Я — сибиряк!

У каждого или почти каждого человека есть в мире его личное место особой важности. И это не обязательно место рождения. У кого-то это крошечная точка на карте. У кого-то, наоборот, необъятный простор. Но они значат для наших душ, ума и дела больше любых других. Для меня такое место – Сибирь.

Сибирь – мой источник силы. Источник воли и правды. И не только мой, но и всей нашей страны.

Если задуматься, Сибирь для России – то же, что для Америки Дикий Запад. Прекрасная, нетронутая земля, осваивать которую идут самые сильные, смелые, крепкие, талантливые, деловые и надежные люди. Это комсомольцы, строители гигантских проектов ХХ века. Сибирь – это земля, где никогда не было крепостного права. И даже при путинском режиме живет дух свободы, взаимопомощи и предприимчивости.

Я – вы помните – родился в Самаре. Но история моей семьи связана с разными краями бывшего СССР. Линия отца – с Грузией. А материнская линия – с Самарой, с Поволжьем.

Не могу сказать, что я с ранних лет осознаю связь с этой землей. Да, я знал, что у меня были родственники в Стрежевом и Норильске, Но не это для мня стало магнитом, влекущим в этот край.

Я заболел (или исцелился?) Сибирью на работе.

2014 год. Я еду работать в Новосибирск на предвыборную кампанию. Март месяц, в Толмачёво встречает меня и еще ряд товарищей один из основателей Левого Фронта и один депутат Госдумы. Сразу из аэропорта едем в центр. За окном – мороз. Слегка метет снег. А на обочине мужик протягивает руку. И тут же тормозит Виталя. Для меня, это дико. Попахивает жлобством и желанием подработать. Я понимаю: можно подобрать человека, когда ты один, но с пассажиром – это странно. И готов обидеться. Но не спешу, жду: что будет.

Но видимо такой у меня взгляд, что товарищ, который за рулём говорит:

– А-а-а, Гриша, ты же с Москвы…

– Нет, я самарский.

– Там у вас, наверно, не так. А здесь мы всегда останавливаемся, когда человек голосует. Потому что климат такой и такое движение, что следующей машины он может не дождаться. Замерзнет, бедолага!

То есть своим искренним поступком и простыми словами он объясняет мне, что такое взаимопомощь, хотя я всегда был человеком левых взглядов, понимал что нужно всем помогать всегда. Потом я ещё много раз – вновь и вновь – узнаю, какое это мощное природное свойство сибиряков. Какая важная черта того, что называют сибирский характер.

Тем морозным днем тот товарищ, может, спас голосующего на дороге. А может и нет. Но сибирские-то дивизии точно спасли Москву зимой 1941-го. Тогда в октябре-декабре в Сибирском военном округе сформировали 22 соединения. Из них Москву защищали 17 дивизий, 2 бригады, отдельные полки и батальоны бойцов-лыжников.

Было ради чего лить кровь

В силе сибирского характера я убеждался много раз. И ещё в том, что главное сокровище Сибири – не нефть, не газ, алмазы, уран или уголь. А люди.

В давние времена туда ехали самые отважные и вольнолюбивые. Первопроходцы –те же пионеры. Кто бежал от крепостного права (его в Сибири за редким исключением не было); кто – от тяжкого царева тягла; старообрядцы – от религиозных гонений; казаки и деловые россияне искали новых земель, удачи, богатства. Не зря на диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой. Не зря Афанасий Бейтон защищал от маньчжур Албазино – первый русский форпост на Амуре. Не зря Филофей Тобольский крестил язычников. Николай Муравьев-Амурский и митрополит Иннокентий (Вениаминов) строили новые города. Здесь же дольше всего шла и гражданская война. И тоже не случайно.

Ни царская Россия, ни Россия Советская без Сибири не могли. Эту колоссальную территорию, раскинувшуюся более чем на 12,4 млн квадратных километров от Уральских гор до Тихого океана, мы осваивали более четырехсот лет.

Просторы здесь такие, что сейчас в Сибири поместится любое из существующих в мире государств.

Этот край неслыханно богат: 7% мировых разведанных запасов платины, по 9% – свинца и угля, 10% нефти, до 14% молибдена, 21% никеля и 30% газа. Потенциал прилегающего шельфа до сих пор не изучен. Леса Сибири и Дальнего Востока по площади превышают амазонские, а запасы пресной воды здесь в 1,15 раза больше, чем в США и в 2,3 раза больше, чем в ЕС.

При этом Сибирь, в отличие от большинства «заморских территорий» европейских держав, c момента её освоения россиянами, была частью России. То есть её не сравнить с испанской Мексикой, британской Индией или французской Западной Африкой.

Уместно другое сравнение. Несложно увидеть много общего между историей Сибири и Соединенных Штатов. Хотя, конечно, они и отличаются рядом существенных особенностей.

