Банька

Отдыхая летом на даче в дальнем подмосковном поселке и маясь от безделья длинными погожими вечерами, я часто забредала на улицу Лесную. Она начиналась сразу за старыми пристанционными казармами, помнящими еще местного земского доктора Антона Чехова, а заканчивалась у густого орешника на краю леса. Невелика улочка, ну уж, какая есть…

Самый крайний дом на Лесной когда-то принадлежал заслуженному фронтовику дяде Паше Кучемасову. Вернее сказать, того старого дома давно уже нет, остался от него один, огороженный частым забором участок, а на нем – два новодела. Тот, что поболее, обитый модным ныне бежевым сайдингом – младшего дяди Пашиного сына Виктора, а тот, который обличьем своим напоминал деревянный скворечник – среднего, Павла, стало быть, Павла Павловича.

Павел теперь и сам – старый дед. Давно на заслуженном отдыхе, ушел на пенсию по горячей сетке – работал во вредном цеху. При желании Павла можно было застать здесь же, на ухоженном огородике, с неизменной лейкой в руках. Павел теперь живет в поселке постоянно: городскую квартиру, заработанную еще при советской власти, они с женой оставили дочери и внукам.

Сюда же, поближе к брату, намеревался переселиться из города и младший дяди Пашин сын, Виктор. Да не срослось. Говорили, что решил он всех удивить новым красавцем-домом, с любовью построенным на родовой отцовской земле. Но, сэкономив на плотниках и прочих мастеровых, в одиночку тягал тяжеленные бревна, и, видно, надорвался: едва был забит последний гвоздь, снесли Виктора Павловича на местный погост.

Наверное, этот неожиданный факт сильно опечалил его родителей – дядю Пашу и тетю Нюру Кучемасовых, хотя сами они уже давно, с конца восьмидесятых, пребывали в краях более благодатных, чем наши. Правда, первым на встречу с ними отправился их старший сын – Николай. Но тот выпивал, и выпивал изрядно, а значит, сам накликал беду. А вот Виктор… Виктора жальче… Как-то все у него по жизни было не так.

Когда Виктор женился, стол собирали всей Лесной улицей – каждый нес все, что мог. Дядя Паша настаивал на свадьбе осенью – там грибы бы пошли, копейка в доме появилась. Но будущей снохе замуж не терпелось – как выяснилось позже, была она уже в положении. Потом она, правда, Виктору про все, что было нескладного в их жизни, высказала и припомнила – и свадьбу вскладчину, и долгое скитанье по чужим углам, и то, что другие уже машины понакупили, а он, Виктор, и мотоцикл никак не мог осилить…

Бывают же такие барышни: сначала возьми замуж, за ради Бога, я на все согласная, а когда возьмут, начинают права качать – вроде как облагодетельствовали кого или одолженье сделали. Так накачают, что всю душу вынут… Вот такая, по слухам, Виктору и досталась…

Может быть, как раз поэтому и задумал однажды Виктор построить красивый дом, чтобы, значит, жена успокоилась и больше его не допекала, соседи подивились, да и сам он себе, наконец, порадовался – вот я какой! И помощи ни у кого не просил – все сам да сам.

И как вышло-то – дом Виктор знатный построил, а кому в нем жить? Хотя нет, наверняка, как раз в этом недостатка не будет: кому жить – всегда найдется. Не одним, так другим…

Было когда-то на старом участке у дяди Паши Кучемасова еще одно важное строение – маленькая неказистая банька. Но вскоре после смерти хозяина она, совсем бесхозная, сначала завалилась на один бок, потом просела так, что едва виднелась из земли, а впоследствии и вовсе куда-то исчезла – видно разобрали ее на дрова или для какой другой нужды…

Всего у дяди Паши и тети Нюры Кучемасовых было, как в той сказке, целых три сына. Старшие, Николай и Павел, родились еще до войны. Николай женился рано, и после свадьбы построили ему общими усилиями небольшую избушку в конце родительского огорода. Тут же и дети родились – первые дяди Пашины внуки – Алешка и Аленка.

Средний, Павел, с женитьбой тоже не заставил себя долго ждать – женился сразу после ФЗУ, и перешел жить к городской теще – у той была отдельная квартира (по тем временам – невиданное богатство). Теща приняла Павла с радостью, наверное, потому, что ее дочка, Веруня, и в девках-то красотой не блистала. Но жили ладно, дружно, со старшими одной семьей.

