Автор: Он пришел в себя. Вокруг невыносимо пронзительно скрежетали и свистели миллионы цикад. Михалыч приподнял с земли тяжелую голову, в жарком чеченском июльском ночном небе ярко светились южные звезды. Михалыч лежал в канаве у обочины дороги, в густой траве.
— Где я? – неприятная мысль обожгла холодом проснувшееся сознание. Наощупь сразу нашел рядом с собой автомат. – Хоть ствол здесь, есть, чем отбиваться, — успокоился майор. Спина лежала на чем-то неудобном, оказалось, его рация. Сильно болела голова, офицер прикоснулся к виску, его словно ударило током.
И тут заместитель коменданта Аргунского ГУВД все сразу вспомнил. Колонна иркутского ОМОНа вышла к вечеру на очередное задание, кто-то из местных сообщил, что на окраине города появились боевики. Он сидел на броне второго по счету БТРа, когда машину на повороте немного занесло и она ухнула в яму правым бортом. Вот тут-то Михалыч и не удержался на броне и, как кулек с конфетами, слетел в канаву. Видимо, ударился сильно и сразу потерял сознание.
Михалыч посмотрел на часы, но ничего не различил. Они были без светящихся стрелок. Эти часы торжественно вручил ему в Ханкале еще бывший министр внутренних дел Владимир Рушайло. В Чечне многие были награждены такими часами с эмблемой родов войск на фоне российского герба. У часовщика на рынке в Гудермесе лежало более десятка сломанных. Как правило, внутри конденсировалась влага, офицеры открывали заднюю крышку, которую на место без специального пресса поставить уже не могли, крышка была одноразовой.
— Вот ведь, сидят там умники и не знают, что мы здесь воюем? Дарят такие часы… — Михалыч подсветил зажигалкой. – В 95-м такой подсветки в Грозном было бы достаточно, чтобы получить пулю от СВД между глаз. Два часа ночи… Это значит, что я валяюсь в канаве уже три с половиной часа. Вот это да! Угораздило же…
Михалыч тихо поднялся в густой траве, огляделся. Он был на окраине Аргуна. Чуть в стороне шли последние дома пригорода, а дальше начинался уже аргунский лес. В свете звезд вдаль уходила белесая от песка и пыли проселочная дорога.
Михалыч понял, что до ближайшего блок-поста, а этим постом был знаменитый «Козырь», минимум километра два. «Козырем» его прозвали омоновцы за то, что эта хорошо укрепленная бетонными фундаментными блоками крепость перекрывала все три дороги на разворотном кругу при въезде в Аргун. Боевикам «Козырь» был, как кость в горле, но уничтожить его они уже не могли. Обстреливали, правда, каждую ночь из автоматов. «Воги» от подствольника были бесполезны, омоновцы натянули повсюду сетку «рабицу» и гранаты, пружиня, отлетали прочь.
— Что делать? –Михалыч присел в траве. Незамеченным он не дойдет не только до ГУВД, но и даже до «Козыря». Повсюду боевики, «час волка». Офицер понял, что наступил для него тяжелый час. От решения зависело – доживет он до утра, или нет. Но и оставаться в траве было самоубийством.
— Поняли, поняли, будем искать «седьмого»… конец связи, — вдруг взорвалась рация. И сразу же на бешеной скорости мимо него в город, промчались два БТРа, прямо в двух метрах от Михалыча, обдав его густым слоем пыли. Даже, если бы заместитель коменданта и выскочил бы на дорогу вслед этим бронемашинам, его бы не увидели.
— Вот уже ищут, только не там, где надо, — подумал майор. Острая, как бритва мысль, ударила в голову. – Раз наши ищут, будут искать и боевики. Они же наш эфир слушают… Уж лучше бы свои не искали, никто бы не узнал, что какую-то серьезную «птицу» ищут ночью на броне.
Михалыч чуть высунулся из травы. Он заметил, что в крайнем к нему доме зажгли свет.
— Пусть будет этот. Была, не была! – Михалыч осторожно передернул затвор и мягким движением вогнал патрон в патронник. Прижав автомат к телу, крадучись, пошел к дому.
