Автор: Александр Антипов – поэт и артист театра поэтов Влада Маленко. Написал фразу и поймал себя на том, что начал текст точно так же, как о Романе Сорокине. Впрочем, тут ничего удивительного. Обоих авторов порекомендовал Влад Маленко. Обоим повезло попасть в поле зрения и притяжения мощного поэта и мастера театрального искусства. Хотя думаю, что такое везение вряд ли способствует устройству комфортной жизни.
Мастер, в какой бы сфере человеческой деятельности ни реализовывал себя, чего бы ни создавал – стихи, музыку, спектакли, фильмы, беспилотники, перстни с бриллиантами, пирожки с капустой – по определению не может быть доволен собой, а, следовательно, и своими подмастерьями. Однако сразу замечу, что ни Антипов, ни Сорокин – далеко не подмастерья. Уверенно утверждать это мне позволяет качество их текстов. Они, Антипов и Сорокин, как бы точнее сказать, неотъемлемая часть личного состава единомышленников мастера.
«Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта – всемирный запой,
И мало ему конституций!»
— Сказал Александр Блок в стихотворении «Поэты», написанном в 1908 году
Что такое «всемирный запой»? Вовсе не обязательно – алкогольный. Запой творческий куда ближе понятию – всемирный. А постоянный творческий запой мастера, который одновременно – лидер, как было сказано, не способствует комфорту личного состава. Зато способствует постоянному пребыванию каждого члена коллектива в творческом напряжении. Иначе нельзя. Хорошие стихи, как впрочем, все хорошее (музыка, живопись и опять же – пирожки) рождается только в результате напряжённой работы.
Татары, русские, буряты,
Тунгус и друг степей калмык.
Мы многоросские солдаты,
Мы беса тянем за язык.
И оторвём, а как иначе?
Наложим на уста печать.
Товарищ Пушкин дал задачу –
Заставить бесов замолчать.
В стихи Александра Антипова товарищ Пушкин входит также органично, как товарищ Сталин.
Мы дальше своих носов не хотим ещё
Смотреть и узнать, что наш горизонт завален:
Вот мальчик грузинский – он к Рождеству крещён,
Поверишь ли ты, что это товарищ Сталин?
Не знаю, думал ли об этом Александр Антипов, но у меня ещё в советские годы сложилось убеждение в том, что два этих великих человека, Пушкин и Сталин, ключевые фигуры не только: один – литературы, другой – государственного строительства. Но и всей русской культуры на всём пути её развития. Один ещё в девятнадцатом веке создал эталонные образцы русского стихосложения и русской прозы и научил говорить наш народ на том языке, на котором мы говорим до сего дня. Другой – систематизировал все доставшиеся Советскому Союзу от Российской Империи знания, организовал в тридцатые годы минувшего века великий технологический прорыв, создал лучшее в мире образование и все результаты своей гигантской работы передал народу. И, что немаловажно, никогда и никому не надо забывать, что любимый поэт Сталина – Пушкин.
Должен сказать, что культ личности Пушкина и культ личности Сталина в моей личной Вселенной не прекращался никогда. И меня, литератора и читателя советской закалки, гражданина СССР и сегодняшней России, радует, что две эти личности – Сталин и Пушкин – живут в стихах молодого поэта Александра Антипова.
Впрочем, в его стихах живут и Гоголь, и Саврасов, и Малевич, и не только. Как, видимо, и должно быть у поэта хорошо знакомого с отечественной культурой. А если быть точнее – не знакомого, а знающего её. Уверен, что Антипов понимает: знание культуры народа, из которого происходишь и на языке которого пишешь – необходимое условие жизни в литературе и в искусстве. И замечательно, что именно такие поэты, скажем по-простому – культурные или давайте усилим – высококультурные, приходят сегодня в литературу, вытесняя имитаторов, халтурщиков, конъюнктурщиков, снующих около литературы с горбачёвско-ельцинских времён. На них, на молодых поэтов новой волны, у меня есть ещё одна надежда: если не вытеснят полностью, то, может быть, они хотя бы потеснят заполонившую всё и вся агрессивную массовую культуру.
