Автор: Три дня назад, после тяжёлой болезни, из этого мира ушёл Толя Гуницкий — или, для своих, Джордж, — вместе с которым мы создавали группу «Аквариум» летом 1972 года. Мы подружились, когда я учился в третьем классе 429-й школы Московского района Ленинграда, а он — в четвёртом. Мы жили в соседних парадных, вместе ходили в литературный кружок, вместе писали стихи.
Поэтом он был, надо сказать, особенным. Честно скажу: на мой взгляд, такого русский язык ещё не знал. Откуда он брал такие слова, как ему приходили в голову такие невероятные словосочетания — спросить уже не у кого. Но это было. И остаётся с нами.
А начиналось всё с того, что мы с ним были чуть ли не единственными в нашей школе, кто слушал, изучал и коллекционировал музыку. Теперь такое трудно себе представить — в какое волшебное время мы жили: по радио и ТВ нам внушали, что мы живём в лучшей стране в мире. И действительно — оттепель, полёты в космос, вкуснейшая хрущёвская кукуруза в банках… А теперь ещё и музыка — чего нам было ещё желать? Мы по-настоящему верили, что живём в лучшее время, в лучшей стране.
Только тогда эта необходимая, как солнце, музыка ещё не называлась «рок», а называть её «рок-н-роллом» язык не поворачивался. Рок-н-ролл в середине 60-х был уже делом прошлого: Элвис Пресли, престарелый Билл Хейли… О нет, мы слушали «Битлз», «Троггс» и всё такое. Я записывал музыку с радиоприёмника, Джордж — уж не помню откуда.
И, кстати, когда спрашивали, почему он Джордж — ответ был один: потому что не похож на Сантану.
Наслушавшись прекрасной музыки середины 60-х, мы с Джорджем поняли: пора начинать делать что-то своё.
Почему нас потянуло на абсурд — сказать сложно, а с другой стороны, очень даже просто: пронизывающая всё вокруг атмосфера неистинности, ненастоящести делала абсурд единственной разумной формой общения с миром. Ознакомившись с классикой театра абсурда — «Носорогами» Ионеско и «В ожидании Годо» Беккета, — мы как-то естественно начали устраивать перформансы прямо на улице, выплясывая невообразимые туземные пляски перед ни в чём не повинными прохожими, приставая к ним с идиотскими стихами и песенками. Зачем мы это делали — ума не приложу, но тогда это казалось естественным.
Нагулявшись по улицам, мы шли к Джорджу домой и продолжали то же самое — только в области звукозаписи, фиксируя на его магнитофон перформансы, состоявшие из бессвязных криков, монологов, стихов и всего, что приходило в голову. Мы называли это «опусами».
Много лет спустя первый альбом, записанный нами — «Искушение Святого Аквариума», — был сделан по тому же принципу. Поэтому неудивительно, что дослушать его мог только человек несгибаемой воли. Когда, много лет спустя, дело дошло до настоящей записи, — опыт свободы, приобретённый в детстве при записи «опусов», определил настроение и эстетику «Треугольника» и всего раннего «Аквариума», включая даже концертные выступления.
Интересно, что каким-то непостижимым образом наше нелогичное и абсурдное поведение было лучшей реакцией на происходящее вокруг — и те, кто нас слушал, это чувствовали. Конечно, это было сугубо петербургским явлением. Я уже рассказывал, что когда я привёз в Москву первые катушки с альбомом «Треугольник», наши московские друзья во главе с Артёмом Троицким (тогдашним главным музыкальным авторитетом) вынесли суровый приговор: «Везите свою хрень назад в Ленинград, здесь этого никто никогда слушать не будет».
История, однако, рассудила иначе. Более того, песня «Марш» на слова Джорджа многие годы стихийно исполнялась в разных местах солдатами на плацу, вызывая смятение в рядах старших офицеров Советской Армии. Вот уж чего Джордж точно не мог представить, когда писал.
Но часто — как и у любого настоящего поэта — сквозь, казалось бы, весело-абсурдный ряд слов пробивалась отчаянная, пророческая, неизбывная тоска. Таково служение настоящего поэта: что бы ты ни собирался написать, ты должен давать словам волю, чтобы они сказали то, в чём ты сам боишься себе признаться.
