Автор: В День Победы – о Победителе
Могучее и много значащее для русской литературы, особенно для той её части, которая созидается в Кузбассе, имя – Евгений Буравлев – впервые я услышал году в 1969-м или 70-м в прокопьевской литературной группе.
Именно так – группа, а не студия, не кружок, не объединение, называли мы наше сообщество, собиравшееся еженедельно, по четвергам, в редакции городской газеты «Шахтёрская правда», где нас любили и постоянно публиковали, и моя первая стихотворная публикация состоялась именно в «Шахтёрке», когда я был ещё школьником.
Хорошо знаю, что своих «домашних» поэтов, прозаиков, публицистов в те времена и вплоть до девяностых привечали во всех городских и районных газетах Кузбасса, да и в областных тоже. Из чего росла эта приветливость? Попытаюсь объяснить.
В семидесятые, несмотря на не самый солидный возраст, мне, довелось общаться со многими редакторами и ведущими журналистами местных газет. Разговор постоянно, в основном, по моей инициативе, выходил на поэзию. И почти всегда среди самых разных поэтических имен звучало постепенно становившееся мне привычным имя – Евгений Буравлёв. А чаще просто – Буравлёв.
Говорили о нём журналисты всегда с нескрываемым пиететом. Имена записных московских знаменитостей тех времён (Евтушенко, Вознесенский и т.д.), конечно, возникали в беседах, но, скорее, как доказательство компетентности: ты не думай парень, что я журналист только про навоз и уголь, я поэзию тоже знаю, Евтушенко, например… А Буравлёв появлялся в таких разговорах, как человек и пароход, как коренное кузбасское явление, как комбинат «Прокопьевскуголь», как КМК, как объединение «Азот», как то без чего Кузбасса – не Кузбасс.
Мой сегодняшний опыт подсказывает мне, что именно уважение газетчиков к Евгению Сергеевичу Буравлёву – навсегда Первому среди профессиональных писателей Кузбасса – было в шестидесятые-семидесятые и даже после его ухода из земной жизни, в восьмидесятые, причиной приветливости редакций к нашим литераторам всех возрастов и любого уровня мастерства. По меньшей мере, одной из причин. И совершенно ясно, что это связанное с Буравлевым благорасположение родных редакций к родным авторам хорошо сказалось в своё время на росте литературных талантов Кузбасса.
Но не только ведь газетчики относились к Буравлёву почтительно. Его любила и власть. Отчётливо помню ходившие среди кузбасских поэтов легенды о том, как Буравлёв пинком открывал двери в обкоме партии. «Пинком» было, конечно, поэтической гиперболой, но её появление имеет корни в действительности: ведь именно он, Евгений Буравлёв, создал в Кузбассе областную писательскую организацию. Без поддержки областной власти в лице обкома КПСС такое значительное, если не сказать гигантское, дело, при наличии в Кузбассе всего-то пяти членов Союза писателей СССР, включая самого Евгения Сергеевича, в те времена было невозможно. Невозможно. А Буравлёв пробуравил, пробил, сделал.
Из чего росло уважение к Буравлёву?
Думаю, из повсеместного признания его талантов – поэтического, организаторского и чисто человеческого, который проявлялся в безупречном умении выстраивать отношения, как сегодня говорят, по всем вертикалям и горизонталям. Добавляла уважения и уникальная биография. Всегда вызывавшая глубокий интерес сочетанием почти несочетаемого, биография Буравлёва способна привести исследователя в почтительный трепет.
Судите сами. Воевал с самого начала Великой Отечественной войны, служил в военно-воздушных силах. Находясь в кратковременном отпуске, защитил женщину от приставаний хама в офицерских погонах. Сногсшибательный удар в хамскую морду был оценён высоко – отправкой в штрафбат. Где, как говорится, кровью смыл. И остался жив. Служил авиамехаником и авиастрелком, в конце войны – сапером и взрывником. Трижды ранен, награждён орденом Красной Звезды и медалями.
После окончания Великой Отечественной Войны работал в полярной авиации в Заполярье, в 1948 — 1952 годах участвовал в строительстве железной дороги Салехард-Игарка, с 1952 – в строительстве железной дороги Сталинск-Абакан. В 1961 году окончил заочное отделение Литературного института имени А. М. Горького и в том же году стал членом Союза писателей СССР. В 1962 году создал Кемеровское областное отделение Союза писателей СССР и стал первым его председателем (точности ради замечу: тогда эта должность называлась – ответственный секретарь).
Понятно, что история не имеет сослагательного наклонения. Но предположить-то я могу или хотя бы вопрос задать, самому себе. Если бы в Кузбассе не было Буравлёва, появилась бы писательская организация? Сам и отвечу: да, но году в 1970-м, а то и 75-м. Что для культуры нашего края, мягко говоря, не лучший вариант. Без такой организации культура – тусклее, беднее, менее жизнеспособна и привлекательная для той части общества, которую чиновники и публицисты называют народом. Буравлёв на несколько лет или, как измеряли время в те годы, пятилеток ускорил появление писательской организации. Что было несомненным свидетельством уважения к нему – и в народе, и во власти.