А вот младший, Виктор… Может быть и у него все нормально пошло, если бы жена ему досталась не такая сварливая да горластая. Словом, была она не про него. А он – не про нее. И все у него, Виктора, в жизни было как-то не так. Трудился в рабочем коллективе, был простым слесарем, а крепкое словцо не любил. Ходил на работу в костюме и с портфелем, будто какой начальник, чем неизменно обескураживал своих собратьев по труду. А еще он был высокий и худой, с тонким и интеллигентным лицом. Весь в отца – дядю Пашу.

По национальности дядя Паша был мордвин, также как его верная спутница тетя Нюра. Но в отличие от своей жены, скуластой и широколицей, ухватившей во внешности наиболее характерные черты своего народа, отличался он нездешней аристократичностью. У дяди Паши было узкое продолговатое лицо, тонкий с горбинкой нос и совсем немужицкие белые руки, хотя и покрытые постоянными мозолями от тяжелой работы. И младший сын Виктор был весь в него.

Историю про то, как семейство Кучемасовых попало в наши края, я не знаю, и вряд ли кто ее теперь вспомнит. Осталось в памяти, что жили они в длинном (пристройка к пристройке) приземистом домике, а на огороде, в самом его конце, стояла такая же приземистая банька с длинной трубой, которая по субботам не переставая дымила.

Жили Кучемасовы небогато. Вернувшись с фронта, поступил дядя Паша на старое место работы в леспромхоз. Но лесорубом, как прежде, его не взяли, да и какой лесоруб с инвалида с культяпой ногой? Назначили обходчиком, чтобы не обижать раненого фронтовика. Да и обходчик, признаться, был из него неважный, так, одна видимость. Пока участок свой обойдет, то на пенечке посидит, то к дереву прислонится. Да и зарплата у обходчика не вровень с лесорубами – самая низкая по тарифной сетке.

Тетка Нюра поначалу сидела дома, занимаясь хозяйством, да держала корову, а потом, как урезали покосы, свели ту корову на мясокомбинат, и пошла она техничкой в местную школу.

Техничкой – это громко сказано. Состояла тетя Нюра в простых уборщицах, а «техническое» в ее работе было только то, что давала она на переменах громкие звонки, на маленьких переменах – короткие, на больших – длинные.

Так и шла жизнь Кучемасовых своим чередом – дети подрастали, сами старели. Неизменными в их распорядке были только две вещи – субботняя баня да осенние грибы.

Баня, сооруженная дядей Пашей с подростками-сыновьями в середине 60-х, ничем особенным не блистала – так себе, почти землянка с длинной трубой, расположившаяся в огороде на позадах. Пошла на ее строительство вся некондиция из местного леспромхоза – кривые бревнышки, отвергнутые местным ОТК. Да и внутренним убранством она особо глаз не радовала – закопченный потолок, лавка и две бочки с водой – горячей и холодной – для омовения. Верхние и нижние палати – для любителей жару, и тусклая лампочка в углу. Но было это неказистое сооружение самым первым санитарно-гигиеническим заведением всей Лесной улицы, и каждый ее житель стремился сюда попасть в означенный час.

В невеликой баньке Кучемасовых мылись почти все соседи. Начало помывки обычно приравнивалось к обеду каждой субботы и отмерялось по часам. Что требовалось от хозяев соседских семейств, так это две вещи – загодя натаскать в баню из ближайшего колодца побольше воды и соблюсти время принятия процедур, чтобы все успели помыться. Было еще одно – кому удавалось (я имею в виду, конечно же мужчин), тот тайно в кармане пиджака проносил с собой в помывочное заведение белоголовую чекушку, которая, не будучи обнаруженной бдительной женой, после завершения помывки тайно распивалась с заботливым хозяином.

Про дрова для нагрева котла дядя Паша не спрашивал – видно, имел он в своем лесном хозяйстве какие-то льготы по этой части: что списывалось, да не подпадало под кондицию, доставалось ему.