А ударником «Аквариума» Джордж был не так уж долго — зимой 72/73 года и ещё какое-то время после этого, когда у «А» появилась репетиционная точка в доме культуры в Зеленогорске — час езды на электричке от Ленинграда. Почему-то у факультета ПМ-ПУ были с этим местом тёплые отношения.
Мы, как цуцики, катались туда несколько раз в неделю, чтобы поиграть на электрогитарах и барабанах. Репертуар у группы был своеобразный: песни вроде «В Храме Раджи-Вишну» (особый гибрид божеств, в Индии неизвестный), «Всё должно пройти», «Война» и другие, заслуженно забытые.
Когда в марте 73-го мы сыграли концерт для двух дюжин бесстрашных и морозостойких студентов, нам удалось перебраться в сам университет — в комнату за сценой актового зала факультета прикладной математики и процессов управления, находящегося в полукруглом здании за Смольным монастырём на берегу Невы. Там мы провели следующие пять лет: репетировали, записывали первые альбомы и даже несколько раз играли на танцах.
Но Джордж к тому времени уже оставил стезю музыканта и — под чутким руководством ученика Товстоногова, Эрика Горошевского — всерьёз занялся театром и начал писать пьесы. Он даже поступил в Театральный институт. Что, впрочем, никак не мешало ему иногда разражаться чудесными стихами, из которых вырастали песни…
Я от всего сердца уверен, что лучше всего провожать друзей, празднуя сделанное ими. Поэтому сегодня я хочу послушать вместе с вами наши песни на его стихи.
Борис ГРЕБЕНЩИКОВ, признанный в РФ иноагентом
От редакции: Истинность или неистинность происходящего (вокруг нарождающегося контрапункта соцреализму и контркультуры) в 1960-х и 70-х — вопрос, конечно, спорный. Как и сама эта пространственная локализация событий и инобытий: что «вокруг», а что «в центре» (public eye). Понимая, что сейчас, на фоне кончины поэта, совсем не время для дискуссий, мы в то же время легко извлекаем из общеизвестной Истории такие контраргументы, которые по «неистинности происходящего» бьют суровым доводом факта.
Начало 1960-х и все 70-е — период бурных (и максимально обогативших всю, — а не только советскую, к слову, — мировую науку) космических исследований, период развития молодой, недавно возникшей отрасли науки — планетологии. Вооружённым техникой разумом человечество приблизило на «фотографическое» (достигаемое радиосигналом!) расстояние к себе мифологические прежде планеты: Венеру, Марс (причём Венеру — уже в 1961-м, но первые снимки её поверхности СССР получил в год моего рождения, в 1975-м)… Всё это делал тот самый Новый, которого создавали в 1920-х годах большевики, Советский человек и поспешающие за ним американцы.
Не случайно и британская группа «Пинк Флойд» заинтересовалась темой обратной стороны Луны — коль скоро меж США и СССР шли столь тогда интересные всем телевидениям «лунные ралли» (это дословное название той киносъёмки, что подтверждает для маловеров и конспирологов пребывание астронавтов на Луне, причём неоднократное)… Тогда, именно тогда, хоть и в соревновательном стиле — человечество делало широчайшие шаги в космос своим коллективным, что важно подчеркнуть, устремлённым к непознанному разумом! (скоро выйдет на нашем сайте видеоматериал из «Гостиной ЛР» об этом как раз)
То есть научная истина, за которой для здорового общества следуют все прочие — как раз в этот период торжествовала. И вопрос тут иной поворачивается стороной: насколько она, истина эта, была интересна, приоритетна благополучно существовавшей внутри социалистической системы инакомыслящей арт-богемке, приветствовавшей позже песнопениями и благословениями контрреволюцию и социальный регресс?..
Я бы сейчас больше, конечно, не интерпретациями былого озаботился, а изданием той самой книги, на которую Джордж не нашёл то ли денег, то ли издателя (намоленные времена-с, да-с). Наверное, весь внутрипитерский среди интеллигенции авторитет и связи БГ на это употребив, не так это сложно реализовать, в конце-то концов. Вот это и было бы лучшим послесловием — праздником…
Д.Ч.
