Автор: ВОЛОХОВА ОЛЬГА ПАВЛОВНА родилась в Московской области. Окончила факультет журналистики МГУ. Работала в периодических изданиях в качестве корреспондента, редактора, главного редактора. Член Союза писателей России. Автор сборника рассказов «Далёкие звёзды» (изд. ОЛМИ-ПРЕСС, 2003), автор-составитель и редактор более десяти книг. Лауреат премии профессионального признания «Лучшие перья России», лауреат премии Союза журналистов России «За профессиональное мастерство». Публиковалась в «Литературной газете», «Литературной России», журналах «Подъём» и «Сура». Живёт в Балашихе.
***
Пока была жива старая тётка, Борькина мать исправно работалапроводницей на скорых поездах и уходить из проводниц не собиралась, потому как был у неё там «верный приварок». Что такое «верный приварок», Борька пока не понимал, а сама мать не объясняла. Но когда она возвращалась из рейса, к ним обязательно заходил в гости дядь Митя, и тогда мать торжественно выкладывала на стол редкостное по тому времени угощение – подкопчённую колбасу, колбасный сыр и даже консервы-шпроты, и они все вместе садились ужинать.
Борька, конечно, осознавал, что его мать – Полина – не ровня дядь Мите, так как была она не бог весть какая красавица. Уродилась она маленькой, кругленькой, ручки-ножки коротенькие, как у дитя…А по осени, когда большую телогрейку на себя напялит, чтобы порядок во дворе навести, то полы от неё аж по земле волочатся… А он, дядь Митя, вон какой видный, даже из-за самого высокого забора его видать…
Наверное, именно поэтому дядь Митя так любил повторять:
– Ох, Поля, Поля, ты не моего поля!
Прямо так и говорил, а о чём говорил, поди пойми…
А ещё дядь Митя, выпив для порядку и наевшись всяких угощений, имел привычку заводить один и тот же, совсем непонятный Борьке, разговор:
– Вот ты, Поля, на поездах ездишь? – спрашивал он так, как будто впервые об этом узнавал.
– Ну, езжу, и что? – нехотя отвечала мать.
– А что ты там видишь, Поля? – не отставал захмелевший после второй рюмки ухажёр.
– Как что вижу? Города разные вижу, а ещё людей…
– А каких людей, Поля?
– Каких, каких? Обыкновенных! Женщин вижу и мужиков…
– И каких ты мужиков видела, Поля? – въедливо докапывался до матери вконец захмелевший дядь Митя.
Борькиной матери этот вопрос явно не нравился и она резко отвечала:
– Обыкновенных мужиков…Чужих мужиков…Ни на что не годных мужиков…
Борьке, издали наблюдавшему за домашними посиделками по случаю возвращения матери из рейса, показалось, что именно после этих слов дядь Митя почему-то неожиданно возрадовался и даже во весь рот заулыбался. А потом, вдруг привстав, он поднимал вверх указательный палец и торжественно произносил:
– Не скажи, Поля, мужик он всегда хоть на что-то, да годен!..
2
Сам дядь Митя говорил, что Борькиной матери он – хороший друг и ближайший сосед. С тем, что дядь Митя был хороший друг, Борька не спорил, а вот почему он был ближайший сосед, особо не понимал, потому что жил тот аж на соседней улице, а захаживал к ним с матерью так часто, как будто квартировал тут же, через забор.
Но, если признаться, дядь Митя Борьке особо не мешал – был он добрый и иногда даже приносил с собой выданные на сдачу конфеты. Единственное неудобство, которое тот доставлял, заключалось в том, что когда он приходил к вечеру и оставался ночевать, мать устраивала Борьку на ночлег на жёстком сундуке.
Соседи, не стесняясь, говорили, что поначалу дядь Митя был у его матери вроде как жених, а потом вдруг перешёл в категорию ухажёров. Ухажёрство теперь длилось годами, но обратно в жениховство, как мать не старалась, так и не переходило.
По распространённому среди односельчан мнению, мать у Борьки была безответственной, и, в первую очередь, она не несла ответственности перед самой собой. Да и как её нести, эту ответственность, если внезапно обратил на неё внимание первый парень на деревне – сам Митька Сысоев. И сколь её родная тётка, у которой она в ту пору жила, не упреждала: мол, девка, поослабь вожжи, уберегись, ничего не помогло.
