Автор: О биографах пишут редко. Биограф как бы сам себя ставит ниже тех исторических фигур, о которых повествует. Работа биографа вдвойне неблагодарна: мало того, что приходится архивариусом копаться в эпизодах чужой и, быть может, местами вполне прозаической жизни, так ещё никто не оценит этого подвига самоотречения и самопожертвования (фраза из «Покровских Ворот» Леонида Зорина «вы в вашем Костике растворились» вполне выражает итоги такого труда)… Только искренний и бескорыстный, никем извне не оценимый, интерес биографа к жизни избранной им исторической личности может объяснить чудо погружения в чужую судьбу ради отражения его в тексте.
В годы советские, однако, труд биографа высоко ценился и поощрялся. В горьковской серии «Жизнь замечательных людей» в издательстве «Молодая гвардия» была роскошь – выбирать из нескольких биографий, то есть давать одно творческое задание нескольким авторам (причём оплачивался труд каждого, критерии оценки тут были высоки и коллективны – лучший награждался многомиллионным тиражом и известностью)… Писатель, пишущий биографию писателя в этой серии – была норма преемственности, которая перешла и в наше столетие.
Правда, сменился вектор, сменились герои – скажем, с искренним интересом, но и с хорошим гонораром от Фонда Ельцина писал Борис Минаев в ЖЗЛ о первом президенте РФ. С искренним же интересом (и небольшим коллективом) писал Прилепин о наиболее правом, как ему казалось (кто ещё в годы ВОВ писал в статьях «Слава России!», а не «Служу трудовому народу!»?), среди советских писателей Леониде Леонове. Дмитрий Быков писал, конечно же, об Окуджаве, а Сергей Шаргунов писал о пережившем соцреализм и вставшем вне идеологий, вровень с Набоковым, Валентине Катаеве. Вот и нам тоже предстояло пережить новый реализм, не сдюживший «армрестлинга» с русским постмодернизмом (включая его политическую ипостась)…
Писатель о писателе – это знакомо. А революционер о революционере? Известна кратчайшая биография Карла Маркса, написанная Лениным самым доступным языком – для словаря Граната в 1913-м, в порядке ликбеза, задолго до самого ликбеза. Но вот биография погибшего гораздо ранее, в 1905-м, Николая Баумана, например, была написана лишь тридцать лет спустя. А кем написана – это отдельная, особенно интересная история!
Писал о Баумане равновеликий, участник Первой Русской
Имеется в Москве не только Бауманский район, университет (МГТУ им. Баумана), но конечно же и станция метро «Бауманская» – через одну от неё по этой же ветке располагалась «Сталинская» (ныне «Семёновская», на которой легко, внизу, рассмотреть в торце меж знамён сколотый барельеф вождя на круглой «медали», а слова его хрущёвские десталинизаторы не тронули: «Нашей Красной Армии – слава!»). О Баумане, жизнерадостном и энергичном борце за социализм – сняты в СССР художественные и документальные фильмы. Однако не все ссылаются на первоисточник, а им, первопроходцем-собирателем сведений о судьбе Николая Эрнестовича – был некто Мстиславский. Фамилия-псевдоним, намеренно отделившая его от предков.
Масловский настоящая фамилия, Сергей Дмитриевич. О нём много написано в Википедии. Родился он в Иркутске 4 ноября 1876-го года, в семье профессора Российской военной академии, что предопределило и его высшее образование – он учился в Санкт-Петербурге по новейшей дисциплине, антропологии. И уже к 1901-му году, к окончанию курса побывал в нескольких экспедициях в Центральной Азии, что отразил в серии рассказов и очерков («На задворках», «В Самарканде», «Коп-Кара»). В 1896-м, когда студент-антрополог Масловский отправился в экспедицию на Памир, юноша разругался с местными князьками, в результате чего сколотил отряд из местной голытьбы и стал совершать дерзкие налёты (в терминологии эсэров – «эксы», экспроприации). Позже, в 1925-м, Масловский опишет в первом своем романе «Крыша мира», как петербургский студентик, попав в Азию, превращается в бунтаря при виде тамошней вопиющей бедности на фоне богатства знати. Вернувшись из Азии в Питер, Масловский идёт на государственную службу: его знания безупречны, а молодой пытливый ум встречает везде симпатии и восхищение. До самой Октябрьской революции Сергей числился при императорском Генштабе, что говорит плохо, скорее, не о нём, а о «всевидящей» старорежимной бюрократии.
