Флигель с видом на Родину

Мне повезло, я был  на 60-летии журнала в 2016 году и всё, что там говорилось, запечатлелось в памяти и в записках. Помню, как в переполненном большом зале ЦДЛ на сцене появился Станислав Куняев, как начался вечер. «Здравствуйте, дорогие, родные наши друзья! – обратился Станислав Юрьевич. – Наши читатели, ради которых мы издаем этот журнал, о которых мы думаем, письма которых мы получаем. Раз в десять лет проходят такие встречи. Было 40-летие журнала в 1996 году. Было 50-летие журнала в 2006 году. И вот сейчас наступило 60-летие. Так что мы не так молоды, как двадцать лет назад, но всё равно мы остаемся самым молодым журналом среди таких толстых журналов, как “Новый мир”, “Знамя”, “Октябрь”, “Молодая гвардия”. Как видите по названиям, они возникли в послереволюционное время. А наш журнал начал выходить, когда образовался Союз писателей России, в 1956 году и постепенно набрал силу, набрал влияние, набрал читателей. И в настоящее время, думаю, он самый значительный из всех толстых журналов федерального значения».

Не всякий так обратился бы к собравшимся, а только искренний, чувствующий, ради кого он живет, человек. Куняев продолжал:

«Может, мы весьма самонадеянно посчитали, что продолжаем традиции этого журнала, что мы дитя этого журнала, пушкинского “Современника”. Но думаю, что это не без оснований. Он стал любимым детищем Пушкина в последние годы его жизни. В то время его судьба была весьма плачевной. В 1836 году вышло четыре тома тиражом 2300 экземпляров, из которых разошлось не более трети. После гибели поэта журнал начал чахнуть, и когда Плетнёв передавал его Некрасову, у него оставалось 233 подписчика. А вместе с тем… он был любимым детищем Пушкина».

Куняев c интересом рассказывал теперь о своём детище, которое редактировал почти тридцать лет.

— Рыночные нравы, хлынувшие в 30-е годы XIX века в русскую журнальную и газетную жизнь из буржуазной Европы, –  снова звучал моложавый голос Станислава Юрьевича, – ошеломили и даже испугали Пушкина. Почти за два века до господства телевизионных сериалов, детективов, женских романов и прочего “мыла”, он почувствовал тлетворный запах перемен и бросил в лицо этой многоликой бесовщине перчатку.

Главный редактор Куняев с журналом «Наш современник» тоже бросил перчатку временам приватизации — самостоянием своим одним. Он продолжал:

«Вот цитату я вам из Пушкина привожу, которая говорит, что раскол в обществе был всегда. Сейчас мы говорим: наше общество расколото. А в пушкинское время? В пушкинское время оно тоже было расколото. Вот что писал Пушкин: “Явилась толпа людей тёмных с позорными своими сказаниями, но мы не остановились на бесстыдных записках Генриетты Вильсон, Казановы… Мы кинулись на плутовские признания полицейского шпиона и на пояснения оных клеймёного каторжника. Журналы наполнились выписками из Видока. Поэт Гюго не постыдился в нём искать вдохновений для романа, исполненного огня и грязи. Недоставало палача в числе новейших литераторов. Наконец и он явился, и, к стыду нашему, скажем, что успех его «Записок», кажется, не сомнителен”».

Куняев говорил, а все слушали. Он всех взял за живое.

«Да, такой раскол был в обществе, раскол в истории, раскол в культуре. Сейчас мы говорим: Россия и Запад. Противостояние России и Запада продолжается до сих пор. В разных формах, по разным причинам, с разными страстями. Но и тогда это уже было. В другой своей записи о зловонном потоке, текущем с Запада, отчаявшийся Пушкин, сам настрадавшись от цензуры, поневоле воззвал к ней. Цитирую: “Не должна ли гражданская власть обратить мудрое внимание на соблазн нового рода, совершенно ускользнувший от предусмотрения законодательства?”».

Запад раскрылся перед Россией в своей беспредельной подлости и об этом неустанно напоминает Станислав Куняев. Всем нам не просто хотелось, а требовалось цензуры, нравственной, против растления и спасения русского мира и русского человека. Кем был во время произнесения этих слов Куняев? Только главным редактором журнала? Только литератором? Только публицистом? Он брал шире.