А как убережёшься, если заглядывается на тебя красавец писаный, брови вразлёт, каких ещё поискать…Да и стоило ли уберегаться, если по паспорту тебе почти тридцатник, а по душе, исплакавшейся да измученной, давно все сорок лет.
Все девки на него, Митьку, глядели, не скрываясь, а она…Да что она?…
Она ему, Митьке, едва дотягивала до плеча, и лицо у неё –круглое, на котором даже нос – пуговкой – совсем потерялся, а волосы…Не волосы, а волосёнки…Сколь не отращивай их, едва хватит на кулак намотать. Да ещё и цвета те волосы были непонятного – грязно- серого, будто на земле они без присмотра валялись или пыль по дороге собирали.
А вдобавок ко всему и тётка, хоть и была родная материна сестра, не сильно-то на обновы и наряды для племянницы расщедривалась. А тут такой парень…Не на кого-то другого, а именно на неё, Полю, внимание обратил.
Сначала по-свойски внимание обратил, больше по-родственному, жалел, чуть за плечико приобнимал, а потом не по-свойски, уже по-другому…Ну что теперь жалеть…
Уже позже материна тётка Борьке рассказывала, что когда он, Борька, уже начал проклёвываться на свет, мать его всё пряталась и всю весну проходила в большой разлапистой телогрейке. А когда ближе к лету её с себя сняла, то стала похожа сразу на два арбуза: сама с виду маленькая, кругленькая, с короткими ножками – точный арбуз, а ещё и живот вперёд без всякого удержу взялся выпирать…Чем не арбуз номер два?
3
Когда мать заступала на смену и на несколько дней отлучалась из дому, она оставляла Борьку на старую и немного странную тётку, которая велела называть себя бабкой и говорила Борьке, что ему несказанно повезло и такой бабки, как она, внимательной и заботливой, на целом свете не сыскать.
Заметной заботы по отношению к себе со стороны бабки Борька особо не наблюдал, гораздо больше времени та уделяла своим странным книгам, которые она читала, по-стариковски шурша губами. И Борька иногда даже путался – это страницы от книг шуршали или бабкины губы.
Книг было не так много, и Борька как-то прикинул, что за всё время своей долгой жизни и усердного чтения бабка могла бы выучить все книги наизусть, но этого не случилось. И она всё читала и читала.
Бабка у Борьки была, действительно, странная и книги у неё были тоже странные. Однажды Борька спросил бабку, про что её книги. И она ответила, что про старые времена. О том, что времена могут быть старыми и новыми Борька пока не догадывался, но то, что бабка хотела задержаться в чём-то старом и не мирилась с чем-то новым, догадался сразу.
Зато мать у Борьки, в отличие от бабки, книг не читала. Но была она всегда весёлой и редко унывала, даже когда им с Борькой, с той поры, как они остались одни, без старой бабки, и кушать стало особенно нечего. Чтобы порадовать Борьку, мать пекла пирожки с начинкой из свёклы и варила одуванчиковое варенье. Пирожки были вкусные, особенно если в начинку положить чуть больше сахара, оставшегося ещё от прежних бабкиных запасов, и варенье – тоже ничего, но было оно очень уж приторным.
Вообще-то Борька любил сладкое, но варенье было слишком сладкое, такое сладкое, что поев немного, Борька его уже надолго не полюбил.
Но матери Борька так и не признался, что больше не любит одуванчиковое варенье, чтобы не обидеть её невзначай. А ещё потому, что он не решался лично воспрепятствовать волшебному процессу его варки, за которым интересно было наблюдать.
Борька любил рассматривать, как яркие одуванчиковые цветки, попавшие в медный варочный таз со сгустками растворённого сахара, поначалу увеличиваются в размерах с тем, чтобы ещё больше раскрыть свою цветь, потом, будто заправские танцоры, пробуют хороводить и расходиться в разные стороны…А уже под самый конец эти цветки-лепестки, вдоволь накупавшись в сладком сиропе, начинают поочерёдно куда-то исчезать. Чудеса!..
Если честно, то Борьке больше нравилось вишнёвое варенье, из которого вишни, даже разварившись в сиропе, не исчезали, как одуванчики, а, напротив, как ему казалось, шаловливо помигивали ему смоляными глазками из своего варочного таза. И не просто подмигивали, а как бы напрашивались на скорую встречу. А ещё у вишнёвого варенья были вкусные-превкусные пенки. Проварившись, они становились такими густыми и тягучими, что своим видом и вкусом напоминали его любимую магазиновскую карамель.
