Автор: К 100-летию Семёна Гудзенко
«Бой был сильный. Ворвались в село. Сапер Кругляков противотанковой гранатой уложил около 12 немцев в одном доме. Крепко дрался сам Лазнюк в деревне. Лазарь говорит, что он крикнул: «Я умер честным человеком!». Какой парень. Воля, воля! Егорцев ему кричал: «Не смей!». Утром вернулось 6 человек, это из 33-х. Испуганная хозяйка. Немцы прошли. Заходим. Обогрелись, поели супец. Немцы здесь все отобрали. В скатертях прорезали дыры для голов, надели детские белые трусики. Маскируются. Найдём!»
И далее: «Гады простреливают пять километров пути к школе. Пробежали… Пули рвутся в школе. Бьёт наш «максим». Стреляю по большаку. Немцы уходят на Маклаки. Пули свистят рядом».
Это строки из дневников Гудзенко. Даже на фронте он не забывал о своей мирной миссии: быть писателем.
Из боя выходила рота. Мы шли под крыши, в тишину, в сраженьях право заработав на сутки позабыть войну. Но у обломков самолета остановился первый взвод. И замерла в песках пехота у красных обожжённых звезд. ...Осколки голубого сплава валялись на сухом песке. Здесь все: и боевая слава, и струйка крови на виске, и кутерьма атак и тыла, ревущая, как «ястребок». Нам отдых сделался постылым и неуютным городок. («Отдых»)
В первые же недели войны Семён Гудзенко пошёл добровольцем в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения НКВД СССР. Отбор был суровый: для такой военной «работы» были необходимы: и прекрасные физические данные, и крепкая психика, и знание языков, и быстрота ума. По сути, это были первые спецназы, состоявшие из добровольцев, уже скреплённых дружбой. Предстояло всё уметь и быть ко всему готовыми: подрывать мосты, переходить границы фронтов, находить немецкие штабы и самим выносить «приговор».
По сути, в каком-то смысле это был цвет нации. К примеру, кто видел фотографии тех лет Семёна Гудзенко, не мог не восхититься его стройной фигурой и лицом родовитого аристократа, которому впору было учиться на дипломата, а не рыть окопы под Москвой в самом начале войны. Но эту дорогу он выбрал сам и никогда не жалел об этом.
…Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Кто в атаку ходил, кто делился последним куском, Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском… («Моё поколение»)
И ещё несколько важнейших штрихов биографии поэта на то время: 6 ноября Гудзенко принимал присягу во дворе Литинститута, а 7-го шёл по Красной площади на том самом параде, с которого напрямую уходили на фронт будущие герои войны.
2 января 1942. Ранен в живот. На минуту теряю сознание. Упал. Больше всего боялся раны в живот. Пусть бы в руку, ногу, плечо. Ходить не могу. Бабарыка перевязал. Рана — аж нутро видно. Везут на санях. Потом довезли до Козельска. Там валялся в соломе и вшах. Живу в квартире нач. госпиталя. Врачи типичные. Культурные, в ремнях и смешные, когда говорят уставным языком. Когда лежишь на больничной койке, с удовольствием читаешь веселую мудрость О.Генри, Зощенко, «Кондуит и Швамбранию», бравого солдата Швейка…
Как негодный к строевой службе он тесно сошёлся с газетой «Победа за нами», и дневниковые записи оказались как никогда кстати. Хотя уже выходили к читателю и стихи, которым суждено было стать весомыми документами тех лет.
…Сейчас настанет мой черед, За мной одним идет охота. Будь проклят сорок первый год — ты, вмерзшая в снега пехота. Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв — и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо. …Бой был короткий. А потом глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую. («Перед атакой»)
Как мы видим, тут уже не до деталей в нашем понимании, на них между боями нет времени. Только главные слова, как в телеграмме, посланной в ХХI век нам.
А первый творческий вечер прошёл через год после ранения, где талантливого поэта от души поддержала Маргарита Алигер (автор поэмы «Зоя»).
Мы не от старости умрем,- от старых ран умрем. Так разливай по кружкам ром, трофейный рыжий ром! В нем горечь, хмель и аромат заморской стороны. Его принес сюда солдат, вернувшийся с войны…
В качестве журналиста Семён Гудзенко исколесил всю страну, в том числе позже работая в газете «Суворовский натиск». И продолжал писать стихи, которые невозможно было оторвать от войны.
День Победы, будучи уже известным поэтом, автором нескольких сборников, он встретил в Будапеште. А до этого:
15 января 1945, под Будапештом. Голодные мадьяры тянут мешками фисташки, тонут в патоке. Солдаты, наши славяне, умываются одеколоном и поят коней пивом, потому что нет воды. Люди всего боятся — сидят в бункерах и с опаской ходят по улицам. Но это только вначале, а потом видят, что мы зря не стреляем, и начинают сновать и вынюхивать, где что можно унести…
19 февраля 1945. Взят Будапешт… Хочется всем домой, пусть в нетопленую комнату, пусть без всяких ванных комнат, но в Москву, Киев, Ленинград. Это тоска по Родине.
Конечно же, столько пережить и остаться во всех смыслах в строю помогала любовь. Таких стихов не так много у Гудзенко, и это понятно, когда человеку был отпущен всего 31 год жизни, но зато это стихи, где в каждой строке – судьба.
…Пусть кажешься со стороны ты скупой на ласки, слезы, смех,- любовь от глаз чужих укрыта, и нежность тоже не для всех. Но ты меня такою верой в печальный одарила час, что стал я мерить новой мерой любовь и каждого из нас. Ты облегчила мои муки, всё вынести мне помогла. Приблизила конец разлуки, испепеляющей дотла… («Как без вести пропавших ждут…»)
Слава богу, в личной жизни у поэта сложилось всё хорошо. Лариса Жадова, искусствовед по профессии, была рядом до последних его дней, когда война всё-таки не отпустила от себя мужественного, красивого, верного любви своей, поэта, и тяжёлая рана всё-таки настигла его в расцвете таланта, с любимой дочкой на руках… Это произошло 12 февраля 1953 года.
Ратный и творческий труд Семёна Гудзенко был отмечен орденом Отечественной войны II степени. А друзья-писатели в своих воспоминаниях отмечали, как стойко переносил он страдания в коварнейшей болезни и сравнивали с Николаем Островским, а ещё удивлялись, как даже в такой ситуации он оставался по-прежнему романтиком и неизменно доброжелательным.
Вот, таких людей и поэтов мы теряли в те годы… Его могила – на Ваганьковском кладбище в Москве.
…А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой, все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,- пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду, чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы. Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям, матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя. Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем - все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.
Правду жизни, правду войны, что не всегда были в логичном сочетании в нашей литературе, — фронтовая поэзия донесла до нас ценой жизни или как минимум драматических судеб поэтов тех незабываемых лет. И то, что сейчас на Западе, а подчас и у нас участились попытки притушевать или откровенно свести на нет многое святое в истории России, в том числе подвиг поэтов-фронтовиков, — это не просто грех перед Богом, но отчасти и преступление перед Родиной.
Валентина КОРОСТЕЛЁВА
