45 лет назад умер Высоцкий

Не было в Союзе людей равнодушно встретивших известие о его смерти. Горе это переживаемо до сих пор. Известие прозвучало на фоне Олимпиады-80 — прокатилось «сарафанным радио», телефонными перезвонами по нарядно-олимпийской, очищенной от криминала и проституции Москве. Центральное телевиденье было заполнено другим: «о, спорт, ты — мир», какие уж тут панихиды…

При «нулевом» оповещении в каких-либо органах печати, по радио и ТВ, прощание в Театре на Таганке вылилось во всенародное незапланированное «массовое мероприятие», которому сопутствовала, поневоле прокладывала коридоры, перекрывала движение милиция. Провожающие поэта и актёра в последний путь москвичи залезали на ларьки у метро «Таганская», на любые возвышенности, понимая, что только так смогут его увидеть.

Невероятные фотографии уходящего, потустороннего Высоцкого сделал 3 июля 1980 года в Лыткарино за кулисами и на сцене ДК «Мир» фотограф Иван Чернов. Последний концерт, каких во всевозможных НИИ, заводских ДК Москвы и Подмосковья он дал, наверное, сотни, что обеспечивало не только «бобинную» популярность…

Работал в организации таких выступлений не только антрепренёр Владимира Семёновича (гротескно показанный в «Спасибо, что живой»), приглашали напрямую рабочие коллективы — писали на Малую Грузинскую, обычной почтой… А в Лыткарино, в частности, производили линзы, высокоточную оптику гражданского и военного назначения, то есть приглашали «технари», а не гуманитарии…

Высоцкий охотно выступал, хотя силы были на исходе: не поддающаяся никакому (ни французскому, ни отечественному) лечению наркозависимость была уже такой, что каждая новая ломка грозила летальным исходом. И в жаркую ночь на 25 июля сами родители поэта желали ему скорейшей смерти. Мучения, хрипы и стоны его (невиданные и непонятные по тем временам) на 8-м этаже 1-го подъезда дома на Малой Грузинской, в шикарно обставленной им самим квартире, были для них невыносимы. Приехавшая нескоро из-за олимпиады (дежурили на объектах) бригада «скорой» побоялась просунуть кислородную трубку в горло певца: «прямой» кислород обжигает связки… Это предрешило исход, который ни для кого из посвящённых родных не был трагичным.

Владимир всё про себя знал, и про то, что будет потом — тоже.

Любые досужие разговоры о состоятельности его поэзии «без гитары» снимаются этим стихотворением, написанным за семь лет до смерти, в 1973-м.

Памятник

Я при жизни был рослым и стройным,
Не боялся ни слова, ни пули
И в обычные рамки не лез.
Но с тех пор как считаюсь покойным,
Охромили меня и согнули,
К пьедесталу прибив ахиллес.

Не стряхнуть мне гранитного мяса
И не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
И железные рёбра каркаса
Мёртво схвачены слоем цемента,
Только судороги по хребту.

Я хвалился косою саженью —
Нате смерьте!
Я не знал, что подвергнусь суженью
После смерти.
Но в привычные рамки я всажен —
На спор вбили,
А косую неровную сажень
Распрямили.

И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли
Расторопные члены семьи,
И не знаю, кто их надоумил,
Только с гипса вчистую стесали
Азиатские скулы мои.

Мне такое не мнилось, не снилось,
И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мёртвых мертвей.
Но поверхность на слепке лоснилась,
И могильною скукой сквозило
Из беззубой улыбки моей.

Я при жизни не клал тем, кто хищный,
В пасти палец,
Подойти ко мне с меркой обычной
Опасались,
Но по снятии маски посмертной —
Тут же, в ванной, —
Гробовщик подошёл ко мне с меркой деревянной...

А потом, по прошествии года, —
Как венец моего исправленья
Крепко сбитый литой монумент
При огромном скопленье народа
Открывали под бодрое пенье,
Под моё — с намагниченных лент.

Тишина надо мной раскололась
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет!
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.

Я немел, в покрывало упрятан —
Все там будем!
Я орал в то же время кастратом
В уши людям.
Саван сдёрнули! Как я обужен —
Нате смерьте!
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!

Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном,
Не пройтись ли, по плитам звеня?
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном
И осыпались камни с меня.

Накренился я, гол, безобразен,
Но и падая — вылез из кожи,
Дотянулся железной клюкой,
И, когда уже грохнулся наземь,
Из разодранных рупоров всё же
Прохрипел я: «Похоже, живой!»

И паденье меня не согнуло,
Не сломало,
И торчат мои острые скулы
Из металла!
Не сумел я, как было угодно —
Шито-крыто.
Я, напротив, ушёл всенародно
Из гранита.

Даниил ДУХОВСКОЙ

---

От редакции: Мне было пять лет, когда это известие тихо прошелестело по нашей 89-й квартире. Оно было воспринято так, как обычно бывает в помещениях, где есть детишки: как можно незаметнее. Хотя, например, в предыдущей, 71-й квартире, в которую первоначально и въехала наша большая семья Таборок, Высоцкий бывал не раз. И даже раз моя бабушка за песни с матюшком его попросила из кухни этой квартиры — а был он в гостях у мужа тёти моей, Ноя Ивановича Авалиани, который в Театре на Таганке ставил ему сценическое движение.

Мир тогда был ещё тесен… Например, с режиссёром того же театра Глаголевым Ной Иванович сохранил дружбу аж до нулевых годов — он часто бывал в гостях уже на новой квартире этой части семьи, на улице Мясковского/Большом Афанасьевском.

В мой эфир Высоцкий пришёл в симфонической обработке, сперва с «сорокапятки», где были всего 4 песни (включая про МИГ-истребитель и золотые россыпи), а затем с кассеты, которую отец в числе ещё трёх «студийных» прикупил для магнитофона «Весна-202». Но это — уже середина 80-х, после Брежнева…

Самый понятный, самый захватывающий Высоцкий (чего я вполне и не знал) открылся мне на двойной пластинке «Алиса в стране чудес» — она заслушана была на фоне прочих до неприличия. Зато поныне помню и дочке напеваю «Послушайте все, ого-го, эге-гей, рассказ попугая, пирата морей!» — а ведь это была одна из последних студийных его работ, кстати, работа для детей…

И только в 2015-м сыграю я в качестве басиста в «Банде Махоркина» кавер на давно знакомое «Королевское шествие». В виду актуальности песни в период «стабилизации» и престолонаследия. Вот оно, наследие по годам — сыновей поэта…

Д.Ч.