Автор: В ушедшем году не стало Мэлора Георгиевича Стуруа, журналиста-международника. Его имя хорошо знакомо читателем не только у нас в стране, но и далеко за её пределами.
Мэлор Стуруа — человек удивительной судьбы, полной взлётов и падений, счастливых случаев и совпадений, верных друзей и предательств. Пережитое Мэлором вполне тянет на толстый приключенческий роман. Чего стоят только разбитые волейбольным мячом очки Берии, выигрыш на бильярде у Сталина, спор с маршалом Жуковым о выпивке, отказ Брежневу поменяться машинами…
Он родился 10 апреля 1928 года в Тифлисе, как тогда назывался Тбилиси. Изначально его хотели назвать Фаэтоном. А всё потому, что у его матери Нины Николаевны роды начались неожиданно и её срочно доставили в больницу на случайно подвернувшемся фаэтоне. В последний момент отец Стуруа Георгий Фёдорович, старый большевик, передумал. Негоже революционеру называть сына по имени греческого бога. Георгий Фёдорович вышел, как когда-то говорили, из крестьянской семьи и ещё юношей с головой ушёл в революцию. Были и аресты, и ссылки, и тюрьмы, и каторги, и… побеги. Он последним покинул баррикаду у Горбатого моста на Пресне в Москве в революционные дни 1905 года. Кстати, именно в это время Георгий Фёдорович не только подпольно печатает большевистские газеты и листовки, но и сам начинает активно писать, положив начало династии журналистов. Эту профессию выбрали его сын Мэлор, внук Андрей и правнучка Ксения. Позже, в 1919 году он был среди руководителей бакинской коммуны. Волею случая он и Анастас Иванович Микоян сбежали из тюрьмы и не были расстреляны вместе с 26 бакинскими комиссарами. А так их было бы 28.
Георгий Федорович и его братья вместе с Красной армией в 1921 году штурмовали Тифлис. А среди оборонявших город были бывшие царские офицеры — братья мамы Мэлора, происходившей из древнего грузинского княжеского рода Абуладзе. Так что брак Георгия и Нины не принимался и осуждался как с той, так и с другой стороны. И только рождение сына примирило враждующие кланы.
После окончания школы Мэлору представилась возможность воспользоваться «национальной квотой» для поступления на факультет международных отношений МГУ, вскоре преобразованный в самостоятельное учебное заведение — Московский государственный институт международных отношений.
Однако о работе в МИДе, как предполагалось, даже мечтать не приходилось. К тому времени его отец, занимавший до того высокий пост — председателя Президиума Верховного Совета Грузинской ССР, был обвинен в «тоске по троцкизму». И при этом легко отделался.
А дело было так. После войны Георгий Фёдорович написал воспоминания, где по сути реабилитировал закавказских большевиков, которые были репрессированы в 1937-1938 годах. Неслыханная дерзость! Поскольку Георгий Стуруа занимал высокий пост, то вопрос о выборе наказания для него был вынесен на заседание Политбюро ЦК ВКП(б). Кстати, Берия поспешил завести дело на Георгия Фёдоровича. Казалось, что всё решено, но неожиданно Сталин бросил: «Старик, видимо, выжил из ума. Поскольку грузинские товарищи не могут сработаться с ним, давайте освободим его». Так и сделали, с припиской о «тоске по троцкизму». Видимо сыграло свою роль старое знакомство Сталина со Стуруа ещё по дореволюционным временам. Кстати, в своей автобиографии Сталин вспомнил, что именно Георгий Фёдорович привёл его в семью Аллилуевых.
Для сына «тоскующего по троцкизму» закрылись все двери. Мэлор получил «свободное» распределение — на все четыре стороны. Сокурсникам повезло больше. Кого не взяли в МИД, направили на работу в газеты и на радио. В том числе и в «Известия». 1949 год был не из лучших для страны. По всему Советскому Союзу, набирая скорость и силу, катился каток новой волны репрессий. В иностранном отделе «Известий» осталось всего два человека: кто-то был арестован, кто-то сослан, а один сотрудник попросту исчез… Вот и решил тогдашний редактор отдела Владимир Леонтьевич Кудрявцев сделать ставку на «незасвеченную» молодёжь.