Дом был старый, судя по развороченной снарядом в одном углу крыше. Видимо, еще в первую войну. Одноэтажный.
Михалыч прислонился к двери, прислушался. Внутри было тихо.
— Или пан, или пропал! Если там сейчас боевики, умру с автоматом в руках, если нет – как говорят обменщики жилья, «возможны варианты», — подумал про себя Михалыч. Ему стукнуло 38 лет, дома во Владимире его ждала жена и двое малолетних детей. Умирать у него не было никакого желания. Он приехал в Чечню, чтобы выжить и, что греха таить, немного заработать на жизнь.
Михалыч прислушался еще раз. Пот катился по спине. За дверью кто-то прерывисто задышал.
— Поняли, что кто-то у двери стоит! – Майор быстрым движением сместился влево. – Если дадут из автомата, очередь не зацепит.
Никто не выстрелил. Михалыч постучал в дверь три раза. Здесь, в Чечне в дверь три раза могли постучать только православные, ваххабиты избегали этого числа, ну, два, ну, четыре, ну пять, тройка сразу ассоциировалось с православной троицей. Пауза явно затянулась, шли секунды. В Чечне было не принято разговаривать через дверь. Кто-то медленно стал открывать ключом замок изнутри. Дверь слегка открылась, откуда-то из глубины сверкнула пара глаз.
— Пустите в дом, пожалуйста, — тихо произнес заместитель коменданта. Это была и просьба и требование вооруженного человека одновременно.
Из-за двери не ответили, но дверь распахнулась и офицер с пальцем на спуске, крепко сжимая автомат в руках, чтобы не вырвали, нырнул в темноту чужого дома.
Дверь закрыли, и кто-то рукой в темноте показал майору путь в комнату. Зажегся тусклый свет, и тут майор увидел убогую комнатку с круглым столом посередине и диваном у стены, на котором сидела женщина-чеченка, по виду одногодка Михалыча. В комнату вошел и хозяин – чеченец лет сорока.
Хозяин явно нервничал и вопросительно уставился на майора. У Михалыча ком подкатил к горлу, но он, присев на стул у открытого окна, уверенным голосом произнес следующее.
— Так уж получилось, что придется мне у вас в доме переждать до утра… Я не знаю, кто вы, но, если что не так, вот, гранату видите? Взорвемся вместе…
Наступила тишина. Женщина посмотрела на своего мужа, скривила лицо, в глазах был явный немой вопрос, когда же их оставят в покое?
— Оставайся, майор… произнес хозяин и выключил свет. – Только не стреляй зря.
Наступила тишина. Чеченец присел на кровать.
Михалыч стал весь внимание. С одной стороны эхо ловило все шорохи за окном, а там, за деревьями, Михалыч различил остатки старого не сожженного в прошлую зиму забора и белесую проселочную дорожку. С другой – офицер ждал агрессивных движений из самой комнаты. Короче, есть такое ощущение, близкое к адреналину, когда ждешь выстрела в упор.
На стене тикали старые ходики. Михалыч на слух даже стал различать, как где-то на зубчатом ходу время от времени заедали шестеренки и часы на долю секунды притормаживали, потом расходились снова.
— Есть хотите, офицер, — разрядила гнетущую тишину женщина.
— До еды ли сейчас?
— Поспать все равно не удастся, мне так кажется… Вы хоть уберите гранату, у вас же есть автомат…
В глубине комнаты зажегся маленький светильничек, прикрытый сверху еще и темной тряпицей. Такие штучки в Чечне в 95-м называли «фронтовичками». Светильники не приманивали авиацию и артиллерию, но давали людям небольшую возможность что-то видеть в полумраке и даже что-то делать ночью, не привлекая внимания. Женщина встала и вышла из комнаты.
— А вот как вернется с автоматом и полоснет? – пришла в голову офицеру тяжелая мысль. – Да нет, у чеченцев женщины не стреляют, если рядом мужик не стреляет. Они потом так разругаются, что никогда не помирятся.
Михалыч встал и сделал шаг в сторону двери. Скрипнула половица.