Да, банька по субботам у Кучемасовых была жаркая! Не смотри, что неказистая, да топится по-черному. Только и видишь: вот выходят из предбанника тетка Дуся с мужем – это Курносовы помылись, а вслед за ними Курочкины зашли – тетя Лида с дядей Семеном. Когда время Курочкиных истекало, подходили Кузьменковы – сначала тетя Маруся с племянницей, потом дядя Володя с сыном. Тут и веники им в подмогу, и ковшики разномастные, и палати – ложись, размокай…А внутри баньки почему-то пахло полынью…

Последним, уже поздним вечером, спешило на помывку семейство самих Кучемасовых – сначала сыновья со снохами, потом и сам Павел Николаевич с Анной Филипповной, стало быть, дядя Паша с тетей Нюрой.

А бывало и так, что в намеченную субботу до баньки дядя Паша не доходил. Во-первых, он сильно уставал. Оно и понятно: целый день баньку топил, а во-вторых, случалось так, что кто-то из соседей в тот день проносил с собой не маленькую белоголовую чекушку, а тару покрупнее…Но в отличие от своих товарок тетя Нюра за это дело мужа никогда не ругала, она его уважала. И он ее уважал. И было за что…

Тетя Нюра осталась в войну одна с двумя малыми детьми на руках – Павлик только народился, когда дядя Паша ушел на фронт. И уж чем она их кормила и как выхаживала, мало кому теперь известно. И как ее за это не уважать? А после войны, на радостях родила она дяде Паше еще одного сына, Виктора. И за это ее уважать стоит…Как не уважить?

Но особенно незаменима была тетя Нюра по осени, в грибной сезон. Места у нас в поселке были грибные, знатные, не смотри, что большей частью одни болота. Сам Антон Павлович Чехов с художником Левитаном здесь на уток охотиться любил. Еще в недавние годы, пока столичные жители в округе не понастроили дач, на местных подсохших болотцах было настоящее столпотворение красноголовых подосиновиков. Зайдешь, бывало, в такой осинник, оглядишься вокруг, а там под каждым деревцем по одному, а то и по два убористых крепких гриба: бери – не хочу. А случалось и так – изовьется осина какой-нибудь немыслимой лианой, то ли от тесноты, то ли от каких других неудобств, а под ней и на ней полным-полно грибов. Так в одном месте целую корзину можно было насобирать.

Но это еще что! Знал дядя Паша особые места, где водились белые. Жили они, конечно же, не в осиннике, а в березняке, да не во всяком, а там, где трава не особо высокая, где солнце пригревало, когда надо, да дождичек вовремя прошел.

Словом, были у дяди Паши в местном лесу свои заповедные места, которые он поутру рано обходил как свои собственные владения. Да и не просто обходил, а со знанием дела там распоряжался – эти боровички как на выданье стоят, можно до обеда срезать, а те, другие, до вечера погодят, пока силу наберут.

И ножичек у дяди Паши был особенный, обоюдоострый, еще с фронта привез. Он этим ножичком вжик-вжик по самым зрелым грибам, да так, чтобы саму грибницу не поранить да ущерб ей не нанести…

И так, как будто между делом, чуть ли не спозаранок набирал дядя Паша большую плетеную корзину грибов, и спешила тетя Нюра с этой корзиной к утренней электричке, следующей в столичные Текстильщики. В одной стороне корзины были бережно уложены крепенькие красноголовики, эти – кучка до рубля, в другой – отборные белые, по рублю пойдут, а то и по рубль двадцать.

Про дальнейшее знаю только из рассказов: как бегала по вагонам, спасаясь от строптивых контролеров, мать троих детей, жена инвалида-фронтовика, как умоляла не штрафовать и не отбирать грибы, потому как они – единственная надежда справить младшему обновки в школу, да и старшим помочь – кому на стройку, кому – куда. И про мужа вспоминала – очень уж нужны были ему к зиме новые валенки, а то старые-то совсем прохудились. А куда без валенок в стужу, да еще с раненой ногой.

Как бы не было больно и обидно, как бы горько не воспринимались жизненные невзгоды, и какой бы правдивой не была своя правда и неправедной – чужая, скапливалась к первым заморозкам в доме у Кучемасовых небольшая денежка, с которой и детям можно было помочь, и себе в хозяйство кое-что прикупить. И были они за то благодарны лесу – за богатый урожай, и немножко себе – за собственную сноровистость и смекалку…

А, бывало, как продаст тетка Нюра свои грибы, как пропарится в столичной духоте, можно было и баньку во внеурочное время соорудить, чтобы смыть с себя городскую маету. Да и дядя Паша вместе с ней помыться был не прочь – тоже целый день на ногах.