Прежде всего, зачаровывает хронология. Первые сибирские города построили почти одновременно с первыми американскими: Тобольск (1587), Сургут (1594), Томск (1604) и Барнаул (1730). Они чуть старше Джеймстауна (1607), Нью-Йорка (1624). Конечно, в конце XVIII века британские колонии обрели независимость, чему в русской истории аналога нет. Но это изменило не слишком многое: всю первую половину XIX века экспансию вели, в основном, военно-политическими методами. А с середины столетия начался массовый приток жителей.

Суровые факты социализма и капитализма

К началу 2000-х годов на долю компаний Кремниевой долины приходится до 16% всех выданных в мире патентов. А в Сибири не производят ни компьютеров, ни мобильных телефонов, несмотря на немалые успехи научных центров в Новосибирске и Томске.

С 1960 по 1986 год добыча нефти выросла в 4,2 раза, газа – в 15,1 раза, производство алюминия – в 4,4 раза, никеля – в 5,3 раза, выработка электроэнергии – в 5,5 раза. От 60 до 95% этого прироста пришлось на Сибирь.

Между 1960 и 1986 годами доля территории к востоку от Урала в общем объеме советского валового продукта выросла с 12,3 до 18,2%, а средние темпы роста её экономики достигали 5,1–6,5% в год. За тот же период в Сибири построили тысячи километров железных и автодорог; практически впервые сибирские города стали пригодны для жизни в современном понимании этих слов; туда поехали люди.

За тридцать лет – с 1959 по 1989 год население Западной Сибири выросло на треть. Восточной Сибири – на 42%. А в России в целом – лишь на 25%.

К тому же периоду относится попытка исправить «центростремительные» тенденции в науке. Создание Сибирского и Дальневосточного отделений АН СССР, плюс ряда научных центров ведет к росту числа ученых и специалистов, и сокращению разрыва по этому показателю с остальной территорией страны.

Так почему же развитие Сибири, начавшееся не менее динамично, чем освоение Запада США, к концу ХХ века захлебнулось? Известен расхожий ответ: этот край мало пригоден для жизни, расстояния огромны, а враг не дремлет.

Но более серьезно звучит иное объяснение: Сибирь не повторила успех «дикого Запада» потому, что её развитие всегда было подчинено задачам российской, а затем советской экономики как единого целого. В конце 1980х годов – а этот период можно назвать вершиной развития Сибири – за Уралом добывали (в процентах от общесоюзного показателя) 66,9% нефти (включая газовый конденсат), 66,7% природного газа, 41% угля, 65% алюминия и 98% никеля, вырабатывалось 18,0% электроэнергии.

Но при этом не собирали ни одного легкового автомобиля; производили лишь 14,4% холодильников и морозильников, 6,2% телевизоров и 17,2% радиоприемников. Очень долго Сибирь поставляла ископаемые и продукцию первого передела, плюс военную технику и специализированное оборудование. По логике развития, заданной Москвой, она не могла конкурировать на мировых рынках как субъект глобальной экономики.

Сибирь в СССР и после

В основе развития макрорегиона лежал мобилизационный тип развития, как в годы Великой Отечественной войны. В его экономике доминировали ВПК и тяжелая промышленность. В последние советские десятилетия их дополнила разработка сырьевых месторождёний. В 1986 году доля тяжелой промышленности в региональном валовом продукте (ВРП) превышала 30%, а доля добычи ископаемых – 20% (причем последняя выглядит заниженной из-за нерыночного регулирования цен на внутреннем рынке). До 85% сибирских предприятий были включены в цепочки разделения труда и критически зависели от смежников в европейской части РСФСР или республиках Союза.

Вот почему Сибирь в полной мере ощутила негативный эффект рыночных реформ. Замерли или оказались близки к этому крупные предприятия, в их числе Красноярский завод тяжелого машиностроения, Красноярский телевизорный завод, Красноярский целлюлозно-бумажный комбинат, Красноярский завод медпрепаратов, Красноярский завод комбайнов, ряд оборонных предприятий Бийска и Рубцовска, Рубцовский тракторный завод, Алтайсельмаш и другие. Особенно сильно реформы 1990х ударили по Новосибирской и Омской областям, которые были промышленными и аграрными регионами без значимых запасов полезных ископаемых, востребованных на международных рынках.

Ударил кризис и по инфраструктуре. Строительство дорог и инженерных сооружений почти прекратилось, старые дороги и мосты ветшали, грузооборот железных дорог в Сибирском федеральном округе с 1990 по 2000 год упал в 1,72 раза. Пассажирооборот авиации – более чем в 4 раза. С 1990 по 2009 год в Красноярском крае число аэродромов сократилось с 200 до 108, в Томской области – с 67 до 16.

Еще одна проблема – диверсификация добычи ископаемых: с каждым годом доля экспорта в их производстве устойчиво росла. Рентабельной оказалась лишь продукция, прямо шедшая на внешний рынок. Это вело к скатыванию Сибири к сырьевой экономике и восстановлению её колониальной по сути эксплуатации.