Куняев: «А сами герои западной литературы в его творчестве? Давайте вспомним: скупой рыцарь, преступник Сольери, сошедший с ума на обогащении Герман из “Пиковой дамы”, Дон-Жуан… Так что ни одного приличного человека, кроме великого гения Моцарта, в западном мире найти невозможно. Но Пушкин всем своим творчеством ответил на вызов этой цивилизованной черни. Кстати, если вспомните последние наброски Пушкина, где Мефистофель разговаривает с Фаустом, то Фауст спрашивает: “Что там белеет?” А Мефистофель отвечает ему: “Корабль испанский трехмачтовый, Пристать в Голландию готовый: На нём мерзавцев сотни три, Две обезьяны, бочки злата, Да груз богатый шоколата, Да модная болезнь, она Недавно вам подарена”. Фауст: “Всё утопить”. Это и есть западный мир, который в пушкинском наброске Фауст приказывает Мефистофелю: “У-то-пить”».

«Но Пушкин нашел выход из одинокого положения, он творчески ответил на вызов цивилизованной черни, написал: Я памятник воздвиг себе нерукотворный…» (авторский перевод Вергилия) “Не зарастёт народная тропа”, – вот выход из того положения, в котором очутилась мировая культура той молодой буржуазной эпохи стран, окружавших Россию. Ну, и если думать о “Нашем современнике”, то как не вспомнить, что мы продолжили народную тропу многими произведениями за последние 25-40  лет, напечатав “Царь-рыбу” Астафьева, “Прощанье с Матёрой” Распутина, “Лад” Белова, “Калину красную” Шукшина. Именно эти вехи обозначили “народную тропу” журнала». Народной тропой шёл Куняев и вёл этой единственно верной дорогой журнал. Так и слышатся его стихи о тех, кто не хотел ни видеть, ни слышать народную тропу:

«Наша возникшая разом элита,
Грозного времени нервная свита,
Как вам в двадцатые годы спалось?
Вы танцевали танго и чарльстоны,
Чтоб не слыхать беломорские стоны
Там где трещала крестьянская кость…» 

– Можно ещё вспомнить и “Россию распятую” Ильи Глазунова, и “Историю русского масонства” Бориса Башилова. Можно вспомнить мою книгу “Шляхта и мы” – это тоже политическая проза. Крымские, украинские, приднестровские страницы Ксении Мяло, мудрые изыскания Андрея Убогого Тех, кому было не до беломорских стонов, и на дух не воспринимал Станислав Куняев! Как и в наступившие времена испытаний русского мира, не воспринимаем их мы.

«16 марта 1830 года Пушкин написал в письме к Вяземскому: “Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой организации, контрреволюции революции Петра. Вот тебе случай написать политический памфлет, и даже его напечатать <…> ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных – вот великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу”. И он и стал основоположником этого жанра, написав “Путешествие в Арзрум”, статью “О народном воспитании”, “Воспоминания”, “Путешествие из Москвы в Петербург”, –  перечислял взахлеб Куняев, – размышления о “Собрании сочинений Георгия Конисского, архиепископа Белорусского”. Эту политическую прозу – а у нас сейчас много политической прозы – пушкинские традиции мы продолжали в трилогии Юлия Квицинского о трёх крупнейших предателях в мировой истории — Иуде Искариоте, Андрее Власове и Александре Тыковлеве (он же — Александр Яковлев).» «А все труды владыки Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна, публиковавшиеся у нас в 90-е годы прошлого века? Это тоже в известном смысле политическая, религиозная проза, –  Куняев об истории, прошумевшей на башкирских просторах Южного Урала. Они и называются по-пушкински – “Путешествие к Пугачёву”».

Русский мир составлял основную ценность Станислава Юрьевича. Я помню, как Куняев на секунду-другую останавливался, передыхал и снова продолжал с напором:

«Но как бы ни восхищался поэт Александрийским столпом и Медным Всадником, “нерукотворный” памятник был роднее и ближе его душе. Пушкин одновременно, по словам философа Федотова, был певцом  империи и свободы. И свобода его имеет совсем иное происхождение, нежели нынешняя, покупная “свобода слова” и фарисейские “права человека”, сущность которых русский гений разглядел почти два века тому назад, –  проговорил и бил в точку:

“Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова...
............................................................
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья,
Вот счастье! Вот права...”