В 1904 Масловский вступил в партию эсеров и взял псевдоним Мстиславский. В революции 1905 года Мстиславский просто плавал как рыба в воде. Оказалось, что двойная, связанная с риском жизнь, его стихия. Мстиславский то готовит восстание в Кронштадте, то бьётся на московских баррикадах с семёновцами. Успевает везде оказаться в точке возможного исторического сдвига. Много позже он объяснял своё поведение философскими выкладками (полюбилось ему слово «протеизм» — от имени Протея, — протеичность, текучесть, «перетекаемость», способность смены ипостасей). На поверку Мстиславский – рыжеволосый и голубоглазый великосветский щёголь, блестящий офицер. На деле он член боевой организации эсэров. Главное деяние этой организации того периода — казнь провокатора Гапона, о которой сам же Мстиславский написал в 1928-м году для библиотеки журнала «Огонёк».
К тому самому 1905-му и с зимы его, с Кровавого воскресенья разгоравшейся Первой русской революции Мстиславский был председателем Боевого профсоюза рабочих, затем одним из лидеров Всероссийского союза офицеров. В 1910-м по итогам своей ненаучной работы Мстиславский брошен в Петропавловскую крепость на год – этой чести до него удостаивался Горький, позже, в 1917-м, при Керенском – Троцкий. Все эти годы Сергей продолжает работать и как учёный, и как писатель: пишет антропологический труд «Галча» (1901), «Библиографию Афганистана» составляет совместно с В.Ф. Гетце и Б.П. Кареевым, собирает «Архив военной прессы» за период Русско-японской кампании (1911). Тюрьма лишь помогла сконцентрироваться на работе по уже намеченным направлениям. Кстати, инкриминированную ему как члену Б.О. эсэров попытку государственного переворота, сопряженную с планом покушения на императора – подтвердить уликами за время заключения не удалось. Через год Мстиславского выпустили из Петропавловки на свободу и, что отражает бездоказательность обвинителей вполне достоверно — восстановили в Генштабе.
Первые материалы для биографии Н.Э.Баумана Мстиславский собирает в межреволюционный период, наведываясь в Москву к друзьям и по службе. Однако когда революционная ситуация вновь позвала в Петроград, Сергей Дмитриевич молниеносно оказался в Смольном – в нужном месте, в нужное время. И на этот раз не ошибся. Участвовал и в Февральской, и в Октябрьской. В октябре 1917 года работал в Смольном, был членом 2-го Всероссийского съезда Советов. Но зарекомендовал себя и ранее, ещё до прибытия Ленина на Финляндский вокзал.
Один с револьвером против царскосельского гарнизона
В марте, в качестве комиссара Петросовета он был в команде, посланной для ареста гражданина Романова. Подробно эта история изложена в художественном фильме «Две жизни» (1961, сценарий Алексея Каплера, режиссёр Леонид Луков, в главных ролях – Вячеслав Тихонов, Николай Рыбников, Г.Юматов). 9 марта Временное правительство тайно решило отправить отрекшегося от трона Николая в Англию. По плану Керенского и верных Романовым казаков, царя-самоотреченца должны были из Царского села «похитить» неизвестные монархисты, с последующим обнаружением в Англии у его родни. Петроградский Совет (а в стране было уже двоевластие: Советы и Временное правительство) такого политически громкого побега допустить не мог. Царя предполагалось взять под стражу, отстранив войска, послушные Временному правительству. Замену охраны поручили Мстиславскому.
Сергей с отрядом солдат двинул на поезде в Царское село. Там занял железнодорожную станцию. Его вызвали на переговоры комендант города и начальник местного гарнизона. Узнав всё, что нужно (что Николай находится в Александровском дворце и плюёт на приказы Совета), Сергей заканчивает переговоры арестом парламентёров. Небольшой отряд таким образом остался охранять станцию и временных пленных. В Александровский дворец Мстиславский пошёл один, с револьвером в кармане. Почти как матрос Дыбенко потом придёт к беглому Керенскому в Гатчину (история повторится в точности! можно свериться с «Дестью днями, которые потрясли мир» Джона Рида). Только что револьвер Мстиславского мог бы сделать с сотнями солдат и десятками офицеров царской охраны? Но с Мстиславским ещё была сила его закалённых Петропавловкой убеждений и победа Февральской революции, унесшей тысячи жизней восставших рабочих. Он охрану спокойно убедил в правоте Петросовета. Ответственность за Николая перешла к полку, которому Петроградский совет доверял.
Общаясь на равных десятилетием позже, Сергей Дмитриевич шутливо говорил Осипу Мандельштаму: «Мы, Мстиславские, куда древнее и родовитее Романовых» (будучи при этом, как помним, Масловским, он явно имел в виду семейное древо иркутского, а не польского направления – хотя, как знать, какая и у них имелась в предках знать).
В двадцатых годах Мстиславский прочтёт, что Александровский дворец 9 марта охватили «кольцом броневиков, пулемётов, артиллерии» и сильно возмутится. У него отбирали подвиг.
«К чему это? — спросил я в душевной простоте составителя отчёта. — Ведь вы же знаете, что на всём пути я прошел один, одним – «Именем Революции».
И услышал в ответ:
«Пустое! Так гораздо эффектнее. Разве с массами можно так? Романтика! Это — для кисейных девиц годно, а не для рабочих и солдат».
