Автор: Восьмого октября иссякающего и чрезвычайно «урожайного» на смерти поэтов 2023 года не стало Андрея Добрынина. Он был не просто известным современным поэтом и переводчиком: в знаменитом с 90-х годов Ордене куртуазных маньеристов Добрынин был своего рода магистром (великим приором), мастером сатирического, мистифицирующего сюжетного стиха, легко вызывающего хохот в больших аудиториях, но вызывающего при том и длительную задумчивость над поднятыми таким нетривиальным образом серьёзнейшими вопросами. На его фоне какой-нибудь Лаэртский, в поэтических объединениях не замеченный, будет выглядеть грубо, лапидарно.
Русскоязычная аудитория утратила яркого, в ироничности своей и сарказме неповторимого оратора-мистификатора. В издательстве «Лира» как раз в октябре вышел его поэтический сборник «Богомол». К сожалению, Андрей Владимирович эту книгу не увидел…
Обаяние творчества Андрея Добрынина заключается в парадоксальном сочетании совершенства формы и курьёзности сюжета. Сам по себе высокий слог на службе у повседневности — приём не новый, но автор владеет им виртуозно. Лирический герой Добрынина подвластен многим порокам: пьянству, похоти, тщеславию и т. д. Но при этом, десантируясь в самое пекло сложных тем — злободневных или вечных, — он предлагает нам свой абсолютно неожиданный, но по-человечески понятный взгляд на происходящее с ним и с обществом. Будучи смолоду марксистом (в 1985-м защитил диссертацию по политэкономии), автор не может обойти вниманием проблему классового антагонизма, но даже эта суровая тема звучит в его стихах свежо, остро и весело…
Увы, на скоропостижный уход поэта отреагировали немногие издания, в основном соцсетевое братство. В «Завтра» опубликован блогерский материал, в «Бункере на Лубянке» прошёл малолюдный вечер его памяти. Запоздало и мы, поскольку на страницах «ЛР» он не публиковался, а лишь упоминался, хотим внести свою лепту в ознакомление широкого читателя с творчеством Андрея Добрынина. Но начнём всё же с текста Александра Фишмана.
ПРОЩАЛЬНАЯ ОДА АНДРЕЮ ВЛАДИМИРОВИЧУ ДОБРЫНИНУ Да заглушит ангелоидов пение Пьяный спич, которым нас не воспеть. У подвижника не смерть, а успение. А успение - от слова "успеть". Ты отгрохал, словно Данте "Комедию", Жизнь поэта - графоманам на страх. Фолианты твоего литнаследия Как романы-эпопеи в стихах. На литпремии ума не растрачивал, Не вытягивал двустишье в сонет. Мир стихом, как рычагом, поворачивал: Труд пиита - со-вращенье планет. Никогда опустошеньем не мучился, Дух выплёскивал в картинках простых. Каждодневно прорастал и фейсбучился Гейневидный рассудительный стих. Подытожена эпоха Добрынина. Дважды возраст Иисуса Христа. А на "трижды" колея не продлинена. Лишь копуши ковыляют до ста. Даже если всё кругом доруинено, Спросят правнуки: чем жил стольный град? Будто бочку, открывайте Добрынина. Вина русские в огне не горят. 8 - 10 октября 2023
* * *
Мама меня осудила сурово,
Бога бранить не тебе, говорит,
А за твои богохульные вирши
Даст он тебе по губе, говорит.
Я испугался и стал извиняться –
Дескать, по пьяни слегка пошутил.
Сжег я свои неразумные вирши,
Даже и пепел потом проглотил.
И с той поры я всегда торжествую,
Если кого-то постигнет потоп,
Или пожар, или попросту в драке
Кто-то получит булыжником в лоб.
Это ведь всё наказания Божьи
За недостаток вниманья в быту
К Господу Богу, к попам и монахам,
За неучастие в крестном ходу.
Я же теперь проявляю вниманье,
Я же теперь соблюдаю посты,
Кошкам в подвал доставляю объедки,
Млея в душе от своей доброты.
А что касается разных потопов,
То происходит всё это не зря,
Грешники в них утопают недаром,
В мутной воде безответно оря.
Ведь не заставишь иначе начальство
И населенье плохих городов
Вспомнить о важности служб и обрядов
И о значении крестных ходов.
* * *
Поет кузнечик на лужайке,
К нему крадется страшный зверь –
Наш серый кот. Он очень любит
Кузнечиков, уж ты поверь.
Он любит их в духовном смысле –
За нежный мусикийский звон,
Но как креветок сухопутных
Их тоже очень любит он.
И кот при этом не всеяден:
Жуков, червей, различных мух
Он ни ловить, ни есть не будет –
Его интересует Дух.