Этой пушкинской свободой дышали все дневники Георгия Свиридова, которые мы печатали, стихи Николая Рубцова, мифотворческий полёт Юрия Кузнецова: “ночью вытащил я изо лба золотую стрелу Аполлона”. А завершением была поэма о жизни Христа. Впрочем, и Пушкин тоже начинал с культа Аполлона, но самые проникновенные христианские стихи свои написал в конце жизни».

Думаю, мы услышим такие же слова Куняева, так же почувствуем, как он неотделим от «Нашего современника», как «Наш современник» – от него, они слились в единое целое. Боевое!

Куняев тогда сказал:

«А сколько в письмах Пушкина естественных, здравых мыслей, которые мы сегодня пытаемся утвердить в “Нашем современнике” о семье, о женщине, жене, о детях, о воспитании чувств. Вот своеобразное “священное писание” семейной жизни из письма Плетнёву в 1831 году: “…Жизнь всё ещё богата; мы встретим ещё новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жёны наши — старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, весёлые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо”».

От таких слов всё воспламенялось на душе! А Куняев по-куняевски бил наотмашь:

«И вот такой чистоты поэт попал в сатанинские сети, когда писал письмо Геккерену. Он в лицо ему бросал: “Вы отечески сводничали вашему незаконнорождённому или так называемому сыну… подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену”… “бесчестный вы человек”. И вот когда сейчас Европа перешла к однополым бракам, а семья Геккеренов была из такого рода вырожденцев, мы видим, что Пушкин один из первых принял удар западного мира и отразил этот удар, пожертвовав своей жизнью на Чёрной речке».

Бил в тлетворный Запад! Сам с журналом принимая удар на себя.

Он ещё в 1989 году восклицал:

«Несчастный век, Несчастная Россия!
Всё те же бесы выползли на свет!
Забыться бы… Но где анестезия?
Ни курева, ни бормотухи нет…» 

Куняев всё больше раскрывался:

«По всему миру шествует сексуальная чума нашего века, как надругательство над образом Божьим в человеке. Человек, заболевший ею, превращается в тень. Недаром за несколько лет до недавнего московского “голубого бунта”, во время которого содомиты попытались добиться всех конституционных прав, в “Нашем современнике” была напечатана статья Александра Севастьянова “Тень, знай своё место!”. Нет, не знают. Жаждут известности, парадов, лезут на телеэкраны, ползут на священную Красную площадь». Куняев говорил со страстью человека, которому дорога и судьба девочки из глухой деревни, и студентки из самого престижного столичного вуза, и паренька из любого техникума – ему родными являлись все наши люди, которых пытались одурманить и совратить. А власть в ту пору закрывала на это глаза, стыдливо отворачивая свой фейс, а то и потакая настырным проходимцам. С этим сбродом Станислав Юрьевич был непримирим. Не без заслуг журнала с его главным редактором наше общество отвернулось в своей большей части от западных поветрий, всё больше окунаясь в своё, русское, отсюда черпая и силу, и волю, и братство, и любовь.

«А в чём ещё сила и достоинство нашего журнала? – тогда говорил Куняев. – В том, что у нас есть два-три десятка авторов, которые за последние годы, что ни написали, напечатали только в “Нашем современнике”. Это тоже свидетельство раскола общества. Журналов много, но такие люди шли только к нам. Все свои произведения, написанные за последние двадцать пять лет, Юрий Бондарев принёс в “Наш современник”. Владимир Солоухин повесть “Камешки на ладони” тоже принёс к нам. Валентин Распутин — все его рассказы и повести у нас. Василий Белов… Вадим Кожинов все свои статьи о 37-м годе в родном журнале публиковал, – Куняев не избегал острых тем. – Александр Проханов за это время напечатал пятнадцать романов в журнале, начиная с 91 года. Владимир Личутин. Юрий Кузнецов все свои стихи печатал только в “Нашем современнике”… И Альберт Лиханов. И Александр Казинцев. Ну и я, грешный, время не терял, когда печатал в журнале и “Есенина”, и “Шляхту и мы”, и “Любовь, исполненная зла”… Нет ни одного журнала, к кому так бы прикипели судьбы многих писателей и поэтов, которых я сейчас перечислил».

