Сын коммунара и поэт страны Советов

В самую пору заводить рубрику «Возвращённые имена»… Хотя живём-то мы вовсе не в те времена, когда сознательно, целенаправленно предавали бы кого-то забвенью и умолчанию. Время наше характерно и опасно другим: безразличием и равнодушием. «Нулевым», например, интересом к героике социалистического рывка человечества, который по историческим часикам, среди холодных и малоразумных тысячелетий был только что… Но, утопленные в питательном растворе паразитарного (на Советском прошлом) по сути потребительства, хлебнувшие капдействительности «дорогие россияне» (как же разит ельцинским перегаром от этих слов!), равно как и громадяне, не в силах дотянуться до Эпохи, в которой не было меж ними границ и потому не могло быть войн.

И на фоне отчуждения, отстранения не просто республик друг от друга (что это за субъект такой — «республика»? — спросит обыватель, не слышащий в ней на латыни «власть народа»), но уже и наций (в подмосковном общественном транспорте можно услышать как нормальное — бранное, постыдное выражение «хохлы»), на фоне их (деморализующей, шокирующей советских патриотов) третий год длящейся войны — (для советских — внутриотечественной) — спасает родство. В самом высшем и при этом конкретном смысле родство — ощущение причастности к тому, что делали твои непосредственные предки, понимание ответственности за то, что они оставили тебе в наследство. А оставили они нам мир, социализм, СССР. Сейчас ничего из этой триады властвующие буржуи не оставили вымирающему по миллиону в год населению «новой России». И то самое «крайнее» родство, родство-наследство, родство семейное, дальше которого и отступать-то некуда, — вопиет, восстаёт против политики разобщения, пропаганды взаимоистребления, подаваемой как актуальный патриотизм с обеих воюющих сторон.

Это примитивный, наверное, уровень родства — ведь в пору уверенного продвижения общества вектором социального прогресса, в пору слаженной и целеустремлённой работы людей разного происхождения на уровне межреспубликанской кооперации, как по той же Лунной программе (пункт управления Луноходом-1 находился в УССР), — отпадают за ненадобностью «родо-племенные пережитки» и родство ощущается со всем прогрессивным человечеством. И именно ощущение такого, главнейшего родства — досталось нам, рождённым в Советском Союзе республик свободных.

Как бы ни ругали задним числом «застой», а мы росли в атмосфере самой высокой человечности, которая воспитала нас интернационалистами пролетарского толка и пролетарской же идентичности — на том высоком интеллектуальном уровне, которого он, советский и мировой рабочий класс достиг к концу ХХ века. Поэтому пережитком досоветского, дореволюционного времени (добивающим последнее советское не только в инфраструктуре) воспринимается нами война.

Однако, когда не «работает» родство высшего, общечеловеческого плана, помогает, подпирает, чтоб не проваливались дальше в позапрошлое — родство кровное. Благодаря семейным архивам потомка, Игоря Панченко (а это целая творческая династия — художников, скульпторов, литераторов), мы с вами, дорогие читатели, имеем редкую возможность (да что там — счастье!) из мрака капиталистической разобщающей действительности заглянуть туда, где были у РСФСР и УССР другие цели. Где строились не просто гиганты индустрии (такие, как уничтоженная войной Азовсталь или приватизированные Магнитка или Норникель), а так — строилось бесклассовое общество, знаменующее свои мирные победы в мировых масштабах Сталинской конституцией.

Спасают архивы! И, словно ища синхронизации с другой (на фоне обильного ненаказуемого сквернословия, мата-перемата нынешних радиоведущих — Баранца, Соловьёва), воистину родной и культурной речью, мы окунаемся в энтузиазм русскоязычной поэзии украинца, краснофлотца Павла Панченко. Это вторая публикация его стихов на страницах «ЛР», и мы конечно же продолжим их в году нынешнем и будущем (а наследие его огромно), насколько это будет уместно в потоке актуальных новостей литпроцесса (собственно, по реакции вашей, читательской, и поймём).

Сегодня, как и в предыдущий раз — на нашем календаре — Индустриализация, 1930-е, озаряющие поныне наши уже отдельные страны общим, единым порывом в создании Днепрогэса (потому поначалу даже Запорожье собирались сделать столицей СССР, но это другая история), Каховской ГЭС, Криворожстали… Когда умели вместе созидать — то и прекрасные поэмы рождались! Такие, как «Ганна»… Не об этой ли украинской ночи, так и не познанной на его веку, писал Маяковский?