— Сыди, где сыдишь, не буди соседей. Мы тоже жить хотим, — зло произнес хозяин, коверкая русские слова.
Михалыч услышал, как зашипело масло на сковородке. Этот звук успокоил сразу и гостя и хозяина.
— А ты кто? – спросил офицер, перебирая по памяти фотографии аргунских боевиков и не находя там хозяина.
— А тебе зачем? Я – чеченец и все.
— Даже имя назвать не хочешь?
— Асланбек – я. Ничего противозаконного не делал, а за других не отвечаю. Грабили и убивали другие. У меня в 95-м от авиабомбы в Грозном погиб брат с женой и старик отец. Они не были боевиками. В чем я виноват?
Михалычу показалось, что в этом споре он должен поставить последнюю точку. У каждого на войне была своя «правда», даже у боевиков, но майор умел говорить главное.
— А виноват ты, Асланбек, в том, что преспокойненько смотрел, как у тебя на земле вырезали людей. Виноват ты в бездействии.
— Ну, ты офицер и осудил… — чеченец даже ухмыльнулся. – Такой статьи в кодексе нэт.
— А причем здесь кодекс, там, наверху, свой кодекс, божественный, который все учитывает. Вот и платите сейчас по счетам. Уж и тех, кто резал и убивал — в живых нет, а вы все равно платите. За бездействие…
Чеченец замолчал. Михалыч вдруг вспомнил, как привели к нему в ГУВД одного психа из соседнего села. Взял автомат и расстрелял односельчан. Восемнадцать человек – стариков, женщин и детей. Сами чеченцы, соседи, обалдевшие от совершенного, скрутили бандита и приволокли к омоновцам. Говорили, отдайте его нам на самосуд, мы его повесим на дереве. Михалыч бы отдал, но позвонили сверху и ваххабита пришлось передать тюремщикам. Через неделю эту нелюдь уже видели на базаре в Грозном.
В комнату с тарелкой, полной дымящихся лепешек, и ночничком вернулась женщина.
— Угощайтесь, офицер. — Она поставила тарелку на стол.
Михалыч взял вторую сверху лепешку, обжег пальцы.
— А не отравит? – пришла в голову шальная, но разумная мысль. – Ведь травили не раз продуктами с крысиным ядом на базаре.
Хозяин, похоже, прочитал его мысли. Улыбнулся сквозь небритую седую щетину. Взял верхнюю лепешку.
— Я, офицер, механик, пятнадцать лет проработал на ремонтном заводе, там, где вы сейчас крепость построили – ваше ГУВД омоновское. Восстанавливал сельскую технику – бороны, сеялки. Так, чтобы ты знал, с боевиками не был, но и вас не жалую. Не из политики, а так, из своих убеждений…
Михалыч доел лепешку. С голодухи, или от нервов показалась очень вкусной, как пирожное. С удивлением подумал, что женщина туда положила – муку, кукурузу или того больше — растертые хлебные сухари и крошки, бережно собранные по сусекам, как в сказке? Ведь угощали таким «хлебом» наших танкистов, когда входили они в Грозный второй раз.
— Ну, и на том спасибо…
— Ты у нас переночуешь и, главное, потом незаметно уйди. Если соседи увидят – нам не жить.
Вдруг снова взорвалась рация. «Седьмого не нашли… Наши действия, третий? – Десятому, искать, искать, мужики. Конец связи». Михалыч выключил рацию и пристально начал всматриваться в дорожку за окном.
— А ты не просто офицер, да? – тихо спросил Асланбек.
— Заведую столовой, главный по каше у омоновцев, — ответил Михалыч.
— Боевики бы за тебя денег дали, много…
— И что бы ты на эти деньги купил?
— Тушенки бы говяжей взял на рынке, банок тридцать. На все лето бы хватило. Тяжело без мяса, сам знаешь…
Михалыч промолчал. Перспектива быть обмененным на тушенку его не прельщала. – Вот ребята бы узнали, что его, заместителя коменданта города, обменяли боевикам на тушенку, взбесились бы.
