Автор: На втором курсе, когда я учился на филфаке Казанского федерального университета, был спецкурс «Поэты пушкинской поры», который читал профессор Алексей Николаевич Пашкуров, блистательный филолог, исследователь литературы XVIII и XIX веков. Занятия всегда проходили живо и интересно. Эта дисциплина была особенной для нас, студентов, как мне кажется. Наверное, потому, что поэты, творчество которых мы разбирали, были современниками Александра Сергеевича, а все, что связано с Пушкиным, с «нашим всем», – особенное.
Алексей Николаевич в конце семестра дал нашей группе оригинальное задание – сравнить поэта пушкинской поры с животным или явлением природы. На первый взгляд, может быть, это кажется странным. И как вообще можно сравнивать поэта с животным? Но все же что-то в этом было. Мы, студенты-филологи, серьезно взялись за дело. К назначенному дню сдали творческие работы и через неделю получили их обратно с высокими оценками преподавателя. Появилась идея – издать небольшую книжечку с нашими эссе. В предисловии было сказано: «Книга-фантазия, книга-ассоциация… Жанр, на первый взгляд, необычный в отношении к русской классике, но тесно связанный с символами-открытиями отечественного романтизма в поэзии в ее образной и философской ткани». И еще: «В художественной словесности <…> образы природы постоянно сплетаются с самобытностью человека, и все это интересно и творчески начинает соотноситься в сознании писателей с характерными народными особенностями, с традициями и культурой тех мест, которые ему присущи. Природа предстает в лирической картине мира как неотъемлемая часть бытия взаимоотношений человека с нею, через его восхищение красотой окружающего мира. Но ведь бывает и так, что поэт-певец сам олицетворяет ту или иную сущность природы. <…> Многообразен мир природы, многоуровневы и пестры и наши символические ассоциации в представлениях о нем. <…> Притягательность и тайна – в том, что, немного пофантазировав, мы исподволь приближаемся к душе поэтов, к миру их сокровенных внутренних ощущений…»
В этом году, 21 июня, исполняется 225 лет со дня рождения Вильгельма Карловича Кюхельбекера. Кюхельбекер – поэт, критик, общественный деятель. Хочется отметить, что после выхода его критической статьи «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824) утверждается понятие «литературное направление».
К сожалению, редко встретишь нефилолога, который знает эту фамилию, про творчество я молчу. В школе его практически не изучают и даже не проходят. (Мариэтта Омаровна Чудакова в книге «Литература в школе. Читаем или проходим?» объяснила разницу между этими глаголами). На своих уроках в школе, обычно на спецкурсах, я стараюсь несколько стихотворений этого (простите за штамп) великого поэта давать ребятам. Они с трепетом читают «Любовь», «19 октября 1836 года», «19 октября 1837 года», «Царское село»… Кюхельбекера любят. Привлекает школьников, кроме творчества, немецкая фамилия, импульсивный характер поэта и, конечно, истории, связанные с ним.
В сборник эссе, который вышел по окончании второго курса, вошла и моя работа, посвященная, как вы уже догадались, В. Г. Кюхельбекеру. Привожу теперь ее здесь в исправленном и дополненном варианте.
***
Кого бы мне хотелось сравнить с животным из поэтов первой половины XIX века, так это Вильгельма Карловича Кюхельбекера, старого доброго Кюхлю, как его называли лицейские друзья.
Кюхельбекер ассоциируется у меня с пеликаном. Да-да. Ведь именно Кюхельбекер верил, что в порыве вдохновения можно полететь. Он считал, что если поэт примется сочинять оду, и плод творения будет действительно истинным, то в процессе он непременно взлетит. Читаем в стихотворении «Отчизна»:
Часто я, вечор сидя пред окном, исчезал в океане
Неизмеримых небес, в бездне миров утопал.
<…> – О сонмы светил неисчетных!
К вам улетал я душой, к вам я и нынче лечу:
Или над вами отчизна моя? над вами с родною
Чистой душой съединен, к богу любви вознесусь?
Есть такая легенда, правда, не смогу вспомнить, в какой книжке эта забавная ситуация описана: однажды Вильгельм Карлович сидел на подоконнике и занимался сочинительством. Вдруг юный пиит увлекся и начал произносить чудные слова, возможно: «Сейчас полечу, сейчас полечу…». Несмотря на волшебство творчества… Кюхельбекер не полетел, а всего-навсего упал из окна в сад. Но магическая сила все же здесь была – он почти не ушибся (или родственные связи с пеликаном его спасли, кто знает…).
Неоднократно карикатурный образ Кюхли появлялся на страницах рукописных журналов, создаваемых воспитанниками Императорского Царскосельского лицея. Колкие эпиграммы Александра Сергеевича Пушкина… – и хлесткая картинка трагикомичных последствий в редакции бедного адресата этих насмешек – Вильгельма: когда он обиделся и побежал топиться в пруду – сентиментального юношу успели спасти, но вскоре в насмешливом журнале и явилась эта карикатура, на которой наш герой топится, а его длинный нос торчит из пруда. На этой карикатуре Кюхельбекер опять напоминает… пеликана. Очень забавно!