Я вспомнил, как аплодировали главному редактору после этих слов. Цвет русской человечной поэзии и прозы, и публицистики доверял свои произведения только «Нашему современнику». Это много стоило, и в первую очередь зависело от самого главного. И я сам, как и многие другие авторы из провинции, был благодарен журналу, где напечатали мою повесть «Казаки в Приднестровье» («Наш современник», №  6 за 2007 год), «Дело студента Путилина» («Наш современник», № 11 за 2021 год). Периодически выходили рецензии на мои книги: Зотов С. «Книга о русской женщине» (рецензия на книгу «Ольга Алмазова», в 2020 году она вышла в издательстве Вече под названием «На полях Гражданской…»), Наш современник № 3 за 2009 год; Анашкин Э. «Тоска по героям» (на мою книгу «Сестра милосердия», издательство «Вече»), Наш современник № 8 за 2011 год: Зотов С. «Человек добра» (на мой роман «Человек Чернозёма» о Троепольском), Наш современник № 12 за 2013 год и др.

Мне журнал стал родным домом…

Станислав Куняев со сцены говорил: «А политика наша? Вот сейчас мы под санкциями находимся. Украина в огне. Базы НАТО подходят к нам. Что делать? Куда повернётся золотой петушок? На восток или на запад. Откуда, какая рать двинется на Россию? И тут Пушкин помогает нам. Вспомним его хотя бы “Клеветникам России…”, когда после польского восстания вся Европа, которую в 1813 году мы освободили от наполеоновской тирании, снова стала собирать войска, чтобы двинуть за попранную Польшу на Россию. Но Пушкин как пророк, как провидец даёт ответ, что нам делать. Обращаясь к французским парламентариям, прообразу нынешнего ОБСЕ, он писал:

“И ненавидите вы нас... 
За что ж? Ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..

Вы грозны на словах – попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды”, 

– тогда  Куняев добавил от себя:

– Крым наш, – и продолжил стихотворение:

– “От финских хладных скал до пламенной Колхиды”, – снова добавил:

– Абхазия тоже наша, – утверждал он, – и Куняев снова вернулся к стихотворению Пушкина:

– “От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов”».

Я помню, как взорвался зал от аплодисментов! И насколько пророческим они являются сейчас, когда на нас полезли, поползли натовские отморозки. Вот кем явился, кем предстал для кого-то просто главный редактор, просто поэт, просто публицист, а для кого-то горячо любящий и переживающий за весь русский мир воин-защитник-трибун.

Кто-то и подумает: может, хватит о Куняеве? Я возражу. Среди всей политической шелухи, которая наводнила телеэкраны, радио, СМИ, его слова заменяют всю разноголосицу назиданий, страхов, своей искренностью и человеческой доступностью.

Куняев продолжал:

«Один из крупнейших мыслителей прошлого века Алексей Фёдорович Лосев, прошедший через ГУЛАГ, размышлял о Родине, писал в советское время: “Каким именем, словом назовем эту великую и страшную, эту всемогущую и родную для человека стихию, когда он чувствует себя не просто в физическом родстве с нею, а именно главным образом в духовном и социальном родстве, когда он знает для себя такое общее, которое, несмотря на свою общность, содержит бесконечное богатство индивидуального, когда это общее и есть он сам в своей последней и интимной сущности, это и есть Родина”».

Родная стихия – Матушка Россия…

Куняев ожесточённо, пафосно говорил:

«Нынешняя медиа-, теле- и интернет-элита, наверно, никогда не слыхала ничего ни об Алексее Лосеве, ни о Николае Бердяеве, ни о Сергее Булгакове… На эти мысли меня натолкнуло прочтение газеты “Новый Петербург” от 28 сентября 2013 года, в которой множество наших известных деятелей пятой колонны пыталось рассуждать о России, о русской истории, о русском человеке. Приведу несколько таких рассуждений, опубликованных непременно с портретами авторов. Анатолий Чубайс: “Что вы волнуетесь за этих людей. Ну, вымрет тридцать миллионов. Я перечитал всего Достоевского, и теперь к этому человеку не чувствую ничего кроме физической ненависти. Когда вижу в его книгах мысль, что русский народ особый, богоизбранный, мне хочется порвать его на куски”».

Где он ныне, этот Чубайс? Насколько знаю, сбежал из России. Скачет «по Европам»…

Куняев:

«Валерия Новодворская: “Русских нельзя с правами пускать в европейскую цивилизацию. Их положение у параши, и правильно сделали…”. Ксения Собчак: “Россия стала страной генетического отребья”. Некий Юргенс: “России мешают русские. Основная масса наших соотечественников живёт в прошлом веке и развиваться не хочет”. Владимир Познер: “Я не русский человек. Это не моя Родина. Я здесь не вырос. Я не чувствую себя здесь полностью дома”».

