчит или рассердится и донесет начальству.

Спросите офицера, генерала, зачем он идет на войну, — он скажет вам, что он военный, а что военные необходимы для защиты отечества. То же, что убийство не сходится с духом христианского закона, не смущает его, потому что он или не верит в этот закон или, если и верит, то не в самый закон, а в то разъяснение, которое дано этому закону. Главное же то, что он, так же как и солдат, на место вопроса личного, что ему делать, всегда подставляет вопрос общий о государстве, отечестве. «В теперешнее время, когда отечество в опасности, надо действовать, а не рассуждать», скажет он.

Спросите дипломатов, которые своими обманами подготавливают войны, зачем они делают это. Они скажут вам, что цель их деятельности в установлении мира между народами и что цель эта достигается не идеальными, неосуществимыми теориями, а дипломатической деятельностью и готовностью к войне. И точно так же, как военные вместо вопроса о своей жизни поставят вопрос общий, так и дипломаты будут говорить об интересах России, о недобросовестности других держав, об европейском равновесии, а не о своей жизни и деятельности.

Спросите журналистов, зачем они своими писаниями возбуждают людей к войне, — они скажут, что войны вообще необходимы и полезны, в особенности же теперешняя война, и подтвердят это свое мнение неясными патриотическими фразами и, точно так же как военные и дипломаты, на вопрос о том, почему он, журналист, определенная личность, живой человек, поступает известным образом, будет говорить об общих интересах народа, государстве, цивилизации, белой расе.

Лев Толстой, «Одумайтесь», 1904

Объяснять вам, кем был Толстой для поколения Куприна — не буду, сами в курсе. Его портреты, оставленные как раз Первой мировой войной в сербских деревеньках — бабуськи местные принимали за лик святого (об этом писал в одном из рассказов Милорад Павич)… Это не гипербола относительно ученичества «натуралистов» у него, у Толстого: он и его авторитет был для них куда выше авторитета «вэликого писателя и вэликого реакционера» Достоевского, например.

Вот именно за «Поединок» Куприна в числе прочих писателей-эмигрантов Сталин и большевики вернули в СССР. Не случайность, а благодарность. И уже спустя ещё одну мировую войну (которую поначалу не один Иван Ильин, а Бунин с ним вместе «крестом благословляли» — «божье творится, божье!») в СССР аж дважды экранизировали «Поединок» (первый раз при Сталине, во время войны!). Во второй экранизации, 1957 года, в роли японского посла-парламентария (хоть он и грузин по батюшке) снялся мой дядя и во многом воспитатель Ной Иванович Авалиани (это не кумовство, так совпало). Рекомендую!

Д.Ч.