То, что Александр Антипов – поэт молодой доказывать не надо. Достаточно только сказать, что родился он в 1987 году. В Москве. Живет и работает в столице. И не только: выступал со своими стихами и лекциями в Санкт-Петербурге, Кронштадте, Мурманске, Оленегорске, Салехарде, Кемерове, Благовещенске, Хабаровске, Биробиджане, Севастополе, Симферополе, Евпатории, Белгороде, Грозном, Ярославле, Калуге, Калининграде и многих других городах России и зарубежья. Автор сборников «Отпечатки будущих фотографий» и «12:21». Публиковался в «Литературной газете», альманахе «Словесность», «Роман-газете», журнале «Перескоп», в других изданиях. А сегодня – в «Литературной России».
Иосиф Куралов
Моя гражданская война I Моя гражданская война Во всякой мелочи видна. Вот офицер приехал в ЦУМ Купить задорого костюм. Но входит в этот ложный храм, Ловя ухмылки светских дам — Для них он люмпен. И пока В Одессе правит ТЦК, Известный киевский поэт По-русски пишет: "русских нет. Есть орки, нелюди, скоты". Всё это, братец — я и ты И офицер, познавший ЦУМ. Он выйдет выправлен, угрюм: Костюмчик новенький в руке И старый коптер в рюкзаке — Его продал за двести штук Когда-то лучший школьный друг. Ну вот и нету двух зарплат. И офицеров младший брат Воюет лихо против нас, Проспавший Родину Тарас. И сытый ЦУМ, и грязный ДЗОТ — Везде одна война идёт. Моя гражданская, твоя — По обе стороны семья. Костюм наденет офицер, Поскольку завтра во дворце Получит орден. Бог бы с ним — Скорей, скорей уже к своим. II Моя печальная страна, Тебя растлила тишина И стыдный миф, что где-то рай, А здесь теплушка да сарай. И ты попала под прицел: Шахтёр, студентка, офицер И светский лев, и малоросс. Но что мы вместе? Вот вопрос. Ответ лежит среди руин: Отец и мать, их дочь и сын В крови порезанных границ Ещё не рухнувшие ниц Перед обилием вранья — Вот это вот моя семья. Донецк и Харьков, Крым и Псков, Где вместо пары языков Язык один — большой семьи. В нём лица, праздники твои И горе, общее на всех. Но что ты скажешь мне о тех, Кто лил по Киеву елей, Проклявши клятых москалей? Не в том ли киевский поэт, Чей был рождён в Рязани дед, Нашёл начало всех свобод? Война гражданская идёт, Война народная идёт. III Но мир настанет, мир живой В эпохе этой роковой. Пусть поредевшим будет хор, Мой друг, бежавший за бугор, Ты проиграл, прости, прости — Чужой земле в твоей горсти Не стать родной, не стать твоей, Как ни молился бы ты ей. И те, которые извне Толкали глупых нас к войне, Кивая ласково "good, good", Себя уже не сберегут. И я застану времена, Где не моя ползёт война. И юный киевский поэт По-русски скажет: "много лет Тому назад пришла, темна, Моя гражданская война. Она скрипела, выла, но Так на роду нам суждено Себя губить и бичевать, Чтобы любви учить опять". Поэт читает, снег идёт — Две тысячи какой-то год. А где теперь твоя война? Да вот же — мёртвая она. Могила снытью поросла И русским снова нет числа. *** Бывший двор, качели, стройка И забытое с годами, Но простое: "эй, постой-ка! Огонёк найдётся даме?" "Не курящий, извините... " Даме той давно за сорок. И луна, как на магните, Зацепилась у высоток. И тебе уже неловко, Что курить не начал в школе. Вот магаз и остановка — Зажигалку взять ей что ли? Но смекнёшь — да нет, не стоит, Ведь опять пойдут вопросы: Кто, откуда ты... Пустое. Лучше пусть посмотрит косо. И, нектар отведав пенный, Без меня отпустит лето. Одиночество Вселенной — Строки вечного сюжета. Лунный сторож на орбите – Вот её теперь охрана. "Дама — скажет — прикурите От звезды Альдебарана". Огонёк сверкнёт над нею Как-то буднично-безлико. Точно