Было и еще кое-что, что тянуло в баньку немолодых супругов – очень уж хотели они себе дочку. Годы уже не те, это понятно, но вдруг? Но не повезло…

Правда, дочка у Кучемасовых когда-то уже была. Родилась она перед младшим, Виктором, в далеком 46-м, но прожила недолго, всего-то месяц. То ли мать была такая голодная, что ребенку, еще внутри нее живущему, стало нечем кормиться, то ли в больнице, где та появилась на свет, ее чем-то заразили по недосмотру. Но что случилось, то и случилось. Видно, не судьба.

Тетка Нюра на людях и про себя часто горевала, что не уберегла свою умницу-дочку.

– Сыновья – это, конечно, хорошо, – нередко говорила она в сердцах. – Но сыновья – они до тех пор сыновья, пока с тобой живут, а как женятся – они тебе соседи. А дочка…Дочка – совсем другое дело…

Надо признать, что тетя Нюра и дядя Паша были людьми очень приветливыми, особенно с соседями. А что соседу от соседа надо? Да ничего особенного. Иной раз щепотка соли да стакан муки, а еще доброе слово, невзначай оброненное. Так и дружба сладится, и поддержка, когда приспеет, образуется. А еще совместное времяпрепровождение соседей объединяет. Да и с кем его, это время препроводить, как не с соседом?

Вот как-то раз в один из таких неурочных банных дней сидел дядя Паша с соседом Василием Беловым на лавочке возле дома и половинил с устатку чекушку из местного сельмага.

И вдруг Василий как бы невзначай и спросил:

– Смотрю я на тебя, Павел Николаевич (к дяде Паше, как к заслуженному фронтовику, многие обращались по имени и отчеству) и думаю – ведь не зря же ты эту баньку всем на радость соорудил. Признайся – не зря!

– Не зря, – отозвался дядя Паша. – Было это в Польше, в конце войны. Поручили нам, саперам, мост взорвать, чтобы, значит, танки фашистские не прошли.

– И что?

– Просидели мы рядом с тем мостом почти сутки в болоте. И как вспомню я ту болотную жижу, которая растекалась по всему телу и чавкала в сапогах, становится мне невмоготу. И решил я тогда: если не убьют меня на войне, построю баньку. Построю такую, на которую сил хватит, чтобы тело очищать и душе помогать.

– А причем здесь душа? Она же в бане не моется? – удивился Василий.

– Вот не скажи. Если тело как надо не содержать, и душа в нем не выживет. Ей неуютно будет.

Сам Василий Белов в войну был возраста непризывного – только в год победы ему исполнилось шестнадцать. Видно, от того и любил он поговорить с бывшими фронтовиками – все примерял на себя, каково было там.

За войну говорить дядя Паша особенно не любил, отделывался общими фразами: мол, воевал, как все, за Родину, за друзей погибших своих, но иногда, по мере опустошения емкости, кое-что вспоминал.

– А скажи мне, Павел Николаевич, только честно – за что ты воевал? И о чем больше думал, когда воевал?

– О чем думал? Так думать было некогда особо. Ну, скажем так: думал о том, чтобы фашистов осталось числом поменее, а своих бойцов, наоборот, поболее. Так оно спокойнее как-то, когда в спину тебе никто чужой не глядит.

– А еще?

– Еще злость была безмерная, почти звериная. Думал про то, зачем они так, ведь такие же люди, с руками, с ногами, а что творят…

– А страшно не было?

– Почему же не было, очень даже было. На войне, Василий, очень даже страшно.

– И как же с этим страхом быть?

– По первости думал, что страх меня победит. Думал – вот упаду и буду так лежать, а там будь что будет. А потом решил, что страх свой нужно приручать, попридерживать, даже, если хочешь, приласкивать, как бездомного щенка. Мол, посиди ты где-нибудь в теплом уголку, в боку, к примеру, или у живота, пригрейся, а я в это время – вперед…

– И что же страх твой так и грелся в тихом уголку, и даже не давал о себе знать?

