ТАНЯ ГЛУШКОВА

С Татьяной Глушковой косвенно меня познакомил главный редактор журнала «Москва» Михаил Николаевич Алексеев. Однажды он приехал по каким-то делам в «Литгазету», случайно пересеклись, и он сказал: «Анатолий, тебе Глушкова статью принесёт, я ей скажу, что я тебя предупредил». Смысл этой фразы заключался в том, что я, как первый зам ответственного секретаря, курировал вторую, общественно-политическую тетрадку, а поэтесса Глушкова обычно публиковалась в первой тетрадке, литературной. Но на сей раз она написала статью именно для второй тетрадки, и, как я убедился в последствие, со свойственной ей деликатностью, видимо, попросила Алексеева меня предупредить. Это, разумеется, мои предположения.

Но главное в том, что статью она принесла потрясающую — это было  знаменитое эссе о храме Покрова на Нерли. Конечно же, газета сразу её напечатала, и именно с той статьи Татьяны Глушковой среди наших современников взошла великая слава Церкви Покрова на Нерли, изумительного белокаменного храма, водружённого на рукотворном холме среди заливных лугов.

Помню, в тот раз меня удивило, я бы сказал, повышенное удивление Глушковой от того, что её статью ставят чуть ли не в ближайший номер. Видимо, в литературной тетрадке она публиковалась со сложностями, я знал, что материалы некоторых писателей там набирали быстро, но потом,  в гранках придерживали месяцами.

Позднее, когда мы с ней стали друзьями и перешли на «Таня-Толя», я понял, что её литературная судьба действительно складывалась  очень трудно и несправедливо. Татьяна была человеком необычным, ярким, со своеобразными манерами. Помнится, на многолюдных собраниях в большом зале ЦДЛ она часто вставала, выходила покурить, возвращаясь через пять минут, ничуть не стесняясь своими «входами-выходами» отвлекать внимание зала от ораторов. Но по жизни была очень ранимой.

Киевлянка по рождению, она прижилась в Москве, и ей, слава Богу, дали небольшую квартирку в писательском доме на Безбожном, в одном подъезде с Боровиком, которую она обставила очень скромно. Однажды была Таня и у нас, на Старом Арбате. А вот в Тарусу мне её затащить так и не удалось.

О Тарусе я вспомнил не случайно. На протяжение 30 лет каждый год в нашем тарусском доме бывала Белла Ахмадулина. Для неё и Мессерера я снимал дачу по соседству, на нашей приокской первой линии, и они заходили к нам не в гости, а по-свойски, почти  каждую субботу или воскресенье. Спокойные неторопливые застолья среди яблонь и цветов,  под летним навесом, всегда превращались в долгие разговоры обо всём на свете. Конечно, и о литературе. Но в этой сфере Белла была, я бы сказал, особенно аккуратна, даже щепетильна, никогда не обозначая свои вкусы и пристрастия отрицанием или критикой. У неё на языке были только ЕЁ имена, а про иных она предпочитала не говорить, выражая тем самым своё к ним отношение.

И только одно чужое для неё имя иногда проскакивало в разговорах, — имя Татьяны Глушковой. Белла никогда не говорила о ней напрямую, имя Глушковой именно проскакивало – в ссылках, в размышлениях о поэзии, о стихотворчестве, о рифме и ритме, да мало ли какие категории затрагивают поэты, размышляя о «предмете своего душевного ведения». Но мне не трудно было сделать вывод о том, что уж кого-кого, а Глушкову Белла читает внимательно и внутренне, не изречённо ставит её в тот ряд, где числит саму себя.

Кстати, в чём-то они были похожи. Не внешним обликом, а скорее, некой возвышенностью, впечатлительностью, открытостью миру. Но ещё важнее, на мой взгляд, было их равенство в таланте. Кстати, я никогда не спрашивал Таню о её отношении к Ахмадулиной, но Белла в душе безусловно признавала это равенство. Я слишком много общался с ней и знал, что поэты, с её точки зрения,  бесталанные для неё присутствуют лишь в повседневностях жизни, а в беседах о поэзии  их просто не существует. И если она иногда произносит имя Глушковой…

Время жизни не выбирают. Таню Глушкову очень несправедливо обошла стороной громкая слава выдающегося поэта. Её творчество, мягко говоря, не укладывалось в формат шестидесятников, которых прославляли в советские годы, оно было слишком русским. А уж что касается перестроечных и дальнейших времён, в которых мы с Таней оставались единомышленниками, то её и вовсе пытались отодвинуть на обочину поэзии, замолчать. Но я мысленно представляю себе, как выглядела бы Таня на сцене Политехнического музея рядом с Беллой, и дух захватывает: это было бы замечательное соревнование  талантов, очень похожих по манере возвышенного чтения стихов, и неизвестно, кто из них взял бы верх.

Таня с надписью «Сердечно» подарила мне книгу «Снежная гроза», на то время почти полное собрание своих стихотворений. По свойству памяти  я стихи  запоминаю очень плохо, а потому каждый раз с восторгом перечитываю Глушкову как бы заново. С горечью думаю о том, сколь несправедливо судьба обделила её славой великого поэта. И в то же время, с течением лет всё более утверждаюсь во мнении, что её большая слава ещё впереди. Как писала Цветаева? Кажется так: «Мои стихи, как терпкое вино. Настанет их черёд!»

Настанет черёд и поэзии Тани Глушковой. Кто-то заново откроет для соотечественников её имя, как она открыла для нас Храм Покрова на Нерли. А моя душа полнится чувством радости от того, что мне довелось много лет общаться с одним из самых выдающихся поэтов  моего времени. Это было очень интересно.

Анатолий Салуцкий