Ему особенно приятно
Талантливую особь есть
В часы, когда алеет солнце
И за холмы стремится сесть.
Кот мыслит: «Ты вот композитор,
Но я тебя, однако, съел,
Хотя ты полагал, что в жизни
Гораздо выше твой удел.
Важны скрипичные этюды,
Но во сто крат важнее их
Неоценимая способность
Осиливать и есть других».
* * *
Пошли мы как-то с батей на охоту
И только сели выпить за пристрелку,
Как вдруг тарелка села на болото –
Космическая, страшная тарелка.
Из люка вылез инопланетянин,
Похожий на Ирину Хакамаду,
И в ужасе я прошептал: “Батяня,
По-моему, у*бывать нам надо”.
“Постой, сынок, – пробормотал папаша
И перезарядил стволы картечью. –
Пусть говорит начальник экипажа,
Похоже, он владеет нашей речью”.
И правда, нечисть вдруг заголосила:
“О, колоссаль, тургеневская сценка –
Лес, мужики и водка! Мы в России!
Радируйте без промедленья Центру!
А мужики нам, кажется, не рады?
Эй, чабаны, чего вы так надулись?
Вот факс от депутата Хакамады,
Мы сели точно, мы не промахнулись.
Да, мы на месте, – молвил гуманоид,
Потягиваясь всем нескладным тельцем. –
Нас здесь, в России, хорошо устроят,
Мы знаем, что здесь любят всех пришельцев”.
“Ну да, – папаша возразил, – любили –
Тому назад, наверное, лет двадцать,
Пока они себя не проявили,
Не стали дружно к власти пробиваться.
Мне не указ политика большая,
Ведь с головы гниет любая рыба,
А здесь, в лесу, покуда я решаю,
Поэтому лети откуда прибыл”.
“Что ты сказал? – проблеял гуманоид. –
Да ты, деревня, знаешь, с кем связался?” –
И выхватил ручной гиперболоид,
Но батя расторопней оказался.
Дуплетом по тарелке он заехал –
Неплохо бьет проверенная тулка:
Рвануло так, что докатилось эхо
До каждого лесного закоулка.
Взрывной волной, как на аэроплане,
Нас прямо к дому вынесло из бора.
Хоть на ночь мы и тяпнули с папаней,
Я всё метался и заснул нескоро.
И снилось мне уродливое зданье
В Москве, у Александровского сада,
Где темной ночью слышатся рыданья
Из офиса Ирины Хакамады.
Ей привезли сородичей останки,
Поведали про гибель экипажа…
А в душной хате дрыхнул на лежанке
Без всяких снов жестокий мой папаша.
* * *
Недюжинный писатель Гете
Понаписал немало книг.
Он был у публики в почете
Как гуманизма проводник.
Он связан был незримой цепью
С начальством собственной страны
Как проповедник благолепья,
Законности и тишины.
И герцог веймарский за это
Его пристроил ко двору,
Сполна вознаградив поэта
За склонность к миру и добру.
Глупец до потрясений падок
И всюду видит некий гнет.
На собственность и на порядок
Такой однажды посягнет.
А Гете на отцов народа
Не поднимал вовеки хвост
И не остался без дохода,
И приобрел заметный пост.
Художник истинный о бунте
Не смеет даже помышлять -
Разумнее при котлопункте
Всю жизнь, как Гете, состоять.
Своим талантом сильных радуй,
Чтоб жизнь и вправду удалась.
Между заслугой и наградой
Лишь им дано устроить связь.
Во имя жизни и свободы
Веди свой каждодневный бой,
Но не бери при этом моды
Начальство удручать собой.
И сможешь в холе и почете
Прожить немало светлых лет,
И будешь, как писатель Гете,
Иметь большой авторитет.
* * *
Житейских не ищу побед,
И чествований, и триумфов –
Таким же был мой кроткий дед,
Рязанский поп Трофим Триумфов.
Не устремляюсь к славе я
И не ищу идейных схваток –
Была бы только попадья
Да верный маленький достаток.
Да знал бы, праведно служа,
Я благодарность от прихода,
Да гнусных умствований ржа
Не ела б нравственность народа.
Но снова я сбиваюсь с нот
В разгар божественного пенья:
Трофима вывели в расход,
Меня ж выводят из терпенья.
Всё происходит вопреки
Моим нехитрым пожеланьям,
Так как не приписать строки
Мне к бунтовщическим воззваньям?
Стихом толпу я осеню
И буду брать лабазы с бою,
И прочь затем засеменю,
Согнувшись под мешком с крупою.
Кто всё мне делал поперек –
Пусть он дрожит, на это глядя,
А славянин находит прок
В любом общественном разладе.