так же и Орфею Повстречалась Эвридика. Акира Восток на подходе, а запад померк, Войной называют военные игры. И спит под покровом дождя человек, И снятся ему уссурийские тигры. Ещё ему снится Дерсу Узала И облако, точно фигура кобылья. Оставь человеку два белых крыла — И он не поймёт, для чего ему крылья. Земное надёжней: вот стрелы и лук, Начищенный ствол дальнозоркой винтовки. Всё дело в проверенной ловкости рук, В умении выследить жертву и только. Так было и будет: кто смел и хитёр, Тот ходит бесшумно и думает хищно. Есть две ипостаси — охотник и вор, Тревожен их сон и скоромна их пища. Первейшая мудрость — наука войны, Единственный путь не остаться добычей. И всякие звери на воле вольны Своих узнавать по набору отличий. И всякие люди, в себе намешав И злобу, и честь, маскируют повадки. Но спит человек, он решился на шаг Покинуть границы походной тетрадки, Где всё написал о себе и тайге, Не помня войны и не чувствуя мира. И бабочка спит на его сапоге. Как жаль — ты не знаешь об этом, Акира. И, может быть, это великий провал, А, может быть, счастье, которое тонко, Что бабочку-свечку, чей праздник так мал, В себя не успела вместить киноплёнка. *** Стоит мечеть, за ней церквушка – Такая смесь у нас во всём. Давай рассказывай, кукушка, На кукушачьем на своём – И сколько лет кому осталось, И сколько неба натощак. Но знай одно: солдат и старость – Не сочетаются никак. Другое дело, скажем – Пушкин И пресловутая дуэль. Ты зря накаркала, кукушка, Последний пушкинский апрель. Ведь, пережив позор Дантеса И пережив своих детей, О, Александр! Он был повеса В краю мечетей и церквей. Снега ветрами покосило С московских крыш и крымских скал. Пространство-время – есть Россия. Лишь Пушкин это понимал. Эйнштейн и тот совсем немного Не докрутил, хотя бы мог, Что не поэты ищут Бога, А их самих находит Бог. Отметит, выведет в пророки, А там и в мученики, но, Когда судьба ложится в строки – Не всё ли, Господи, равно? Ведь не смогли дуэли Сашу Прибить к последней полосе. У нас в России время пашут Пророки, мученики – все. Татары, русские, буряты, Тунгус и друг степей калмык. Мы многоросские солдаты, Мы беса тянем за язык. И оторвём, а как иначе? Наложим на уста печать. Товарищ Пушкин дал задачу — Заставить бесов замолчать. *** Встретить тёмную ночь, не имея спичек — Это тень армейских твоих привычек. Но и в новой жизни ты веришь тоже, Что ночами свет зажигать негоже. Ведь неясно, кто там, в соседнем доме — То ли друг тебе, то ли враг, но кроме Этих крайних крайностей, может статься, Встретишь тех, с кем лучше бы не встречаться. Кто простых гостей примеряя образ, Тишины твоей начинает обыск. До врагов с друзьями таким далече, Им важнее лампы, важнее свечи. Не успеешь их проводить, проститься, Как залётный рой мотыльков слетится, А ещё ватага соседей прочих. И уже не выгнать насильно прочь их. Потому любовь к темноте чудесна, Незаметность — это хотя бы честно. Незажённый свет неоткрытых окон — Это как защита, надёжа, кокон. Оградить себя от ненужных стычек — Тоже тень армейских твоих привычек. И одно из правил бойца, поэта — Создавая свет, отвыкать от света. Звёздное небо Звёздное небо — разведчик, что надо И не чужой, и не свой: Звёзды горят по периметру МКАДа, Но не горят над Москвой. Всё маскируется, всех маскируют, Моют фонарной водой. На мостовую от света сырую Голубь упал молодой. Голубь, родившийся в маленьком сквере, С роду видавший одно: Храм на Волхонке, как памятник вере, Вере, почившей давно. Высятся сталинки, сносят хрущёвки — Их рассудил этот век. "Думай о вечном и клювом не щёлкай" — Русского учит узбек. В