Но старая вишня теперь не каждый год давала урожай, вот и приходилось довольствоваться одуванчиковыми цветами. Но, признаться, если не сильно воображать или задаваться, то с мягким белым хлебом да с крепким чаем и одуванчиковое варенье вполне подойдёт!
4
А ещё про Борькину мать почему-то говорили, что она чудна́я. А Борька по радио, которое работало у них в доме и день, и ночь, однажды услышал другое, очень похожее слово – чу́дная, и потом долго думал, почему такие похожие слова, в которых даже одинаковое количество букв, могут обозначать две совершенно разные вещи. Как такое может быть?
А как-то раз соседские ребята, наслушавшись разговоров взрослых, намекнули ему, Борьке, что материн ухажёр дядь Митя ему не просто дядь Митя, а самый что ни на есть всамделишный отец. Но Борька им почему-то не поверил, или не хотел поверить – он и сам для себя тогда ещё не решил, как с этим быть.
Ему всегда казалось справедливым, что если дядь Митя на самом деле его отец, то он, ему, Борьке, об этом сам должен честно сказать. А если не говорит, значит что-то не так.
Но уже чуть позже всё по тому же радио Борька прослушал умную передачу, где говорили, что раньше в семьях у крестьян был такой обычай: если мужчина брал новорождённого на руки, значит, он его своим признавал. А Борька точно помнил, как дядь Митя брал его, Борьку, на руки и даже сажал на плечи, а ещё высоко подкидывал наверх.
– Значит, тоже признавал? – решал про себя Борька. – Признавал, но никому не говорил?
Но к окончанию умной передачи Борьку вдруг одолели ненужные сомнения. Тут он вспомнил, что когда дядь Митя сажал его на плечи и подкидывал наверх, то ему, Борьке, было уже полных пять лет. А брал ли его дядь Митя на руки, когда он, Борька, был новорождённым, сколько не силился, вспомнить так и не смог.
А однажды, когда мать и дядь Митя сидели за столом и вместе выпивали по случаю какого-то праздника, тот, захмелев, почему-то прикопался к тому, что мать назвала Борьку Борькой.
–Так только поросят молочных называют, как только с рынка привезут, – возмущался он.
И тогда Борька решил для себя, что вся беда – в имени. Вот если бы его звали как — нибудь по-другому, Витька, например, или Колька, то дядь Митя уж точно признался, что он его отец.
А ещё был случай, когда Борька подслушал совсем уж секретный разговор. Взрослые говорили, что был когда-то у дядь Мити старший брат, которого в сорок четвёртом забрали на войну, а обратно он так и не вернулся. А ещё говорили, что была у того брата невеста, и звали её Полина.
– Полина, Поля …Так ведь это моя мать…– проникся надеждой Борька. А потом крепко задумался и даже расстроился. В свои почти девять лет он вполне осознанно понимал, что он, рождённый в пятидесятом, никак не мог быть сыном отца, геройски погибшего в сорок четвёртом. А так захотелось, чтобы его отец был не просто отец, а отец-герой, отец-фронтовик!
5
Борькина мать, после того, как схоронила старую тётку, устроилась на работу поближе к дому – на местную «пуговичку». Работа была тяжёлая, изнуряющая, приходилось стоять у прессовочного станка. Но мать и там не упала духом – не унывала, всё время с улыбкой, ко всем с теплотой.
Борька только однажды видел, как его мать Полина плачет. Не то, чтобы в голос плачет или волосы на себе рвёт, как бывает, когда хоронят покойника, а сидит на лавке под яблоней и ничего не слышит, ничего не видит, и тихонечко себе ревёт. А глаза у неё тогда были такие, как будто потонули в слезах (Борька видел сам), но слёзы из глаз почему-то не вытекали, а тихонько стояли, как два застывших озерка.
– Так мне и надо…Наконец-то дождалась, – это всё, что говорила тогда мать. Не Борьке говорила, а самой себе.
Борьке только исполнилось десять, но он догадывался, почему так расстроилась его мать. Всё дело было в том, что на соседнюю улицу привезли невесту в настоящей фате, которой та стыдливо прикрывалась и от жениха, и от людей. Знакомые ребята ходили на невесту посмотреть, а Борька не пошёл. Не пошёл, потому что под руку ту невесту водил не кто-нибудь, а сам дядь Митя – мамкин ухажёр.
