Автор: К 125-летию со дня рождения
В 1915 году в госпитале, где после ранения лечился юный Георгиевский кавалер Родион Малиновский, цыганка нагадала ему высший воинский чин, два практически кругосветных путешествия и дочку, которая родится, когда кончатся все войны, назначенные ему судьбой. Ещё цыганка остерегла его: «Берегись пятницы. Дурной для тебя день! Нового дела в пятницу не начинай!» Он, конечно, вспомнил, что ранен был именно в пятницу, но поначалу не принял предсказания всерьёз. Однако все цыганкины пророчества сбылись: ещё трижды он был ранен – и всякий раз в пятницу, и всё дурное случалось с ним именно в этот день. И последним днём его жизни стала пятница.
«Зингер» для тёти
Будущий маршал и дважды герой Советского Союза Родион Малиновский появился на свет 125 лет назад – 22 ноября 1898 года в Одессе. Мать, Варвара Николаевна, родила его, как тогда говорили, «в девушках». В свидетельстве о рождении Родиона Яковлевича значилось «незаконнорожденный». «Байстрюк», «бастард» – шептались за спиной у мальчишки.
В земскую больницу, где работала кухаркой мать Родиона, временами наведывалась графиня Гейден и, приглядевшись к Варе, предложила ей стать экономкой в имении в Сутисках. Пока хозяйские дети были маленькими, «кухаркиному сыну» дозволялось не только играть с ними вместе, но даже учиться – слушать рассказы их учителей о ботанике, географии и началах иных наук. Но когда старший графчук поступил в кадетское училище и осознал своё социальное положение, графские отпрыски стали сторониться «байстрюка». Тем временем мать Родиона вышла замуж. В новой семье пасынку не было места. И Родион, привыкший сжимать кулаки при намёках на отца – проезжего молодца и запомнивший разъяснение горничной: «Ты графчукам не ровня!», в день материнской свадьбы ушёл из дому – куда глаза глядят.
А глядели они в соседнюю деревеньку, где жила сестра его матери – тётя Наташа. Жила она бедно, без мужа, но с сыном Женей, помладше Родиона. Зарабатывала шитьём и стиркой, но приняла племянника с открытой душой. Летом он работал на фольварке, а когда подрос, брат матери Яков Николаевич, станционный смотритель станции Бирзула неподалёку от Одессы, нашёл ему работу мальчиком на побегушках в лавке одесского купца Припускова. Доброту тёти Наташи Родион никогда не забывал, и когда заработал первые деньги (получив георгиевскую надбавку к жалованию), первым делом купил две машинки «Зингер» – для тёти Наташи и для матери.
– С тех пор, когда он работал в лавке, у отца осталась сноровка упаковывать подарки, – рассказывает дочь маршала, кандидат филологических наук, доцент филфака МГУ, переводчик-испанист Наталья Родионовна Малиновская. – Помню, как-то я собиралась на день рождения к подруге. Довольно неуклюже заворачиваю в красивую бумагу коробку в виде лукошка, внутри которой в фантиках, изображающих клубнику, лежат изумительные конфеты с жутковатым по теперешним временам названием «Радий». Папа поверх очков наблюдает, затем встаёт, отбирает коробку и невероятно умело, артистично, прямо-таки с шиком, в одну секунду обёртывает её и завязывает даже не бант – розу! И говорит: «Школа купца Припускова! Всякое дело надо делать с блеском». Этот урок я запомнила. И старалась – по мере сил.
В годы войны тётя Наташа осталась в оккупированном Киеве, а когда город освободили, Малиновский бросился на её поиски. Соседи сказали, что её вместе с сыном Женей (а он был инвалидом) расстреляли, должно быть, за укрывательство еврейской семьи – кого-то они приютили у себя, а доносчики всегда найдутся. Любовь к этой доброй и самоотверженной женщине маршал пронёс через всю жизнь, и дочку назвал в её честь Наташей. Имя было дано задолго до родов – будущие родители знали, что родится девочка, ведь цыганка предсказала, что будет дочка.
Военная история
Солдатом Малиновский стал случайно. Заболев скарлатиной, долго пролежал в больнице, а когда вышел, в лавке у купца служил уже другой мальчишка. Родион, которому ещё не было и 16 лет, забрёл на вокзал. Об этом он подробно рассказывает в автобиографическом романе, а в автобиографии из личного дела о том же сказано кратко: «В 1914 г. со станции «Одесса Товарная» отправлялись воинские эшелоны. Я залез в вагон, спрятался, и солдаты обнаружили меня только по пути на фронт. Так я стал рядовым пулемётной команды 256-го пехотного Елисаветградского полка. Воевал в Восточной Пруссии и Польше. Затем во Франции на Шампанском фронте в составе Русского Экспедиционного корпуса. Был награжден Георгиевским крестом IV степени и стал ефрейтором». К 20-ти годам у него уже было четыре серьёзные награды: два Георгиевских креста, два французских Креста с мечами и французская Военная медаль.
