Автор: Все дело в том, что я каждое утро в ванной обливаюсь ледяной водой, а перед тем, как облиться принимаю душ. Но не это главное. Главное то, что, принимая душ, я пою. Хорошо или плохо я пою – не знает никто, кроме меня. Потому что никто, кроме меня не слышал, как я пою. Даже жена. Поскольку звукоизоляция, слава Богу, неплохая.
А когда пою, я не просто вслушиваюсь в звуки, я всматриваюсь в них. Я вижу их насквозь. В принципе, тут ничего необычного. Это составляющая моей профессии – видеть звуки насквозь. Я вижу звуки, даже не произнося их, а просто читая. С первого взгляда. И красоту, и уродство, и искренность, и фальшь. И какая же это мука – петь фальшивые уродливые звуки.
Тут следует уточнить, что речь в моем тексте идет не о гениальном стихотворении Николая Заболоцкого «В этой роще березовой», которое Вячеслав Тихонов спел в эпохальном фильме «Доживем до понедельника», и с тех пор спетую им песню иногда называют «Иволга». Творение Заболоцкого прекрасно от первого звука до последнего. И само по себе, и в исполнении Тихонова. Речь о дворовой песне «Иволга». Вот ее полный, так сказать, канонический, текст.
Помню, помню, мальчик я босой, В лодке колыхался над волнами. Девушка с распущенной косой Мои губы трогала губами. Иволга поет над родником. Иволга в малиннике тоскует. Отчего родился босяком, Кто и как мне это растолкует? Ветви я к груди своей прижму. Вспомню про любовь, и про удачу. Иволгу с малинника спугну. Засмеюсь от счастья и заплачу .
Первая строфа «Иволги», в общем-то, красива. И, мне кажется, любой даже очень высоко себя ценящий поэт, не отказался бы иметь в своем активе такую душевную, лиричную, проникнутую теплом и грустью строфу. Две первые строки второй строфы тоже меня не смущают. А вот две вторые… Вдумайтесь сами. Песня лирическая. Две последние строки первой строфы даже вносят эротическую ноту:
Девушка с распущенной косой
Мои губы трогала губами.
Далее возникает тоскующая в малиннике иволга. Красивая птичка. Красивое слово. Так и ждешь развития заявленного сюжета с губами или хотя бы намека на то, о чем тоскует иволга. Но вместо поцелуев и намека, как кувалдой по голове, как серпом по свежей траве – ниоткуда взявшееся недовольство лирического героя собственным социальным, босяцким, происхождением:
Отчего родился босяком,
Кто и как мне это растолкует?
Хотя, в принципе, понятно, откуда во второй строфе взялось слово «босяком». Оно родилось из слова «босой» в первой строфе. Но эти два слова связаны только внешне. Внутренней связи, особенно, в данном тексте и контексте – никакой.
Босой – это человек без обуви. Босяк – нищий, деклассированный элемент, нечто вроде бомжа. И, кстати, очень сомневаюсь, что нормальная девушка стала бы трогать губами губы издающего специфические запахи бомжа, пусть даже и молодого.
Колыхаться в лодке над волнами, будучи босым, совершенно естественно. Слово «босой», в сочетании с лодкой, колыханием над волнами, и девушкой с распущенной косой, здесь не рисует образ босяка, а создает картину теплого летнего дня, тихого пруда, возможного купания в этом пруду.
А тут, вместо купания в пруду с девушкой, внезапно возникает чуждое тексту чугунное слово «босяк» и, как мне кажется, это слово тяжело падает в лодку, пробивает ее дно, и лодка тонет. И непонятно, спас «босяк» девушку с распущенно косой или она, девушка, утонула вместе с лодкой? Ведь дальше в тексте ни лодки, ни девушки нет.
Интересно, почему додумавшись до слова «босяк», безымянный автор, в общем-то, неплохого текста, не додумался завернуть присущий многим дворовым песням слезоточивый сюжетец с биографическими подробностями из жизни героев. Например, девушка с распущенной косой могла бы оказаться дочерью прокурора (директора завода, секретаря горкома), после колыханий в лодке забеременевшей и родившей «босяку» ребеночка. А самого «босяка» из-за его низкого социального происхождения жестокий отец девушки мог бы отвергнуть и посадить на 25 лет «сталинских» лагерей. А «босяк», отсидевший лет десять и выпущенный на свободу во время хрущевской «оттепели», мог бы вернуться к своей, вопреки отцу дождавшейся его пожилой девушке, дожить до девяностых годов двадцатого века и спеть ей длинную песню о любви, вплетая в нее фрагменты истории СССР, написанной коллективом авторов во главе с усопшим А. Н. Яковлевым и пока ещё живым А. Б. Чубайсом.
Замечательная могла бы получиться история. То есть песня. С одной стороны – об обострении классовой борьбы при социализме, с другой – о правильности ельцинско-гайдаровского либерального учения.
Но не получилась. А получилось то, что получилось: внезапное вторжение социального – «босяк» в сексуальное – «губы трогала губами». И навеяло вышеизложенные мысли. Но самое главное, петь это невозможно. Хотя и поют. А я не могу.
И поэтому я взял и выкинул «босяка» из текста на фиг! Не шибко заморачиваясь, вместо двух последних строк фольклорного варианта, придумал две свои строки. Сразу после этих двух строк возникла еще одна строфа, которая увеличивала количество строк в песне с 12 до 16. Потом появились еще несколько строф. Потом еще несколько. Но я своевременно вспомнил совет Козьмы Пруткова, заткнул фонтан и не стал их записывать. Ну, не петь же мне в ванной целую поэму!
Однако, только я устранил из песни социальные противоречия и сделал ее полностью лирической, как понял, что народный вариант тоже неплох: хотя и ограничивает в сексуальных фантазиях, зато дает огромный простор для фантазий социальных.
Если кто-нибудь по моему примеру задумает улучшить фольклорную песню, после улучшения, пусть обязательно, по моему же примеру, обольет себя ледяной водой. И дозреет до понимания: народную песню можно подстроить под себя, а улучшить невозможно.
Иосиф КУРАЛОВ