Евгений Сергеевич как руководитель организации немалую часть своей огромной души вкладывал в работу с молодыми авторами. Почти все лучшие поэты и прозаики, пришедшие в литературу в шестидесятые и в первой половине семидесятых, прошли через семинары, организованные Буравлёвым.
Как участник и свидетель литературного процесса в Кузбассе с семидесятых годов, могу утверждать, что все семинары и совещания молодых литераторов с тех времён до сего дня проходят по образцу, введённому Буравлёвым. Сегодня такие учебные встречи профессиональных писателей с молодыми литераторами иногда называют новомодным словечком «мастер-класс», но точнее, на мой взгляд, в Кузбассе, называть их так: Буравлёвские семинары. А еще точнее – школа Буравлёва.
Школа Буравлёва прочно стояла на стихах Буравлёва. Сильных, ярких, незабываемых, вызывающих желание после первого знакомства обязательно вернуться к ним.
Я не пишу о войне: Трудно писать о войне. А уж кому, как не мне, Строчку не бросить на круг? Летчику и стрелку, Саперу и взрывнику, Взводному в энском полку Есть что сказать, мой друг.
Это фрагмент одного из самых известных стихотворений Евгения Сергеевича. По рассказам поэтов старшего возраста, когда-то прошедших школу Буравлёва и уже ушедших из жизни, это стихотворение подверглось цензуре. Шестая строка выглядела иначе: саперу и штрафнику. Но этот штрих биографии поэта не попал в печать. Не попали и еще две строки:
Разве тиснёшь стишок
Там, где костей мешок.
Данному стихотворению Буравлёв напророчил судьбу в этом же стихотворении.
Смерти самой вопреки
Безусые пареньки
Бросали вместо строки
Сами себя на круг.
Но умели молчать
Там, где нельзя кричать,
И попадали в печать
Только посмертно, мой друг.
Только посмертно попали в печать изъятые из стихотворения слова и строки.
Буравлёв в своих стихах нередко был публицистом. Но жил в нём и тонкий лирик.
Люблю осенние цветы. Зазимки, ветры их ломали. Но, первозданны и чисты, Они цветут, как будто в мае.
А ещё он был большим экспериментатором. Осваивал самые разные интонации, направления, стили. Это видно по многим его стихам. А особенно заметно в лирическом монологе «Земля».
Выходя на трибуну, предоставленную поэтам, Я так не решил, о чём быть поэме. О физике, о какой-нибудь новой проблеме? Или о лирике? Или о том и об этом?
В этом ярком эксперименте чувствуется влияние Маяковского. Думаю, что обращение к интонациям Маяковского неслучайно. В лирическом монологе слышится голос командира. Кем и был всю жизнь Буравлёв. Стиль советского классика очень подходит для такого монолога и органично вписывается в школу Буравлёва.
Один из тех, кто прошёл школу Буравлёва, был и его учеником, и соратником, и соавтором, и навсегда остается поэтом, говоря о котором заслуженно добавляют – милостью Божьей – Виктор Баянов, посвятил памяти Евгения Сергеевича Буравлёва произведение, которое, по внутренней мощи, видится не стихотворением даже, а настоящим Памятником Поэту и Человеку.
Он весь кремнёвой был породы,
Как грубо тесанный гранит.
Решила, видно, мать-природа,
Что жизнь потоньше отгранит.
В этих строках просматриваются почти все оставшиеся от Евгения Сергеевича немногочисленные фотографии. Мужественное угловатое лицо, твердый взгляд, запрещенная сегодняшней цензурой папироса в руке и вьющийся от неё, видимо, тоже запрещённый, дымок…
Не уходили, не сгубили Потом ни раны, ни хандра – Впрок закалили, отдубили Его сибирские ветра.
И яркий эмоциональный взрыв автора стихотворения-памятника в последних строках.
Так жил.
За славой не гонялся.
И я, не знаю почему,
ВСЕГДА ХОТЕЛ, ВСЕГДА БОЯЛСЯ
СВОИ СТИХИ ЧИТАТЬ ЕМУ.
Дорогого стоит такое признание ученика учителю. Пусть даже и посмертное. Но абсолютно заслуженное. Потому что Буравлёв – настоящий учитель, чей учительский свет доносится через поколения до сего дня. А Баянов и другие писатели Кузбасса – свидетельства истинности учительского света Буравлёва. И незыблемой для нас истины: Евгений Сергеевич Буравлёв – отец-основатель писательской организации Кузбасса. И навсегда и во всём наш Первый.
На снимках: портрет Евгения Буравлева работы художника Германа Захарова; Евгений Буравлёв в разные годы жизни. Захаров в портрете несколько смягчил подмеченную Баяновым кремнёвость породы Буравлёва. А в фотографиях (даже там, где поэт даёт автографы читателям) она заметна с первого взгляда.
Иосиф КУРАЛОВ