А ведь было время, когда дядь Митя к ним с матерью чуть не каждый день ходил, походил — походил, а потом вот перестал…
6
Внезапная женитьба дядь Мити не произвела на Борьку особого впечатления, и он даже не особо связывал нежданные материны слёзы под яблоней с этим событием. Единственное, что его действительно расстраивало, так это то, что дядь Митя к ним больше не приходил. А он иногда Борьке был очень нужен, даже необходим.
Однажды Борька даже сам пробрался огородами к дядь Митиному дому, чтобы попросить его починить велосипед. Дядь Митя не то, чтобы совсем отказал, но сослался на срочные дела, а потом пообещал, что зайдёт позже. А сам почему-то даже не запустил Борьку во двор, так и проговорили, стоя у калитки.
Борька долго ждал дядь Митю, и даже ещё раз наведался к нему домой, а потом, так и не дождавшись помощи, запрятал свой старенький велосипед под лежалую солому в дальний угол сарая, а матери объявил, что велосипед потерял.
Мать, конечно, для виду поворчала по поводу неожиданной утраты железного коня, но так как велосипед был старый, несколько раз переходивший из рук в руки, сильно не огорчилась, а потом и вовсе забыла про него.
Второй раз дядь Митя отказался помочь, когда они с матерью, случайно встретив его у магазина, попросили почистить застоявшийся колодец. В тот раз дядь Митя Борькину мать не то, чтобы обругал, но выразил особое неудовольствие по поводу её просьбы. А потом со словами: «Только твоего колодца мне и не хватало!» отправился по своим делам.
А однажды Борька услышал, как соседка Капитоновна, которая почему-то недолюбливала его мать, кинула ему в след совсем непонятное слово – байстрюк. Борька не знал такого слова – байстрюк, но прикинув по смыслу, решил, что оно может означать, например, быстрый или что-то похожее. А так как к тому времени Борька начал почти профессионально играть в футбол и выступал за дворовую команду в качестве нападающего, где требовалась быстрота, ему даже польстило, что вредная соседка Капитоновна признала за ним, Борькой, такие важные достоинства.
Именно в то время Борька решился ещё раз попытать свою мать на предмет отцовства и напрямую спросить у неё, кто его отец.
– Если всё-таки дядь Митя, то она хоть намёком, хоть полунамёком, но даст понять, что мой настоящий отец – именно он, – окрылился надеждами Борька.
Но мать на вопрос об отце повела куда-то в сторону и только и сказала:
– Твой отец, Боря, теперь ох как далеко…
– Он что, в другом городе живёт? – не отставал настойчивый Борька.
– Если человек от тебя далеко, то совсем необязательно, чтобы он жил в другом городе, – подытожила разговор враз погрустневшая мать.
7
По посёлку ходили упорные слухи, что живёт дядь Митя с молодой женой не очень хорошо. Она его ревновала и к тому, что было и к тому, чего не было, и от этого больше всех страдала сама. Но ребёнок у них всё-таки народился, пухленький красивый ребёнок, мальчик, назвали его Сергей.
Борька даже бегал смотреть на Сергея, всё хотел определить – похож он на него самого или нет, но дядь Митина молодая жена так и не дала, как следует, Сергея рассмотреть, и Борька обиделся и ушёл.
Но, несмотря на это, Борьке Сергей всё-таки понравился, и он даже хотел было взять над ним шефство, чтобы его, маленького, никто не обижал, но о шефстве Борьку никто не попросил. И Борька про шефство вскоре забыл.
А потом наступило время, когда они с дядь Митей стали видеться очень редко, а потом и такое, когда они не виделись вообще. Было неизвестно, то ли тот куда-то завербовался – подался на сытные хлеба, то ли куда переехал на другое местожительство вместе с молодой женой.
Когда дядь Митя снова объявился в их посёлке, и они с Борькой волей-неволей стали снова встречаться, то из этого нового этапа их отношений Борька особо запомнил два важных случая. Первый случай был тогда, когда Борька увидел дядь Митю вместе с маленьким Сергеем. Борька заметил, что дядь Митя несёт Сергея на плечах точно также, как когда-то носил его самого. Спасло лишь то, что они уже уходили, и никто не стал свидетелем той невысказанной обиды и тоски, которые невольно промелькнули у Борьки в глазах.