– Как же не давал знать? Очень даже давал…А я его снова туда, в дальний уголок, да еще поговорю с ним, как с малым дитем, чтобы тихо сидел, не высовывался.

– А как же другие?

– Другие? По — разному другие. Некоторые бежали…

– Куда бежали?

– Кто куда, кто – назад, кто – вперед…Вперед ведь, не разбирая дороги, тоже от страха бегут. А бежать вперед, когда сплошной огонь, с толком надо, чтобы не зазря…

– ?

– А еще про жену думал, про детей, про то, что надо бы выжить и вернуться домой… А по осени думал, не поверишь ты, про грибы. Думал про то, как они, родимые, стоят под деревцами и меня ждут. А меня нет. А еще думал про баньку. Ну, это я тебе уже говорил.

– Значит, выходит, сосед, воевал ты за грибы и за баньку? – съязвил захмелевший Василий.

– Ну, ты уж придумал, – беззлобно посмеялся в ответ дядя Паша. – Воевал я за правое дело, как все. Просто у каждого правое дело – оно свое.

– Это как?

– Ну, скажем, есть общее для всех – родину защищать. Это – главное правое дело. Есть личное – семья, жена, дети – тоже правое дело. А еще есть у каждого что-то такое – тайное, маленькое, о чем иной раз и сказать постесняешься. Но оно тоже – правое, и без него, этого маленького, другого, большого, вроде как и не бывает. Как буханка хлеба без горбушки. Смотришь: большая она, увесистая, всю семью можно накормить, а чего-то в ней не хватает.

– Вот рассказал, так рассказал…А что дальше-то было – с тем болотом и мостом?

– А дальше… Командир кричит – взрывай мост, кому говорю. Я здесь главный. А я ему в ответ: погоди еще, может танки не пойдут. А он опять на своем, заладил: взрывай! А я ему: взрывай сам, если ты такой умный. Закончилось тем, что танки немецкие ринулись, было, к тому мосту, а потом попятились назад, будто что почуяли. В обход пошли. А мост этот нам самим потом пригодился.

– Молодец ты, Павел Николаевич, все предусмотрел. Ну, а что, твой командир признал твою правоту?

– Признал. Уже в госпитале мне сообщили, что я представлен к награде. Думаю, как раз он, командир, постарался.

– А где же сама награда? – не унимался Василий.

– Видно где-то затерялась. Мне не до того было – домой спешил.

– Ну, ты даешь, Павел Николаевич! Вот тебе грибы, вот тебе и банька…

После той долгой и продуктивной беседы не поленился сосед Василий Белов написать письмо в местный военкомат. Так, мол, и так, обидели ветерана, не вручили заслуженную награду, которая была ему положена по праву. Но время шло, а ответа все не давали и не давали. А потом вдруг к какой-то годовщине – то ли революции, то ли войны, в военкомате спохватились и нашли старый приказ. А потом в торжественной обстановке в местной школе, как раз в канун очередного праздника Победы, вручили ветерану войны Павлу Николаевичу Кучемасову заслуженную награду – орден Славы. И оказалась, что он не только мост сберег, как важный стратегический объект, но и в очередном бою положил изрядно фашистов, чем спас находящихся в окружении своих же товарищей.

В разгар торжества попросили заслуженного ветерана выступить перед школярами. Павел Николаевич рассказал про мост, который так и не взорвали, про то, как форсировал Одер, про своих боевых друзей. А потом вдруг сказал о том, как это важно, когда на большой карте земли есть маленькая точка, где находится твой родной дом. И пусть эта маленькая точка не каждому видна, и даже, если честно сказать, никак не обозначена, но ведь мы же все знаем, что она есть.

Хорошо сказал ветеран, душевно. Дети активно хлопали в ладоши, а пожилая завуч, у которой муж тоже вернулся инвалидом с войны, даже прослезилась. А инициатор торжества – стоявший в сторонке сосед Василий Белов, ради такого случая надевший добротный синий костюм и праздничную белую рубаху, – все смотрел и смотрел на новый дяди Пашин орден и почему-то думал о том, какая же малая его часть, какой тонюсенький сколочек приходится на грибы и на баньку, которая теперь каждую субботу дымит высокой трубой в огороде на позадах?

ВОЛОХОВА