В 1928 Мстиславский для прояснения исторических подробностей напишет роман «Союз тяжёлой кавалерии», с лихим сюжетом, как царские приспешники пытались похитить Романова и восстановить монархию. Этот роман стоит читать как первоисточник – да только забыли Мстиславского нынче, разве что в Ленинке стоит искать!
Из профессиональных революционеров в Литинститут
После июля 1918-го, спровоцированного убийством немецкого посла Мирбаха (осуществил теракт такой же литературно одарённый, как Мстиславский, поэт Блюмкин) раскола партии эсэров на левых и правых, Мстиславский примыкает к левым эсэрам, которые решили перенести ударные силы на Украину, на борьбу с оккупантами и белогвардейцами (между которыми не видели разницы – этот период подробно описан Ириной Каховской в «Воспоминаниях террористки», это весьма художественное, а не только историческое произведение внучатой правнучки декабриста Петра Каховского).
Там, в Киеве они с помощью бомбы в термосе успешно устраняют одиозного «внешнего управляющего» Эйхгорна, залившего украинские сёла кровью тысяч крестьян, – причём подорвавший его революционный матрос Борис Донской не пытался скрыться. Он отчего-то считал, что его мученическая смерть станет уроком и сигналом к восстанию киевлян против оккупантов. Увы, повешенный на улице и оставленный там надолго с соответствующей табличкой (какие потом уже немецкие оккупанты 1940-х годов вешали на партизан), он никого ни к чему не «призвал»… Следующим в плане левых эсэров был Деникин, однако он перемещался по Киеву куда осторожнее и непредсказуемее, и этот теракт реализован не был. Основная часть «гастролёров» возвращается в подмосковную Малаховку, где готовилась вся техническая часть для киевских бомб, а Мстиславский остаётся на Украине и дожидается прихода Советской власти туда, покидает ряды левых эсэров и примыкает к «Боротьбе».
Возможно, психологическое напряжение того периода сказалось, возможно, бесплодность точечных усилий сторонников индивидуального террора разочаровала Мстиславского – примкнув к боротьбистам и даже оказавшись там в ЦК, он постепенно отходит от политических дел. Считает как опытный учёный-антрополог, что теперь политика вершится иначе. Сергей Дмитриевич полностью посвящает себя литературной работе — и писательской, и организационной. Да и годы уже не те – сорок пять…
Самый «выстреливший» роман Мстиславского – та самая биография Баумана «Грач, птица весенняя» (1936). После него бывшего эсера назначили официальным биографом Молотова, однако Молотов сильно пережил своего биографа…
Мстиславский много работал в издательском деле, был одним из редакторов Большой советской энциклопедии (2-е издание). В 1925 году опубликован первый роман Мстиславского «Крыша мира», основанный на его набросках и эссе, написанных в 1900-х годах, то есть на его центральноазиатских экспедициях. Большой популярностью пользовались его триллеры об истории русской революции: «Построенный на крови» (1927), «Союз тяжёлой кавалерии» (1928), «Без себя» (1930), в которых молодые люди из знатных семей искали своё место в революции.
Некоторые критики хвалили хорошо структурированные, запутанные сюжетные линии автора, другие обвиняли его в небрежности при изображении реальных людей или описании политических событий. Среди его поздних работ — исторические романы «Расставание» (1932, о народовольцах), «Чёрный магома» (1932, о строительстве социализма в Аварии на Кавказе), «Канун 1917» (1937, о Февральской революции). Его последний роман «Сорок лет спустя» (продолжение «Крыши мира») остался незаконченным.
Мстиславский в Литературном институте им. Горького вёл мастерскую прозы, также написал пьесы по своим романам: «Построенный на крови» (постановка Театра Вахтангова, 1928), «Бурный буревестник» (Бакинский рабочий театр, 1930) и «Грач — весенняя птица» (Центральный детский театр, 1945). Постановки пьес по произведениям Мстиславского делали уже после его кончины в эвакуации, в 1943-м году.
Микропослесловие
Так неожиданно сложилась судьба, что с правнуком Мстиславского (унаследовавшим эту фамилию-псевдоним и имя) Сергеем, китаеведом, я неоднократно общался, и даже опубликовал в «ЛР» в 2017-м любопытные материалы, но связанные вовсе не с его потрясающим прадедом. Знал бы – говорил бы только о нём, причём именно как о литинститутском писателе!.. Могу сказать, что голубоглазость и рыжину, обаяние интеллектуала и здоровый авантюризм (ему принадлежат в Москве несколько «чайных домов») потомок унаследовал вполне. Впрочем, пока наследие Сергея Дмитриевича не переиздано, вряд ли это будет кому-то интересно, как и переиздание в школьных сериях книг для чтения — биографии Баумана. Словно с другой планеты они человеки теперь…
Дмитрий ЧЁРНЫЙ
