К 116-летию Ираклия Андроникова

Сегодня исполняется 116 лет со дня рождения Ираклия Луарсабовича Андроникова, мастера художественного слова, самостоятельно его представляющего на эстраде. Вероятно, с него-то эта самая советская эстрада и началась в той части, которую мы застали в формате «писатели у микрофона», «сатирики у микрофона». То есть авторское чтение прозы, приводящее зал в состояние волнообразного хохота, именно Ираклием-то и выведено было на тот уровень, который позже как эстафету принял Александр Иванов, а за ним Михаилы — Жванецкий и Задорнов, и все хорошо нам памятные авторы…

Увы, искусство «эстрадников» (к числу которых, опять же не без примера и первопроходства Андроникова, в 1960-х примкнули и поэты) нынче утрачено в силу атомизации аудиторий, смартфонификации (фрагментации!) общественного сознания. Тем более важно напомнить хотя бы своим современникам, чтобы пошло и далее, кем был для советской литературы и эстрады Ираклий Луарсабович (в последний раз на киноэкране его вспоминали в «Иронии судьбы — 2» — подчёркивая нечто древне-поколенческое именем героя вездесущего Безрукова).

А был он удивительно точным, среди прочего, имитатором голосов всех, с кем ему доводилось общаться. Таким образом, например, воспроизведённая им не только в точности интонаций, но даже тембра — доходила до нас речь Максима Горького, который называл его по-итальянски «Эркуле»…

В нашей домашней библиотеке есть бабушкина (Людмилы Васильевны Былеевой) книга, вполне увесистый фолиант с его фамилией на корешке и автографом на обложке. Его искромётную точность эпитетов и ироническую лабильность любили и читали, особенно с появлением телевиденья в 1950-х, 1960-х, но конечно и позже, в 70-80-х, когда на эстраде блистали вышеназванные товарищи… Андроников не дожил всего дня до 12 июня 1990-го, когда был объявлен суверенитет РСФСР, до «Дня России», будь он неладен, и до рокового 1991-го года не дожил — и, наверное, к лучшему, что не увидел ни августа ни декабря того года.

Книжная, вторичная ипостась Ираклия Луарсабовича подчёркивает ту универсальность и обязательную литературность, высокое качество всего, что представлялось им на сцене. Позже эстрадный жанр изжил себя: по залу у одного только Михаила Задорнова можно просмотреть перемены в обществе — от социализма к капитализму… Как появлялись вместо худощёких умных и разборчивых лиц интеллигенции 1980-х свиноватые буржуйские и чиновные хари (1990-х и 00-х) способных заплатить за билет в «Театр Эстрады» по новым тарифам. И вот они-то уже взыскивали туповатого, простецкого патриотизма а ля «американцы — ну, они тупые!..» А роль эстрадников стала сводиться к клоунаде при небольшом наборе слов (Задорнов мог и на шпагат сесть на радость аудитории)…

Впрочем, не стоит отвлекаться — эталоном этого сценического жанра был и будет именно Ираклий Андроников. И стоит тем, кто не в курсе — просто один (а затем уже и много) раз увидеть того, кому в благодарной памяти советского народа перевалило за 116 лет (вполне реальный возраст для кавказских долгожителей). Искусство Андроникова — требует его видимости и слышимости, пересказать его невозможно.

Д.Ч.

Иногда меня спрашивают: в какой мере сочетается в моих рассказах «Загадка Н. Ф. И.», «Портрет», «Подпись под рисунком», «Тагильская находка», «Личная собственность», «Сокровища замка Хохберг», «Утраченные записки», сначала рассказанных с эстрады, а потом обретших и письменный вид, – как сочетается в них действительно бывшее с художественной трансформацией материала?

Могу ответить совершенно точно: все, что касается «дела» – исследовательской части повествования, – соответствует истине в той мере, в какой может соответствовать ей не протокол, а правдивый рассказ. Ясно, что, вспоминая, мы выбираем те положения и факты, которые всего лучше передают суть дела, самое главное.

Отсекаются ненужные подробности, удаления в сторону от основной линии поисков (если эти удаления никак не отразились на них!), опускается множество не идущих к делу подробностей, – словом, если можно применить здесь плотничий термин, сметаются в сторону стружки. Но все, что сообщается, – соответствует обстоятельствам, все это было.

Я, может быть, возился дней десять, может быть, месяц, покуда достал нужную справку, и виноват в этом я, – это не интересно никому. Важно, что я ее получил. Публикуется не дневник работы, а рассказ о ходе работы. Но, может быть, самая большая трудность проистекает из смысла работы. Тогда об этом стоит упомянуть.

Если меня упрекнут после этого в том, что я недостаточно протоколен, я не обижусь. Но все же должен напомнить: в процессе поисков у меня были свидетели. К одним я приходил, рассчитывая получить от них ускользающую нить поисков, другие меня консультировали, третьи так или иначе помогали работе. Даже в том случае, если бы я очень хотел уклониться от истины и придумать какой-нибудь хитрый сюжетный ход, я все равно не смогу этого сделать и вынужден передать суть дела в соответствии с истиной.

Но чтобы действительное событие и построение напряженного сюжета, не согласованные между собой, друг другу не помешали, не разрушили впоследствии хода рассказа, я обычно проявляю предусмотрительность. И, относясь к исследованию не только как к таковому, но и как к будущему рассказу, заранее «просматриваю» возникающий в ходе работы сюжет и позволяю оказать самому себе помощь.

Получив с Украины интересные сведения о неизвестном стихотворении Лермонтова, можно было бы послать письмо, и выяснится, что ехать не надо. А я не посылаю письма. Я еду. Это нужно мне для рассказа, если даже окажется лишним для дела. Или нужно выяснить чей-то адрес, и это легко сделать по телефону.

Нет! Это неинтересно! Надо поехать, надо увидеть того человека, от которого я собрался что-то узнать, посмотреть, где и как он живет, как выглядит, как разговаривает, – это пригодится мне как рассказчику.

Такого рода «предварительную режиссуру» я себе позволяю и не вижу в этом дурного.

Было на самом деле? Было! Значит, я точен, излагаю факты в соответствии с истиной».

Ираклий Андронников