«Когда я думаю о папиной жизни, – говорит Наталья Родионовна, – таинственном рождении, мучительно тяжёлом детстве, раннем взрослении, кругосветных путешествиях, чужих странах, ставших ему дорогими: Франции, где он мог остаться, как многие из его товарищей по Экспедиционному корпусу, Испании, которую он полюбил ещё до того, как ступил на её землю, и покидал с горечью невольной вины (не сумел помочь!), кажется, что это не реальная биография человека, а приключения героя головокружительного авантюрного романа. Войны, войны, войны… Сколько их было в его судьбе! Четыре года Первой мировой, год Гражданской, почти два года испанской и четыре – Великой Отечественной. Больше десяти лет! Какой мерой считать их? Год за два? За три? За пять? А были, наверное, дни – или часы, или час, – которые зачтутся за десятилетие. Июльский день перед сдачей Ростова. Декабрьское утро на реке Мышкове, от которого война повела другой счёт. Или ночь Карибского решения. Я не знаю, какие дни назвал бы он сам – эти или совсем другие».
Дорога жизни
В марте 1941 года будущий маршал принял командование 48-м стрелковым корпусом Одесского военного округа, расквартированного вблизи границы с Румынией. Его личная жизнь к этому времени, несмотря на двоих сыновей, уже давно – ещё в годы испанской командировки – разладилась, и в Молдавию он приехал один. Свою любовь же встретил на войне, самым тяжёлым военным летом 1942 года.
Рая Кучеренко родилась на Украине, в селе Богородичное весной 1915 года, окончила железнодорожный техникум в Славянске и уехала учиться в Ленинград. Там поступила в Библиотечный институт, по окончании которого работала на Севере библиотечным инспектором, заведовала библиотекой в Лодейном Поле, а войну встретила в Ленинграде заведующей библиотекой механического техникума. Блокада, разлука с маленьким сыном, которого она найдёт только спустя пять лет – в Сибири, в детском доме, и возьмёт с собой на Японскую войну. Самая тяжёлая первая блокадная зима. Едва живую, в дистрофии её вывезли из Ленинграда по Дороге жизни 4 апреля 1942 года, это был последний день переправы по льду (он уже таял, машины проваливались, на другой день на Ладожском озере уже налаживали переправу по воде).
– Вот что меня поразило, – рассказывает Наталья Родионовна. – Нам ведь кажется, что, как только их вывезли из Ленинграда, так стали кормить и вообще обласкали… Нет же! За всё время, пока они ехали (месяц!) в теплушках в Грозный, их покормили семь раз. А менять на продукты им было нечего. На станциях стояли здоровые и румяные (как им тогда казалось) тётки с продуктами на обмен… Потом мама говорила: «Это нам только так казалось после Ленинграда, что они такие сытые, а ведь и у них было своё горе. У всех». Когда мама прочла Блокадную книгу (я долго сомневалась, давать ли ей это тяжёлое чтение), она сказала мне очень спокойно: «Да, это всё – правда…» И, помолчав, добавила: «Но такая малая часть правды… Есть то, что можно рассказать, а есть то, что за пределом понимания. О нём не говорится». Помню ещё одну её фразу: «В блокаде важнее всего было не сделать того, с чем потом нельзя будет жить. Это мы знали твёрдо, это спасало». Ещё она как-то сказала, что после блокады на фронте было «почти не страшно» – а ведь она воевала на передовой, дважды выходила из окружения! После второго выхода из окружения и опять с ценными разведданными её представили к ордену к ордену Красной Звезды, который вручал ей отец. Конечно, он её запомнил – красивую, кареглазую, светловолосую, с косами, уложенными короной. Ещё год приглядывался к ней, наведываясь в армию, в которой она воевала. А когда переходил на 2-й Украинский фронт, перевел её к себе в штаб фронта. И с тех пор они уже не расставались. Это была истинная любовь.
Родители прожили душа в душу почти четверть века. Никогда за все двадцать лет, проведённых рядом с папой, я не видела семейных ссор или сцен, не слышала даже, чтобы кто-нибудь повысил голос на другого. По сдержанности папиного характера? Отчасти. По кротости маминого? Да нисколько – она человек взрывной, но с кем угодно, только не с папой! Не потому, что сдерживалась, – просто друг в друге их ничего не раздражало. Вспоминаю такой случай: зима на даче, день восхитительный, маме хочется пойти к Сетуни, где особенно красиво. Папа тем временем уже раскрыл тетрадку, расстелил карту, собрался писать – и никаких надежд на прогулку. «Ну вот – не хочет!» – резюмирует мама и – улыбается. А попробуй я не захоти – «нечего капризничать!»
Обещание счастья
Весной 1944 года Раиса Яковлевна стала заведующей столовой Военного совета 2-го Украинского фронта, которым командовал отец. Дело для неё непривычное: надо достать продукты, приготовить так, чтобы всем хватило (а с этим только к концу войны стало полегче), и, когда члены Военного совета на передовой, доставить им обед туда, чаще всего под обстрелом. Эту обязанность Раиса Яковлевна всегда брала на себя. Потом вспоминала, что маршал Василевский, завидев её, всегда спрашивал: «Страшно было к нам пробираться, Раиса Яковлевна?», – а вот Малиновский вопросов не задавал. Уже после войны, она спросила: «Что же, ты и не волновался обо мне?» – «Что спрашивать. Я и так знаю, что страшно. Но был уверен, что с тобой ничего не случится: ты мне дочку ещё должна была родить».