А второй случай был вообще как анекдот. Возвращаясь в неурочный час из школы, Борька застукал дядь Митю барахтающимся в канаве и пребывающим на изрядном веселе. Края канавы были на беду пологими, и дядь Митя, как не пытался, так и не мог найти в себе силы, чтобы оттуда себя подтянуть.
Борьке в ту пору было уже почти четырнадцать, и силой природа его не обделила, но вытащить из канавы взрослого мужчину ему с первого раза тоже не удалось.
Дядь Митя реагировал на всё происходящее очень вяло, и единственный вопрос, который он задавал почти не переставая и, кажется, даже сам пытался на него отвечать, был такой:
– И где это я?
Когда Борька вёл чумазого и всего перемазанного глиной, но уже немного пришедшего в себя дядь Митю домой, то неожиданно для самого себя набрался храбрости и задал тому очень важный вопрос:
– Дядь Мить, скажи, а ты мне отец?
Но такой непредвиденной реакции на простой вопрос Борька и сам не ожидал – вместо того, чтобы ответить дядь Митя во мгновенье ока ещё больше захмелел. Или только сделал вид, что захмелел?..
Но потом, уже в шестнадцать, Борька всё-таки нашёл способ как отыграться. Когда ребята — сверстники собрали футбольную команду на местном стадионе и решили пригласить на матч в качестве соперников местных ветеранов, которые когда-то тоже любили поиграть в футбол, то Борька так виртуозно забил целых три блестящих гола в ворота вратаря дядь Мити, что ещё в первом тайме оставил его команду на бобах.
8
А в последнее время они встречались с дядь Митей не часто и особо не разговаривали, так, два слова для порядка: здравствуй или как дела? Только однажды, когда Борька уже в свои неполные семнадцать спешил и почти опаздывал на свиданье с девушкой дядь Митя, уже по привычке пребывающий на изрядном веселе, его неожиданно остановил.
– Ты на меня, Боря, не сердись, – начал он как всегда издалека. – Я давно хотел тебе сказать…
Борька понял, что дальше последует пространная речь, как всегда не о чем и не про что, и, решив сэкономить время, без обиняков, сразу спросил:
– А если хотел сказать, почему тогда не сказал?
Слегка опешивший дядь Митя, у которого по сегодняшнему случаю мысль и без того не особо дружила со словами, вернее слова и без того, не особо спешили за мыслью, как того и следовало ожидать, вдруг растерялся, а когда Борька опять вырулил первым и задал ему второй конкретный вопрос, вернее предложил:
– Ну, если тогда не сказал, то говори сейчас! –
растерялся совсем.
А потом с дядь Митей произошло и вовсе что-то неожиданное. Его мысли вдруг примирились со словами, и они уже не бежали друг от друга, красноречиво, как забияки, размахивая руками, но всё равно вместо конкретного ответа Борька снова услышал только нечто совсем жалкое и лукаво-примирительное:
– Не всё так просто, сынок…
Борька понимал, что поступает сейчас грубо и неуважительно по отношению к слабому и нетрезвому человеку, понимал также, что этому человеку тоже непросто пришлось. Ему тоже было неловко, стыдно и даже горько, ему хотелось признаться в том, в чём ему хотелось признаться, но он почему-то всё не хотел брать на себя право признаваться и почему-то всё не признавался в том, в чём хотел.
Борьке было очень стыдно за то, что поступает сейчас грубо и неуважительно и не даёт близкому человеку очередной шанс выпутаться, выйти победителем из непростой и щекотливой жизненной ситуации, но он хорошо помнил и то, что много раз давал именно этому человеку именно этот шанс, но тот почему-то им не воспользовался. А не воспользовался, значит, не хотел.
…Со временем слово «отец» как бы потеряло для Борьки свой первоначальный смысл, даже не то, чтобы смысл, а какую-то свою наполняемость. Ну, отец и отец, слово как слово, такое же, как другие слова. Оно не то, чтобы забылось совсем, просто чем-то стало напоминать тот самый фонарный столб, зачем-то поставленный чуть ли не на середине разбитого старого шоссе, который Борька, искусно лавируя на своём новеньком велосипеде, купленном с первой зарплаты, каждое утро объезжал по дороге с работы домой. Тот самый фонарный столб, с которого уже давно не светило ни одного фонаря…