Процесс деиндустриализации вёл к закреплению сырьевой модели развития. На лес, руду, уголь, черные и цветные металлы, нефть и газ в Сибири приходится от 76 до 90,2% экспорта. При этом Якутия напрямую экспортирует не алмазы, а уголь, Магаданская область – не золото, а шлаки и лом черных металлов, а более ценные товары продают через Москву. Сибирский экспорт складывается из продукции трех отраслей: топливно-энергетического сырья; металлов и руд; леса и первичной продукции деревообработки. По мере нарастания сырьевой специализации инвестиции и финансовые ресурсы стекаются в особые точки, а инфраструктура и коммунальное хозяйство приходят в упадок. Это ведет к тому, что жители едут в крупные города, где есть работа или покидают регион.

В 2019-2020 годах счет оттока населения из Алтайского и Красноярского края, Иркутской, Кемеровской и Омской областей и Тывы идёт на тысячи в год. А прирост зафиксирован только в республике Алтай, Томской и Новосибирской областях – в основном за счет мигрантов из республик бывшего СССР (Новосибирск, как столичный город, также получал мигрантов из более удаленных сибирских регионов).

Внедрение в России «властной вертикали» не дало Сибири преимуществ. Инвестиции в железно- и автодорожное строительство остались сосредоточены в европейской части страны. Там же возводится бóльшая часть жилья.

Но главная проблема в том, что прежде чем Сибирь может привлечь инвестиции в свои ресурсы, они поступают в распоряжение центра. Созданная Путиным бюджетная «вертикаль» централизует финансы. С начала 2000 годов доля бюджетов сибирских регионов в бюджетной системе России сокращается. Хотя их вклад в экономику велик. А обратно они получают непропорционально мало.

Характер — сибирский, только такой!

Тут самое время для важного отступления. В советское время тысячи людей ехали в Сибирь на большие стройки, которых было множество. Ехали и в лагеря. После порой оставались. Смешивались, женились, рожали детей и, в конце концов, сформировали особый сибирский характер и образ жизни.

Любой новый человек видит, как сильно Сибирь отличается от остальной страны. Особое, яркое свободолюбие и непокорство сибиряков сильно ощущается до сих пор.

Во Владимирской области есть город Александров – бывший центр опричнины. Там рядом дом моих близких. А вокруг – «неперспективные» русские деревни. И даже через 400 лет после царствования Иоанна IV можно проследить по этим селам, как изгибались границы опричных земель.

Там, где была опричнина, люди мрачные и пьющие. Но при этом всё работает – поля распаханы, коровы подоены, хозяйство исправно. А перейдешь в село, что в пяти километрах, но было вне опричнины – встретишь людей добродушных, открытых, но хаты у них покосились, поля заросли, молодежь разъехалась. Приятно, душевно там, где не было опричнины. А пашут там, где была. Это я к тому, что условия жизни оставляют отпечаток на сотни лет.

То же с Сибирью. Только там опричнины не было. Это породило дух свободы. И когда я там, я его чувствую. И радуюсь ему.

Я ощущал его и когда впервые приехал в 2014 году. У меня крепло намерение уехать жить в Сибирь.

Но не осуществил его полностью. Только частично. Когда меня в 2023 году позвали работать в Новосибирск, на довыборы в Городской совет, он стал моим домом. Да, я езжу в Москву, Самару и Пензу, но подолгу нахожусь в Сибири. Да и прежде бывал наездами – на три, четыре, пять дней. В Барнауле, Томске, Абакане и Кемерово.

Я могу очень много и долго об этом писать, потому что Сибирь – моя любовь. А ещё я знаю, что Сибирь – настоящая Россия, её спасение.

Потому что центральная полоса, которую ещё при Хрущеве назвали «неперспективной», лежит в депрессии. А вытащить человека из этого состояния очень трудно. Если он в неё вошел, нужна серьезная терапия. Ему нужно дать основания во что-то поверить и чего-то захотеть. Это сложная и долгая работа. Делать ее, конечно, надо. Но опираться на больных нельзя. Опора развития – здоровые люди.

То есть надо признать: экономика России держится, прежде всего, на Сибири. Всё богатство оттуда. Лиши Россию Сибири, и экономики у неё не станет. Всё, что сегодня делает центр, он делает только благодаря богатству Сибири и тяжелому труду сибиряков.

Я часто слышу, как либералы говорят: и как там люди живут? В таких условиях? Какой в этом экономический смысл? Туда надо приезжать на вахту, работать и валить!

И тогда я чувствую лично себя задетым. Как и земляки-сибиряки. Настолько, что не хочу чувствовать себя земляком с Самарой или Москвой. Мои Самара и Москва кончились в 2023 году из-за обстановки в стране, и теперь я – сибиряк.

Григорий ОГАНЕЗОВ, Левый Фронт