Ты отпей, отпей из чаши…

Поэтесса из Рыбинска Анара Белая наблюдала начало и течение нынешней войны, которая уже скоро по годам длительности (но, конечно, не по смыслам-мотивам) догонит Великую Отечественную, — оттуда, где не проходили парады и благоустройства в московском фарисейском духе. Оттуда, куда отправившиеся на военные заработки вчерашние безработные (коих в бывших индустриальных городах Ярославской области — многие тысячи, и это итог реформ нынешнего правителя) возвращались вскоре или через годы калеками — причём не только физически.

Стихи Анары рождались из этих наблюдений, переживаний и общений, причём, часто превращённая в косвенную, прямая речь её собеседников — хорошо ощутима в текстах, такую — не выдумаешь. Давно, с нулевых годов известная интернет-аудитории и премированная под псевдонимом как публицистка и прозаик, Анара дебютирует там, где поныне звучало только бравурное, слепое к потерям и классовым рефлексиям/смыслам внутриотечественной для советских поколений войны. Традиционная, от самых «шестидесятнических» истоков газеты, широта нашей дискуссионной (и для поэтов, конечно) площадки — вмещает всё (мы вон, даже ультраправых верноподданцев, мягко выражаясь, с их «исторической» аргументацией печатаем), иначе мы не были бы народной в самом прямом смысле электронной газетой (увы, сейчас — только электронной как раз по причине неприятия государственной структурой по имени Минцифра нашего демократизма).

Цветок

Мне снился сон: весь мир воюет,
И я, оглохший от войны,
Обняв щекой ветлу сухую,
Искал клочок голубизны.

Земля дышала чёрным смрадом,
И горизонт побагровел,
И лишь один со мною рядом
Цветок случайно уцелел.

Не слыша больше смерти звуки,
С него я чёрный пепел сдул,
Свои обугленные руки
К нему, как к Богу, протянул.


***
Мать-червячиха сына-червячка
Учила Господу молиться:
— Господь наш, славься на века!
О, как щедра твоя десница!

У нас теперь не жизнь, а рай,
Поля покрыты мертвечиной.
Хвала тебе! Не оставляй
И впредь народ наш червячиный!


***
Кому война, а нам работа.
И с нами смерть, и с нами жизнь.
Есть свой у каждого «двухсотый»,
Под каждым – червь, над каждым – высь.

На лицах мёртвых нет упрёка,
И каждый сам себе судья. 
Мы — семя, взросшее до срока,
Когда земля ещё тверда.

Мы — пахари. Возделываем пашню,
Ещё не зная, для кого,
Но зная — умер день вчерашний, 
Лишь прах в ладони у него.

Мы — вороны. А может быть — синицы
Ещё не виданной весны.
Мы — полузрячие зеницы
Всем телом вздрогнувшей страны. 


Чаша

Ты отпей, отпей из чаши –
Разве лучше ты других? –
И шагай по трупной каше
Из чужих и из своих.

О своих не позабудем –
В смерти все они равны,
А чужие – тоже люди,
Но с обратной стороны.

Сердце – мальчик пятилетний
И не хочет убивать.
А рука сжимает крепко 
Воронёный АК-105,

Глаз прищурен, губы сжаты.
Сердце просит: "Промахнись!
Пусть вернётся он до хаты...
Мушку сдвинь немного вниз!"

Но рука твоя привычно
Сеет пламя и свинец,
Ты ведь сеятель обычный...
Кто же этой жатвы жнец?


***
Откуда деньги у солдата?
У нас одна монета — кровь.
Посчитана сквозь зубы плата.
Ну что ж, теперь не суесловь.

Душа заранее отпета
(Нас всех до штурма поп отпел),
И приготовлены пакеты
Для наших тел.


***
Повстречались два мёртвых солдата,
И другому один говорит:
– Третий день, как убит и запрятан
Я в мешок, а душа всё горит.

Побелели глаза, а всё вижу:
В сотый раз мы штурмуем Бахмут,
А Бахмут тот не дальше, не ближе,
И назад нас живыми не ждут.

Закивал головою кровавой
Тот, растянутый рядом, второй:
"Нас, как скот заклеймённый, без славы
В Часов Яр привели на убой.

Мы прощались заранее с жизнью,
Умирали привычно, как встарь,
Не корили, не кляли отчизну,
И беззвучно легли на алтарь.

Обижаться на родину глупо,
Может, новое время придёт,
И на наших запёкшихся трупах
Что-то лучшее вдруг прорастёт".

И затихли они, и лежали,
Каменея, солдат и солдат,
В незнакомые светлые дали
Оловянный уставивши взгляд.