памяти сыро, на улице сыро, Сыро в районе твоём: Долгие проводы старого мира — Лишние слёзы о нём. В библиотеке попрыгали с полки Новые "Дни Турбиных". Только Алёши теперь и Николки Стали Ордой для иных. Век наш покажется нам чистоплюем, Чёрным котом в темноте. Мы, как Малевич, его намалюем, Сидя на старой тахте. До Рождества насчитаешь ли, сколько Снега родится в году? Пялится в небо Москвы новостройка И замечает звезду. *** У метро человек на грани, Всё, что есть у него в кармане — Ключ от съёмной халупы ржавый И купюра с гербом державы. Человеку давно за сорок, Он в эпохе пожил попсовой, Где победа свободы, то есть Братство нищих длиною в совесть. А как совесть пришла в упадок, Дым отечества стал так сладок, Хоть занюхивай им чекушку, Где та няня и где та кружка? Тучи низко. Апреля мало, Человека весна помяла. Дом оставлен, у сына отчим, Ну хоть с деревом вышло, впрочем: Тот каштан во дворе на Пресне — Части жизни его ровесник. Посадил его, глядя в небо, Человек, что на грани не был. А теперь, воротясь оттуда, Он, как есть, обречённый Будда. Он, как есть, человек остатка, И ни валко ему, ни шатко. Быть на грани, теперь и вечно По весне по его Заречной, Быть на грани теней и света И не выбрать ни то, ни это. *** На солнечных зайцев солнечная лиса Охоту вела — нам стукнуло по двенадцать. Ещё не случился грех, не нашла коса И наши в хоккей умели надрать канадцев. Союз Обеднённых Наций — интеллигент, Читающий у метро газету "Чужое наше", Где русский мужик целует двуглавый герб, Гадая по звёздной карте кремлёвских башен. Мы дальше своих носов не хотим ещё Смотреть и узнать, что наш горизонт завален: Вот мальчик грузинский — он к Рождеству крещён, Поверишь ли ты, что это товарищ Сталин? Истории нет — есть пропасть от нас до нас, Там солнечный заяц прыгает по каштанам, Там вирус любви растратил боезапас И нас не спасли его роковые штаммы. Выходишь на улицу — Боже мой, как светло! А вместо грачей, которых писал Саврасов, Повсюду страницы книжные намело Из школьных библиотек для десятых классов. Читай эти книжечки и становись умней, Пока за душой весёлая перестройка, И Гоголя вспомни, и сам запрягай коней — Авось донесёт куда-нибудь птица-тройка. *** И что ни вечность — вечно западня, И что ни песни — мы под них не плачем. От музыки нет проку. От меня Есть музыка — и, значит, я не значим. И если песни каются про нас, Живут про нас, то мы смеёмся сдуру. Литература метит на Парнас, И мечу я мечом литературу. Мы песенники, мы призывники, Кривые скоморохи на гулянке По воле вечнопишущей руки, По заповедям Игоря и Янки. Любовь лежит подушкой на софе, Я сплю на ней — и только мнутся перья. Любовь лежит в просроченной строфе, Забыл её — и всё, и где теперь я? Уже листва снимается с берёз, Летит на юг — у листьев опыт лётный. И даже я свой возраст перерос, Я, как листва, как листья — беспилотный. Повешу память, как колокола, От звона этой памяти немея, Чтоб музыка была, была, была — Я ничего другого не умею. *** Я зиму читать повадился Тебе, ангелок мой бедный. А хочешь, мы в снег повалимся, Как яблони, как мольберты? А хочешь, по-русски влюбимся, Тоскливо и долго чтобы? Уедем в Коломну, Люберцы, Где тоже одни сугробы. И брызнет художник красками — А я говорю: завьюжило... И странно, что площадь Красная, Когда она вся жемчужная. Не снег, а жемчужин шарики С последнего неба скошены. Не плачь обо мне, душа моя — Уж больно зима хорошая. *** Поехали домой по сентябрю! Листву пропустим первую в трамвай — Уступим ей: авось, не месяц май, Где я не понимаю, что творю. Смотри-ка: на верёвочке луна — Игрушка