Пленников его ранга сразу переправляют в горы, долго допрашивают, выкачивают все секреты. Бьют, измываются, заставляют делать грязную работу. Затем обменивают на взятых в плен высокопоставленных боевиков, или эмиссаров из-за кордона.
— Ну, продать меня тебе не удастся, я стреляю хорошо.
— Не обижайся…
Михалыч услышал шум мотора, где-то недалеко прошел БТР. Затем лязгнула гусеницами БМПэшка. Случай беспрецедентный, федеральные войска ночью уже много лет не выгоняли из крепостей бронетехнику из боязни, что ее сожгут.
— Меня ищут, а я тут, среди чеченцев… — подумал заместитель коменданта.
Михалыч высунул голову в окно и посмотрел направо. За кустом у дорожки он четко увидел очертания боевика с автоматом и «мухой» за плечом. Затем второго, с пулеметом. И третьего. Тот нахально прикурил сигарету, не закрывая огня зажигалки. В ее пламени майор увидел улыбающееся лицо.
— Просто так ищут, или уже вычислили? – Кровь у Михалыча застучала в висках.
Боевики вдруг, не сговариваясь, быстро присели за кустом. Офицер услышал откуда-то слева русскую речь.
— Ну, я говорю, что, каждый дом поднимать, не облава же! Где его искать теперь? Всю трассу проверили… если свалился, то уже подобрали. Ночует где-нибудь, в каком-нибудь сарае…
— А если боевики уже захватили… не дай бог!
Михалыч узнал голос командира комендантской роты, своего прямого подчиненного Василия. На дорожку вышли трое омоновцев. Офицер сразу почувствовал, что ребятам грозит смертельная опасность, боевики были всего-то в двадцати метрах. Одна длинная очередь, и «в дамках».
— Надо что-то делать, ребят предупредить.
Михалыч сначала проверил тылы – убедился, что Асланбек с женой затихли на диване в ожидании опасности, и высунулся из окна. Прицелился из автомата в куст.
— Ну, всех троих не убью, но хотя бы двоих раню… Он уже был готов крикнул во все горло: «Мужики, боевики справа, ложись!» и дать длинную очередь по кусту, как вдруг чеченцы встали во весь рост. Их автоматы были наведены на омоновцев, но они чего-то ждали. Майор отчетливо видел боевиков в прицеле своего «калаша». Михалыч еще больше вытянулся из окна и заглянул еще правее, за другой куст. Там четко вырисовывались замершие силуэты еще пяти боевиков.
— Нельзя. Меня тогда срежут огнем остальные, да и ребят тоже.
Такого количества боевиков в предместье Аргуна не видели давно. Видимо, по радиоперехвату сообщили о пропаже крупного чина, и вся аргунская банда – и люди Бараева, и боевики десятка других «полевиков» помельче – вышли на ночные поиски.
Где-то вдалеке раздалась автоматная очередь, затем еще одна, и еще одна. Ответил крупнокалиберный пулемет. Затрещали СВДэшки.
— Да я говорю, нет его здесь. Что ему здесь делать? Пойдем, там стреляют.
Омоновцы, поднимая в лунном свете ботинками тучи пыли, побежали куда-то влево.
— Я здесь!!! Я здесь!!! – хотел прокричать офицер, но не мог подставить своих под пули. Сухое горло горело. Боевики еще оставались за кустами.
Вдруг один из них что-то прокричал по-чеченски. Михалыч не разобрал что, он уже частично понимал чеченский язык. Разобрал только слово на русском – «седьмой». Так его окрестили в радиопереговорах, так называли его и боевики, не зная, кто же он на самом деле. Боевики быстро ушли куда-то вправо, в сторону леса.
Перестрелка вдалеке также быстро прекратилась, как и началась. На штабном языке это называется легкое «боестолкновение». Завтра в сводках объявят, что на окраинах Аргуна ночью шли перестрелки с боевиками.
Михалыч, обессиленный, опустил автомат и вернулся в комнату. Снова сел на стул, незаметно положил оружие на колени, стволом в сторону хозяев.
— Кажется, пронесло, офицер, да? – спросил Асланбек.