Поздравляю с дочкой!
В мае сорок пятого война для Малиновского не закончилась – его отправили командовать Забайкальским фронтом, а после победы над Японией оставили во главе огромного Дальневосточного военного округа. В Хабаровске исполнилось ещё одно цыганкино пророчество – 7 ноября 1946 года, через час после окончания парада, который он принимал, у Малиновских родилась дочь. Вернувшись домой, маршал не обнаружил жены и, оставив Алексея Ивановича Леонова, фронтового друга, встречать гостей, отправился в госпиталь, где состоялся примечательный диалог, который потом с улыбкой вспоминали в семье:
– Как мне пройти к жене?
– Пройти к ней никак невозможно, товарищ маршал! Она на столе!
– У вас что, кроватей нет?
Уяснив, что рожают не на кроватях, маршал, раз уж всё равно предстояло ждать, отправился инспектировать госпиталь и наткнулся на безобразие: санитарки чистили картошку над ванной – по неведомой причине она служила помойкой. Но негодующая речь не успела прозвучать:
– Товарищ маршал! Поздравляю с дочкой!
– Родившись девочкой, – говорит Наталья Родионовна, – я не обманула родительских ожиданий. Уже была приготовлена голубая «наташина комната» с оттиснутой малярным трафаретом по верхнему краю стены вереницей белых зайцев – у каждого в лапе глянцевая оранжевая морковка размером с заячье ухо. Была «наташина коляска» – самодельное сооружение, сконструированное, судя по фотографии, из деталей списанной самоходки. Были наташины пелёнки, распашонки, платьица, сшитые мамой из парашютного шелка. Имелась даже наташина кукла с харбинского рынка – в локонах, кружевах и оборках.
У нас всегда жили домашние звери. Когда я родилась, в доме было полно младенцев: пятеро котят и шестеро щенят. А ещё две большие собаки, кот и кошка. Во дворе, в конюшне жил папин парадный конь Орлик – звезда во лбу, белые носочки, огромный карий глаз. И это ещё не полный список нашего зверья! В разное время у нас жили: дрофа с перебитым крылом, хроменькая дикая козочка, медвежонок, оставшийся без матери, ручная белка. Не боясь ни собак, ни кошек, она скакала по шкафам и занавескам и только спать забиралась в клетку. Всегда свой кот был у папы (с законным местом на письменном столе), свой – у мамы, а потом и у меня. Собаки считались общими, но за хозяина признавали папу. Одна обязательно охотничья, длинноухая, другая обычно приблудная, неведомой породы.
В последний год я спросила его: «Кем ты хотел быть?» Что не военным, уже знала, потому что слышала раньше: «Понятно, когда человеку хочется стать учёным, художником, врачом – они создают. Но хотеть быть военным противоестественно. Нельзя хотеть войны». На вопрос, кем же тогда, папа ответил: «Лесником». Думаю, это правда, но не всей жизни, а именно того последнего её года.
Больше, чем любовь
Маршала Малиновского не стало в пятницу 31 марта 1967 года. В течение 40 дней после его смерти, к 9 мая 1967 года, от тоски по хозяину умерли все жившие в доме животные – две кошки и две собаки.
О том, как тяжело переживала эту потерю Раиса Яковлевна, можно только догадываться.
– Оставшись вдовой в 50 лет, – рассказывает Наталья Родионовна, – мама, чтобы не сойти с ума, стала лечить себя от горя живописью – тем, чему всегда хотела учиться, но не имела возможности. Купила холст, краски и стала самым настоящим наивным художником, нашим домашним Пиросмани или Руссо. Она очень стеснялась своих работ: «Я же нигде не училась!», но случай привёл ко мне искусствоведа проконсультироваться на предмет переводов названий картин Дали. Так сотрудница музея увидела одну из маминых работ. Попросила посмотреть и другие, а в итоге состоялись три потрясающие (увы, посмертные) выставки – в Третьяковке на Крымском валу, в Музее декоративного искусства и в Музее лубка и наивного искусства. Одна из маминых работ – она называется «Чёрные сугробы. Первая годовщина» – поразила Андрея Тарковского: «Профессионалу так никогда не сделать».
Последние годы Раисы Яковлевны пришлись на 1990-е, и, что скрывать, были тяжелы. Последний раз она пришла к могиле мужа у Кремлёвской стены 9 мая в 1995 году, преодолев не меньше десяти оцеплений и всякий раз объясняя, почему ей именно сегодня надо положить цветы к дорогой могиле. Никогда раньше она не писала стихов, но на другой день Наталья Родионовна увидела на столе листок с этими строками:
Жалко, никто не помнит. Нет ни страны, ни народа. А всё же – мы были правы целых четыре года. Кончилось наше время, кончилось, не вернётся. А всё же мы были правы, раз песня ещё поётся, раз ещё стынут слёзы на девятины мая. Горькая наша победа, очень уж дорогая…
Ирина КОВАЛЁВА