Д.Ч.

Песня о нагане 
            Памяти отца-коммунара

И вот не кружит
Боевая пурга
По нашему
Вешнему краю..
И мирные годы
Взошли на курган,
Где кости отца
Догорают.

И вот на столе
Предо мною лежат
Стихи и наган,
По соседству.
И снова кричу я:
- О, как я богат
С тобой,
Боевое наследство!

И это стальное
Наследство отца,
Как память о нём
Дорогую,
Как лучшего друга
Поэта-бойца,
Для будущих битв
Берегу я.

В ночной тишине
И в шумихе дневной,
В минуты раздумий унылых
Я вижу Кавказ
И встаёт предо мной
Отца молодая могила.

И кажется, шепчет
Печальный курган:
- Для сына
Боролся и жил он...
И бодрость во мне -
Огневая пурга,
Гудит
И гуляет по жилам.

И кажется, шепчет
Суровый курган:
- Грядущее жди
И приветствуй! -
И я берегу
И лелею наган,
Отца боевое наследство!

Журнал "Прибой", 1928 год


В.В.Маяковскому
 
Сердце поэта упало навзничь,
И захлебнулась песня.
Ваше слово,
Товарищ маузер,
Сказано неуместно!
Только подумать...
Всё выше пламя,
Пламя стены Кремлёвской,
Пламя стены,
У которой плавил
Песни свои
Маяковский.
Только подумать...
Гудят комбайны...
Дым над страною, искры...
И -
Донесло до степных окраин
Не голос его,
А выстрел.
Что же, страна!
Молодыми славься,
Чьей силе под блузой
Тесно...
И ваше слово,
Товарищ маузер,
Сказано... неуместно!
Сердце завода не знает пауз,
Бьётся
В победной
Сшибке...
Ваше слово,
Товарищ маузер,
Сказано... по ошибке!

Газета "Известия", 16.04.1930


ГАННА

Наглухо глаза закрою -
В стан бригадный под горою
Ветер дунет во всю мочь.
На зрачках, на веках, что ли,
Вспыхнет ночь. Ночное поле.
По земле. В такую ночь -
Поле. Полевая ночь.
Стану я ходить с опаской
По земле. В такую ночь
Крепче душу приторочь.
К телу! Северокавказский
Ветер дует во всю ночь:
Вот бы ветряки мололи!
Словно перекати-поле
По ветру летят поля.
«Так и жди, что сдунет, скинет,
Каково же там, на льдине?»—
Скажет хлопец у руля.
«Их со всех сторон могила
Ледяная окружила,
А живут, не ждут беды...»
Кепку на уши натянет,
В ночь летучей мышью глянет,
Не оставит борозды...
Я ищу для песни слова
Не слабее рулевого,
Что мне ветер? Я найду
Руку сторожа ночного
И скажу: «Побудем снова
В девятнадцатом году.
Расскажи мне про Дубьягу,
Берестовского бродягу,
По началу кулака.
Как с наганом-самовзводом
Он гонял по огородам
Партизана Боровка:
«Я ли душу не потешу?
На ремне своем повешу
Пролетария всех стран!
А поставят возле тына,
С под земли заставлю сына:
«Бей их с музыкой, Иван!
Всех под ноготь»
...Ну и ночка!
Где гора? И где река?
Где ты ходишь, бродишь, дочка
Партизана Боровка?
И запутаюсь в бурьянах
И покличу:
«Ганна! Ганна!
Где ж фонарь-коптильщик твой
И услышу:
«Что ты, милый?
Я же рядышком с тобой!
Я ходила за кобылой,
За жеребой, вороной.
Кто спугнул? Спроси у ночи!
Да запомни: наш учетчик
С тем Дубьягою дружил,
И недаром середь ночи
Подымить он приходил
На конюшню.»
А потом -
И скажу я: «Милый сторож,
Ты с любой погодой споришь,
Бережешь бригадный стан,
Так ответь мне без обмана:
Кто ты, дочка партизана
Иль сама ты партизан?
Говорят, что прошлым годом
По кулацким огородам
Ты раскрыла столько ям,
Что на промыслах ловецких
Тридцать келий соловецких
Дали вашим кулакам;
Говорят, что как-то ночью
Кто-то лез к тебе с дрючьем
(Может, это ваш учетчик?)
Да остался не при чем;
Говорят, что ты в работе,
Словно ласточка в полете,
Только в поле - пыль столбом.
Что тебя не перегонишь,
А догонишь, так потонешь
В собственном поту своем».
«Говорят!» А ты туда же!..
Вот побудь у нас чуток -
Все узнаешь! И расскажешь
Нам про свой плывущий док...
Знаешь, летом в Берестовке
Ягод! - ешь, когда не слаб...»
Я: «А ты в своей спецовке
За котельщицу сошла 6!
Вот бы мы с тобой на пару
Крыли, подсыпали жару
Нагревальщикам! Суда
Сами прыгали бы в воду.
Ты бы первой по заводу
Вышла... Только вот беда:
Для тебя в политотделе
В тучах место приглядели:
В школу летную пошлют...»
Ганна: «Правда? Вот я рада!
Знаешь, мы в любых бригадах
Будем рядышком...»
(И тут из-за туч проступят зори).
Я: «Ты слышишь грохот моря?»
Ганна: «Камыши гудут...»
И раздастся звон отвала -
И проснутся все, от мала
До велика. И пойдут,
Славя то, что громом грянет
По-над миром, то, что станет
Песней, сказкой, - в ту страну,
Где бригадный сторож почил,
Ходит, бережет весну;
Где полуночный учетчик
На учете; в ту страну,
Где на льдинах не застонешь,
Ждешь победы, не беды;
В ту страну, где я погоныш
Воздуха, земли, воды;
В ту страну, где на прощанье
Я скажу не «до свиданья» -
Здравствуй, партизана дочь!
А на веках поневоле
Вспыхнет ночь. Ночное поле.
Поле. Полевая ночь.