Вспомним, пожалуй, еще один интересный случай, который наш любимый (но здесь, конечно, в отношении к другу – плохой!) Александр Сергеевич поэтично рассказал.
Однажды Вильгельм Карлович пришел в гости к Жуковскому. Последний был приглашен на какой-то товарищеский ужин, но не пошел. Позже на вопрос, почему на ужине его не было, Жуковский ответил: «Я еще накануне расстроил себе желудок; к тому же пришел Кюхельбекер, и я остался дома»… Сам Александр Сергеевич очень любил своего лицейского товарища Кюхельбекера, но часто устраивал ему розыгрыши. Пушкин написал на эту тему эпиграмму, изложив ответ Короля баллады:
За ужином объелся я,
Да Яков запер дверь оплошно, –
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно!
На волне ассоциаций – здесь опять же проскальзывают «родственные» связи Кюхельбекера с пеликаном: птица эта часто издает неприятные, режущие слух звуки. Послушав пеликана во время гнездования, действительно сделается «и тошно, и кюхельбекерно»…
Кюхельбекер, как и все пеликаны, смекалист, умен и очень хитер. Об этом история, которую мы сейчас вспомним, забавный случай, произошедший с юными поэтами – Вильгельмом Карловичем и (опять) Александром Сергеевичем. Это было во время их пребывания в Царскосельском лицее.
Однажды лицеисты задумали сбежать в Петербург погулять, так сказать. Гувернер с интересной (и, наверное, редкой) фамилией Трико, конечно же, не согласился никуда мальчиков пускать. Но Пушкин и Кюхельбекер все равно убегают. Настойчивый ментор отправляется за ними.
К заставе первым подъехал Пушкин, представился – и его записали так: «Александр Однако». Пропустили.
Позже прибыл Кюхельбекер, представился – его записали так: «Григорий Двако». Страж порядка засомневался, но все-таки записал и эту странную фамилию-мистификацию.
Гувернер подъехал последним.
– Ваша фамилия? – лаконично спросил заставный.
– Трико! – сказал гувернер.
– Э-э, нет, брат, врешь! – кричит заставный. – Один за другим: Одна-ко, Два-ко, Три-ко! Шалишь, брат, ступай в караулку! – и не пропустил гувернера.
Трико просидел сутки под арестом при заставе, а Кюхельбекер с Пушкиным спокойно нагулялись в городе.
Свобода пусть и экзотического своего полета – не об этом ли мечтает каждый пеликан?..
В послании к герою «Энеиды» Вергилия – Ахатесу («К Ахатесу») лирический герой Кюхельбекера призывает своего адресата к полету, к высоте, что опять же роднит поэта с семейством пеликановых:
Ахатес, Ахатес! Ты слышишь ли глас,
Зовущий на битву, на подвиги нас?
Мой пламенный юноша, вспрянь!
О друг, полетим на священную брань!
Кипит в наших жилах веселая кровь,
К бессмертью, к свободе пылает любовь,
Мы смелы, мы молоды: нам
Лететь к Марафонским, святым знаменам!
Пеликаны встречаются на всех континентах, кроме Антарктиды. Распространены в умеренных и тропических поясах. Кюхельбекер, как птица пеликан, любящая тепло, прекрасно «летит» в стихотворении «Ницца», в котором лирический герой рассказывает про то, как был в «стране чудесной», на родине «роскошных муз». Е. В. Чубукова отметила: «Стихотворение построено на жесткой антитезе. С одной стороны, Ницца – «страна чудесная» и «родина роскошных муз», «любовь самой природы», «страна душевных мечтаний»; и в этот «рай земной» (Кюхельбекер любит пышные перифразы) вторгается «раздор кровавый». Довольно пестро!
Пеликан у меня ассоциируется с чем-то таким грустным, печальным, темным (чаще всего ведь и оперенье у них – черного цвета). Жизнь Кюхельбекера тоже знала время угасания ярких и теплых красок. Пеликана и Кюхельбекера, как мы можем заметить, роднят, например, строки поэта из стихотворения «Зима»:
Мой взор бродит везде по немой, по унылой пустыне;
Смерть в увядшей душе, все мертво в безмолвной природе,
Там на сосне вековой завыванию бури внимает Пасмурный вран…
Или же строки из «Элегии»:
Цвет моей жизни, не вянь! О время сладостной скорби,
Пылкой волшебной мечты, время восторгов, – постой!..
Кюхельбекер – интереснейшая личность. Я часто вспоминаю Льва Толстого, который сказал, что Кюхельбекер трогателен. Именно! Достаточно вспомнить его «19 октября 1837 года»…
…А я один средь чуждых мне людей
Стою в ночи, беспомощный и хилый,
Над страшной всех надежд моих могилой,
Над мрачным гробом всех моих друзей.
В тот гроб бездонный, молнией сраженный,
Последний пал родимый мне поэт…
И вот опять Лицея день священный;
Но уж и Пушкина меж вами нет!..
Руслан БЕРЕСТНЕВ, филолог, преподаватель русского языка и литературы, Казань
