Автор: В конце ноября выпал, наконец, снег. Я шёл через дворы на работу, и где-то с края чистого неба над дворами услышал крик чайки. Я подумал: где же чайки тут могут зимовать? Через несколько минут я из Интернета узнал, что чайки вполне комфортно зимуют на городских чердаках и питаются на помойках. Однако им необходима близость воды.
Тут, на Таганке, речная вода заключена в каменные набережные, как Ахерон. Стикс течёт по холодному песку, Ахерон по каменному устью. Воду на Таганке трудно воспринимать как реку. Что там река, напоминают прогулочные теплоходы, которые движутся по воде чрезмерно ровно, если параллельно едешь по набережной на машине. Чем меньше на освещенных палубах народу, тем там больше щемящего праздника.
Но когда глянешь на воду с моста, воду вроде бы видишь, но не реку. Или это не Ахерон, а Лета, на которую и глядя, сразу же ее забываешь. Эти античные сравнения тоже сразу же забываются. Вода в реке ничего не отражает, не отражает даже небо, она словно бы сразу окисляется, как свинец.
Но чаек устраивает и такая, обморочная, вода. Я, со своей постоянной жаждой, близость воды здесь не чувствую, а они чувствуют. Чайки похожи на дельфинов. Только, если те полурыбы-полулюди, то чайки — полурыбы-полуптицы. Они похожи на бумеранги и на реактивные самолёты. Их не страшит обледенение и постоянно возвращает по пространной траектории к воде. Крики дельфина похожи на крики чаек. Только у дельфинов голоса игрушечно-младенческие, а у чаек — щемящие, как праздник на пустом теплоходе.
Наши отношения были невыносимы. Мы ходили по улице, взявшись за руки, не так от взаимной нежности, как от страха. Страха за наши отношения. День сменялся днём, но ничего не менялось. У нас не было будущего, только настоящее.
Мы мечтали о море. В отличие от этих чаек, живущих на высоких чердаках помпезных сталинских домов. Те довольствовались обморочной и безучастной к городу рекой. Мы же мечтали о море и знали, что вместе никогда туда не попадём.
Зима долго не наступала. Мы уже боялись того, что она наступит, и кончится наше затянувшееся настоящее. В январе снег лёг на землю марлей.
Прошло несколько лет. Но ничего не изменилось.
Мы ходили по Москве, всё также в ужасе держась за руки. Очередной весной мы расстались, потому что сил больше не было. Она переехала в другой город возле холодного моря. Я остался здесь. Я так привык к нашему взаимному ужасу, что долго не мог от него отвыкнуть.
Этот ужас со временем превратился в какую-то лень. Вот, например, хотелось бы подняться на высокий чердак дома и посмотреть, как чайки устраиваются там на зиму, огромными острыми и белыми бутонами лежат в бурой пыли. Но останавливает то ли ужас, то ли лень. То ли страх, что я опять испытаю что-то вроде той нашей безвыходной и невыносимой любви.
Емельян МАРКОВ