Журнал "Смена", 1934 год


У САДА
       Вере Юровской

Я помню четыре рассвета,
Четыре морозных зари,
В молчаньи простреленных веток
Как будто звучало: "Умри!"
Умри? Умереть на рассвете
Единственной жизни своей!
Как мало простора на свете,
Как много на свете смертей!
Упали - убитые - ветки.
Не так ли и ты упадёшь?
Уйми неуёмную дрожь,
Не выдай её контрразведке!
Не думай о смерти. Убей
И страх, и кричащую память!
Тебе ли не переупрямить
Вот этих? Смотри: воробей
О жизни хлопочет. Валежник
Не колет. А холод - как зной.
Ты только подумай: подснежник
Вот здесь улыбнётся весной.
Далеко ли наши? У сада
Пятнадцать товарищей - рядом,
Напротив - семнадцать врагов,
Колите! Глушите прикладом!
Но только б не слышать разряда,
Не видеть, как выскочит кровь!
А в теле, почти помертвелом,
Уже холодеет свинец.
Четвёртая пытка расстрелом!
А может, и вовсе конец?
И жить уж почти не хотелось,
И страх уж почти и не страх.
Но только наружная смелость
Держала тебя на ногах.
И стыдно от этой нестыдной,
Предсмертной своей наготы,
И жалко, до смерти обидно,
Что мига не дожила ты!
А всё, чем дышала заране,
Что было надежд и желаний,
К чему всею кровью рвалась, -
Над этой могилою ранней
Свершится! Но вот раздалась
Команда... В тебе - прогремело.
Ты падаешь - мёртвой? Живой?
Товарища мёртвое тело
Раскинулось рядом с тобой.
Мертва? Почему же лопаты
Звенят? А земля холодна?
Солдаты, постойте! Солдаты,
Убейте меня!.. Тишина.
Копают. И, кажется, чистят
Лопаты. Так что ж это? Жизнь?
Не комья, а прелые листья
Бросают. Любимая! Жизнь!
Уходят... Бедняцкая хата.
Девчата одели тебя.
Ты ищешь, ты кличешь солдата,
Что смерти не отдал себя.
И снова - в работу. И снова
Всей кровью ты рвёшься в бои,
Всей жизнью своей. И - ни слова!
А что же надежды твои?
Всё, чем ты жила и горела,
С лихвою смогли мы добыть!
Я помню четыре расстрела.
Но разве их можно забыть?

1935 год

"Молодая Москва". Сборник стихов. Под редакцией И. Уткина и П. Антокольского. Павел Панченко - "У сада" (Стр. 171-173). Гослитиздат. Москва. 1937 год.