поднебесной школоты. Любовью перепачканные рты И праздничное небо из окна — Всё это про июль, а нам уже Вставать с тобой по осени чуть свет, Глядеть, как беспокойный твой сосед Бабульку "Волгу" лечит в гараже. И кто из них кого переживёт: Старик ли тачку, тачка старика — Для них забота в том невелика. А нам с тобой теперь за этот год Напиться бы ума да по уму Увидеть рай, где собран урожай. Ты в сентябре и ёлку наряжай, И празднуй Пасху, веря никому. За этот год царей и слесарей Насмотримся — они на вкус и цвет. Надеюсь, беспокойный твой сосед Спасёт "Волгаш" без окон и дверей, Помчится с непристёгнутой душой К далёкой однокласснице на юг, А, значит, одиночеству каюк. Ты, маленькая вся и я, большой, Болеем за него который век, Который снег, которую жару. Я за тебя живу, а не умру, Осенний мой хороший человек. *** Грешу тобой, а не с тобой - По всем законам несближений! Собор Василия блаженней Желаний женщины любой. Но ты ведёшь меня тайком До церкви, храма, до часовен. Я ветром нежности просолен, От бурь отвёрнут маяком. Не ты маяк, но ты моя! Слепые бредят маяками! Иду в пивную с мужиками, А ты, как беглая швея, Плетёшь на ткацком феврали Веретеном мужицких спален. Я первобытен, я наскален, Не маг, не Мао. Маугли. Но что тебе до наших вер, До наших верб нераспушённых, Когда почуял воскрешённым Себя гулящий Агасфер? Я вскормлен джунглями под бит Босых битлов и Чака Берри В чужом тебе СССРе, Чей герб на гордости набит. Стихи - как пара голубей У Белорусского вокзала. Зачем ты мне весну сказала? Не верю ей, не верю ей. *** Летучая холодная капель, Где капли соревнуются в полёте, И судно, налетевшее на мель, И люди в достоевском "Идиоте": Всё это что и как ни говори — Примеры оправдания гордыни. Недаром и цари, и бунтари Поныне популярны. Но отныне Их любят за изящные слова, А дело — до него какое дело? Уехал Бонапарт на острова И Жозефина следом не поспела. Но русский император с ней гулял, Прихлопнув бонапартову гордыню — Изящного бесславия финал И слава, перетёртая в пустыню. Падение империй и культур, Павлиньи танцы, русская рулетка — Гордыне не даётся перекур, И в новую петлю спешит планетка. Война и море, леность или прыть — Отводится на выбор лишь минута. А цель солдата — просто усмирить Гордыню необузданную чью-то. Остаться неизвестным рядовым, Каких бы не носил наград и званий. Затем вернуться в Липецк или Крым, Как раньше выпивать с вахтёром Ваней И просто жить. А если не свезёт, А если не получится вернуться — Лежать среди полей, среди болот, Раскрашивать пейзаж фигурой куцей. И пахнет гарью розочка ветров, И бабы всё рожают по-привычке. — Скажите, где лежит сержант Костров? — Не в курсе мы. Спроси у медсестрички. Пацанам Что в булочную очередь, что очередь в герои — В любую неизменно наугад Колоннами смущёнными по двое и по трое Одни и те же мальчики стоят. Стоят за ними девочки, за мужем или сыном И внукам объясняют сказку так: Попали в плен под Горловкой Незнайка с Буратино, Но спас их от беды Иван-дурак. И не понять холёному милашке спайдермену И прочим властелинам всех колец, Что эти наши мальчики готовятся на смену Чужим супергероям наконец. И каша смыслов варится, и русское в опале У тонких псевдорусских культперсон. Но разве наши мальчики в герои помышляли, Бахмут освобождая и Херсон? Их не покажут массово на кассовом экране, Не выберут лицом ПАО Нефтьпром. У них не деньги левые, а три звезды в кармане, Они живут в землянке вчетвером. Пройдут протесты пошлости по улице Заречной, Весна пройдёт, как буря или месть. А эти наши мальчики останутся навечно — Они Россия, в общем-то, и есть.