Вот именно, ты не здесь вырос, но тут домовладельцем стал (на Малой Дмитровке дом «телешколы» – подарок Лужкова). А мы, русский народ, в своей массе выросли здесь и не тебе размышлять о наших привязанностях.

Куняев:

«Юрий Пивоваров: “Нужно, чтобы Россия потеряла (не пугайтесь) Сибирь и Дальний Восток”. Борис Хазанов: “Я привык стыдиться этой Родины”. Артемий Троицкий: “Я считаю русских мужчин в массе своей животными. Существами даже не второго, а третьего сорта”».

Что же хочется сказать этому отрепью, которое кормится от России, и поносит её?

А Станислав Юрьевич:

«Продолжать такого рода высказывания можно до бесконечности… Так что борьба с Пушкиным, с его убеждениями со стороны пятой колонны продолжается до сих пор. Но если бы был жив великий русский мыслитель Алексей Лосев, он не стал бы разбираться с взглядами каждого из них потому, что Алексей Федорович сказал обо всех этих “смердяковых” один раз, но так, что от его слов им не отмыться. После слов «это и есть Родина» Лосев не мог не сказать, сколько связано с этим именем всякого недоброжелательства, даже злобы, хуления, ненависти… Водворились презрительные клички “квасной патриотизм”, ‘ура-патриотизм”, “казенный оптимизм” и прочее и прочее.. Это культурно-социальное вырождение шло рука об руку с философским слабоумием, а по адресу России стояла в воздухе всякая матерщина».

Многим тогда в зале хотелось выдать своё этой «шобле» вырожденцев и ненавистников. Куняев тогда по-молодецки отозвался и о «баловнях судьбы»:

«Центральное телевидение начало по первому каналу показывать тринадцати серийный телевизионный фильм, созданный по роману Василия Аксёнова “Таинственная страсть”. Персонажи этой киноэпопеи Аксёнов, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский изображены как романтики эпохи. Как чистые и искренние поэты, сопротивляющиеся всесильному КГБ и тупым бюрократам советской системы, как прекраснодушные либералы и герои своего времени. На самом деле они были во многом баловнями и фаворитами судьбы, о чём свидетельствуют их книги, их судьбы и поступки. Они сами называли себя “детьми двадцатого съезда”, который состоялся в феврале 1956 года и на котором партийный авантюрист Никита Сергеевич Хрущев ради захвата высшей власти в стране выступил с печально знаменитым докладом, оклеветавшем трагическую и героическую сталинскую эпоху».

Крушить – не строить. Куняев:

«Племя литературных приспособленцев, для которых этот доклад стал учебником жизни и руководством к действию, назвали сами себя “шестидесятниками”, а эпоху, наступившую после съезда, оттепелью. Судьба “детишек” этих сложилась в основном удачно. Они стали любимцами партийной элиты, отрекшейся от сталинской эпохи, и все, как один, присягнули ‘ленинскому времени’ в стихах и поэмах “Казанский университет”, “210 шагов”, “От января до апреля”, “Ленин, том 54”… Авторы Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, Коротич, Сулейменов и прочие воспитанники партийного детсада. Семена того, что лукаво именовали “ленинизмом”, были посеяны в их душах в 1956 году, но обществу пришлось узнать сущность этого посева по плодам почти через сорок лет в 1993-м…»

Куняев не смог пройти мимо трагических событий в Москве. Эта незаживающая рана не давала ему покоя, как и любому порядочному человеку:

«И вот в каких оборотней выродились эти верные ленинцы в октябре 1993 года. Я цитирую: “Я желала тем, кто собрался в Белом доме, одного – смерти. Они погибли от нашей руки, от руки писателей-интеллигентов. Не следует винить в том, что произошло, мальчишек-танкистов и наших командос-омоновцев. Они исполняли приказ. Но этот приказ был сформулирован не Грачёвым, а нами”. Из статьи Новодворской “На той единственной, гражданской”. Журнал «Огонёк», редактор Коротич, номер 2-3, 1994 год. Статья написана от имени всех 42-х подписантов позорного известинского письма от 5 октября 1993 года, подписанного “шестидесятниками”… А в этом письме защитники Дома Советов, убиенные в те дни, назывались красно-коричневыми оборотнями, убийцами и хладнокровными палачами, как будто не их тела октябрьской ночью были погружены на баржи и увезены в неизвестном направлении…».