— Вроде… Главное, не сглазить.
Михалыч убрал стул от окна и сел у стенки. Как только началась стрельба, жена Асланбека сразу затушила «ночник». Поэтому все трое сидели в полной темноте. В наступившей тишине в воздухе было слышно, как жужжат комары.
Вдруг в окно просунулось чье-то лицо в чеченской кожаной шапочке и автоматный ствол.
— Чужих нет? Эй, хозяин! – спросил боевик по-чеченски. Михалыч все понял, сжимая вспотевший автомат.
— Нет чужих, спим мы!
— Хороших тебе снов, правоверный! – боевик также быстро исчез, как и появился. Кто-то еще пробежал, крадучись, вдоль дома.
Несколько раз на окраине возникала спорадическая перестрелка. Затем все стихло. Начало светать. В первых лучах восходящего на небосклоне южного солнца, еще еле заметных, зеленых отсветах Михалыч различил Асланбека и его жену, сидящих на диване, их осунувшиеся лица, не сомкнувших этой ночью глаз.
Михалыч дождался пяти часов утра и незаметно вышел из дома, предварительно убедившись, что никого вокруг нет, и что соседи пока не выводят на пастбище коров. Он быстро вышел на трассу. Вышел вовремя, ему навстречу из Аргуна шла техническая разведка – несколько человек из минной роты и два БТРа с прикрытием из автоматчиков. Каждое утро «технари» осматривали полотно дороги и обочины в поисках ночных сюрпризов – 152-миллиметровых снарядов от гаубицы, из которых боевики делали свои управляемые по проводам фугасы.
Михалыча приняли в штабе, как человека, вернувшегося с того света. Ночью в поисках заместителя коменданта два омоновца были легко ранены, трех боевиков убили в ночном боестолкновении, как говорится, случайно.
— Тебя с нашей стороны искало человек сто, да с духовской – не меньше. Повезло тебе, Михалыч.
Офицеры вечером этого дня отметили двумя бутылками осетинской водки чудесное возвращение Михалыча в расположении Аргунского ГУВД. Было у них одно тайное место, закрытое со всех сторон строениями от пуль снайпера. Это место – стол под двумя яблонями и скамейки – любовно называли «Кафетерием».
Как ни пытали офицера в разговорах, Михалыч упорно скрывал, в каком доме он отсиживался.
* * *
Прошло три недели. На окраине Аргуна шла зачистка. Проверяли одноэтажные дома частного сектора. Три омоновца постучали в облезлую дверь старого дома с пробитой крышей. Дверь открыла женщина средних лет.
— Зачистка! Боевиков у вас нет?
Омоновцы, не дождавшись ответа, бесцеремонно отодвинули женщину и вошли в дом. Хозяин сидел на диване. Омоновцы, к удивлению, ничего не искали. Они завесили окно занавеской. Другие внесли патронные ящики и поставили их в рядок у стены.
— Вам просили передать это и поблагодарить вас. Вы знаете, за что, — вежливо сказал хозяину старший омоновец.
Хозяин даже не успел ответить. Омоновцы быстро вышли из дома, демонстративно громко хлопнув входной дверью.
— В этом доме нет боевиков!
Омоновцы для вида обшарили еще несколько соседних домов. Запрыгнули на БТРы и уехали. Асланбек с трудом поднял один ящик, на котором было написано «патроны 7.62.», и поставил его на стол. Открыл крышку. Внутри аккуратно были сложены промасленные банки и стопка напечатанных этикеток. Прочитал «Тушенка говяжья». Он насчитал 120 банок.
Борзенко Алексей Сергеевич, военный журналист, писатель. Работал репортером на 1-ой и 2-ой чеченских войнах, ходил в первой группе журналистов к Шамилю Басаеву в захваченную им Буденновскую больницу. Автор книги «Рассказы о войне», документального фильма о Льве Рохлине «Исповедь генерала». Освещал на канале ТВЦ войну в Югославии, встречал приход батальона российских миротворцев в Косово. Также работал на американо-иракской войне в Багдаде, войне в Ливане и Южной Осетии.