Так туда в иностранный отдел попал и друг Мэлора Ярослав Шавров. Он и протянул руку помощи, предложив писать заметки и фельетоны, но за его подписью. А гонорары шли бы Мэлору. Обман быстро раскрылся. Редактор отдела обратил внимание, что Шавров стал писать заметно лучше, ярче, и вызвал его на беседу. Тому ничего не оставалось, как сознаться и повиниться. Но вместо ожидаемых громов и молний Ярослав услышал: «Так тащи парня к нам!»
Оформление шло хорошо до той поры, пока бдительный кадровик по фамилии Кузюрин не обнаружил уязвимое место… Что было дальше, лучше всего описал сам Мэлор Георгиевич:
Мучаясь от стыда, Кудрявцев сообщил, что я не подхожу по анкетным данным. Видя, что я раздавлен, посоветовал: «Если среди ваших знакомых имеется какое-либо важное лицо, которое могло бы поручиться за вас, пусть позвонит главному редактору…» Таким важным и знакомым мне лицом был только Анастас Иванович Микоян — давний друг отца ещё по подпольной работе в Закавказье. Я ему всё и рассказал. Обычно спокойный, Анастас Иванович сильно возмутился, даже взорвался. «Иди домой, Мэлор, — сказал он. — Я позвоню Губину (главному редактору «Известий» в то время), и поручусь за тебя». И позвонил. Губин что-то пролепетал об анкете, но Микоян перебил: «Если вам недостаточно моих гарантий, я вынужден передать трубку товарищу Сталину». В телефоне раздался голос с характерным акцентом: «Товарищ Губин, Георгий Стуруа, несмотря на некоторые ошибки, хороший товарищ. Он мне лично известен. Но дело даже не в этом. Дело в принципе. Вы, конечно, помните мое положение о том, что дети за родителей не отвечают? В любом случае я присоединяюсь к Анастасу Ивановичу. Надеюсь, этого хватит». И трубка на том конце упала на рычаг. Губин немедленно затребовал заведующего кадрами и с апоплексическим лицом стал кричать о том, что тот забыл важнейшее указание товарища Сталина. «На каком основании вы отказались принять Стуруа!?» (Это было, конечно, чистым лицемерием, так как Кузюрин Губину об этом основании докладывал, но, зная правила игры, молча всё стерпел). Дальнейшее было делом техники. 6 февраля 1950 года я был зачислен в иностранный отдел «Известий» литературным сотрудником…
Андрей СТУРУА
Сегодня мы публикуем новые малоизвестные стихи Стуруа. Поэзия была логическим продолжением его творчества.
ТЕЛО
Я ненавижу своё тело. Оно как треснувший сосуд. Его упорно, оголтело Пиявки времени сосут. Распухли вены и суставы. Без костыля не устою. Я устаю не по уставу, Не по уставу устаю. Года летят победоносно, Им наплевать на мой протест, Вульгарно обнажились дёсна, Не выдержав тугой протез... Но вот прошли тысячелетья, Отшлифовали груды скал. И археолог по наитью Меня в карьере отыскал. Ну, думаю, вот повезло мне, И этот мир не без друзей. И прямо из каменоломни Положат в мраморный музей. И осветят меня обрядом Нерукотворной высоты. С Тутанхамоном лягу рядом Как гений чистой красоты. И удивляться каждый будет, На иглы древности подсев: Какие раньше были люди. Не то, что нынешний посев!
ЛЮБОВЬ ПО-СТАРИНКЕ
Люблю я старомодную любовь, Ухаживать люблю я по-старинке. Люблю, на лбу подняв дугою бровь, Пускаться в вихрь классической лезгинки. О, как люблю старинный менуэт И талии, затянутые туго! Люблю неотвратимый этикет Лишь нашего, лишь избранного круга. Люблю камзолы, шпаги, парики, Люблю кольчуги и златые латы! Вы скажете: "Свихнулись старики." Но старики, как ястребы, крылаты. Люблю дарить букеты алых роз, Бросать сопернику в лицо перчатку. Вы скажете: "Их одолел склероз, Бельмо глазное застлало сетчатку."