Куняев не позволял забыть ни одной страницы истории своего народа.

«Переписывают историю. А вот недавно из книги известной поэтессы Ларисы Васильевой… я процитирую маленький отрывочек. Из книги воспоминаний. “Когда это было? Весной 1966-го года. Ресторан Дома литераторов. Сидят особенные, амбициозные. Прервав свой разговор, Межиров внезапно повернулся к Евтушенко и своим завораживающим голосом говорит: «Я никогда не прощу тебе, Вознесенскому, Бэле, Булату того, что вы своими организованными сочинениями и шумихой заслонили путь целому поколению к океану настоящей поэзии». – «Ты слышал?» – спросил Евтушенко у Аксёнова. – «Согласен с ним», – ответил тот. Поворачиваюсь к Межирову, – это Лариса Васильева пишет. – «Вы имели в виду поэзию Серебряного века?» – «Нет, Серебряный век состоялся так, что его невозможно заслонить. Я говорю о поэтах вашего поколения, о Горбовском, о Рубцове, о Юрии Кузнецове и о многих других»”».

Куняев был не просто коллегой литераторам, а защитником неправедно скрытым. Вот что важно! 

«Заканчивая… с кем воюет “Наш современник” и за что он воюет? Скажу ещё несколько слов из Пушкина: “Европа в отношении России всегда была столь невежественна, сколь и неблагодарна. А в Америке с изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме. В её жестоких предрассудках. В её нестерпимом тиранстве. Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую подавлено неумолимым эгоизмом и страстью к довольству”. О России последнее, что он сказал: “Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя. Как литератора, меня раздражают, как человек с предрассудками, я оскорблён, но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков такой, какой нам Бог её дал”».

Куняев раскрывался, как верный сын своего Отечества, в душе которого не возникало сомнений, на чью сторону становиться, если возникала опасность его народу. Повезло журналу с таким главным редактором, повезло и Куняеву с таким журналом, в который принес своего «Белого Бима Черное ухо» Гавриил Троепольский, несли свои произведения Федор Абрамов, Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Василий Белов…

Я еще помню, как страстно говорил о куняевском детище Александр Проханов:

«Для меня “Наш современник” это дом. Родной. Тёплый. Светлый. С великолепными окнами. С видами на восхитительные аллеи. С маленькими окнами, откуда видны пажити, озими, деревни, с первой пургой, русская природа. Я в этот дом приносил самое дорогое, что у меня есть. Мои произведения. Я приносил их туда, где их не зарежут. Не обольют кислотой. Не оскорбят. Не превратят в омерзительные чучела. Над ними не будет глумления. И журнал “Наш современник” был моей охраной. Был моей обороной как беззащитного художника. Мы все, художники, беззащитны, у нас нет ни воздушных армий, не бронетранспортёров. Нашими защитниками являются наши собратья, наша культура».

Родной дом для писателей – тоже заслуга главного. Я на своём веку повидал десятки редакций, и немногие могут сравниться с духом заботы о нашей пишущей братии, царящим в этом журнале.

Проханов:

«”Наш современник” для меня является оружием. Потому что мы всё время, всё время литературное, весть наш век сражаемся. Это была постоянная схватка. Это не было упование и обольщение красотой слова, это была жесточайшая, смертельная схватка. И “Наш современник” был орудием, был пушкой гладкоствольной, из которой мы стреляли, из которой летели наши тексты. Иногда попадали в цель, приносили разрушение в стане врага, иногда мы промахивались, но сражались. И мы погибали. Многие из нас погибли. И мы не погибли, потому что погибали. Но кое-кто из нас выжил, выжила Россия, выжила восхитительная русская словесность благодаря тому, что были те, кто погибал… Я люблю “Наш современник”, как, может, для меня лично последнее прибежище, последнее пристанище. Удивительные слова Блока, который пережил всё, и декаданс, и течение революции, и поношение, и его последнее стихотворение, посвящённое Пушкинскому дому, и там есть такие слова:

“Вот зачем, в часы заката

Уходя в ночную тьму,

С белой площади Сената

Тихо кланяюсь ему…”

Я кланяюсь “Нашему современнику”».

Многие тогда кланялись вместе с Прохановым журналу и его главному.

Михаил ФЁДОРОВ