Кто в доллар воплощал и фунт
Мой труд угрюмо-безотрадный,
Пускай кричит про русский бунт,
Бессмысленный и беспощадный.
А мы, славяне, не дрожим
Перед общественной страдою,
Нам даже кроткий дед Трофим
С небес кивает бородою.
* * *
Доллар падает – это приятно,
Пусть скорее совсем упадет.
Забормочет он что-то невнятно,
Но сочувствия в нас не найдет.
Объявился он вместе с Чубайсом
В перепуганной путчем стране.
Как серпом по доверчивым яйцам,
Резанул он по русской казне.
Получал он здесь разные блага
За сплошное фуфло и понты,
Ибо доллар есть просто бумага,
Все его обещанья пусты.
И поскольку за пшик отдавали
Мы немало хороших вещей,
То страна оказалась в обвале,
Исхудав, как былинный Кощей.
Но Кощей – он выносливый, братцы,
А вот доллар чуток прихворнул.
Сразу начал он всем улыбаться,
Сразу ручки ко всем потянул.
Посетители типа Чубайса
Успокоить его норовят,
А у нас поврежденные яйца
До сих пор к непогоде болят.
"Надо доллар любить и лелеять,
Ибо в нем накопленья у всех", –
Уверяет буржуйская челядь,
Вызывая у Родины смех.
Потирая ручищи злорадно,
Отвечает с ухмылкой народ:
"Доллар падает? Это приятно.
Пусть скорее совсем упадет".
* * *
Я был один в тот пышный полдень лета,
Ко сну меня склонила анаша,
И понял я во сне, что жизнь поэта
В России беспредельно хороша.
Осталось много женщин за плечами,
Но ждут еще мильоны впереди,
И все они – с безумными очами
И вечно смятой розой на груди.
Да, нравится безумствовать поэтам,
Скакать во мрак, накинув епанчу,
А между тем и в трезвом мире этом
Все делается так, как я хочу.
Моя неисчерпаема палитра,
И потому вкушаю я почет:
Официант, прилизанный, как выдра,
С поклоном мне заказец подает.
И на салфетке росчерка образчик
Взамен купюр вручаю я ему,
И на салфетку он глаза таращит,
Еще не веря счастью своему.
Зачем купюры лучшему из бардов?
Мне просто дарят всё, чем я живу.
Пусть коммунизм есть греза миллиардов,
Но я его вкушаю наяву.
Он для меня буржуями построен.
Сумела стройка многих разорить,
Но вряд ли скромный труженик достоин
Того, чтоб мне его благодарить.
Своими песнями в миры иные
Я проложил уверенно маршрут,
И мягкие буржуи надувные
За мною следом радостно плывут.
И если кто-то лопнет по дороге,
То радость не сотрется с прочих лиц:
Коль впереди маячит счастье многих,
То безразлична участь единиц.
* * *
Коль валится парашютист
Порой с небес тебе на темя,
То он перед тобою чист –
Всему виною наше время.
Совсем недавно в самолет
Впустить могли бы лишь спортсмена –
Теперь же все наоборот,
Иная подоспела смена.
И в самолетик телеса
Вжимают толстяки и плаксы –
Ведь им дорогу в небеса
Теперь прокладывают баксы.
Пузаны хвалятся:"Братва,
Для нас прыжки – крутой наркотик", –
Но туши их едва-едва
Вмещает ветхий самолетик.
Сегодня все доступно им
Из-за наличия валюты,
А раньше кабанам таким
Не выдавали парашюты.
С кряхтением аэродром
Покинет ветхий "кукурузник".
Пузан глядит в дверной проем –
И впору поменять подгузник.
И впору уцепиться за
Любые выступы в салоне,
Но собирается гроза,
И потому без церемоний
Инструктор толстяка пинком
Прочь вышибает из каюты,
И в небе расцветает ком
Раскрывшегося парашюта.
Бедняга в ужасе ревет
От бешеного приближенья
Земли,- но он напрасно ждет
Обещанного торможенья.
Напрасно все они ревут,
И бздят, и дергают за стропы -
Еще не создан парашют,
Чтоб выдержать такие жопы.
Скажу как старый коммунист:
Был крайне редок раньше случай,
Чтоб рушился парашютист
На граждан с неба смрадной кучей.
И только в наши времена
Гуляет лживое известье,
Что для любого кабана
Теперь доступно поднебесье.
А значит, свиночеловек
Упорно лезет в экстремалы,
Покуда не поймет: калек
И без него уже немало.
Внушают ужасы прыжка
Им всем, богатеньким и глупым,
Что не восходят в облака
По долларам или по трупам;
Внушают сильным наших дней,
Желающим слегка встряхнуться,
Что гравитация сильней,
Что небеса не продаются.
* * *
Во сне уже который год
Меня виденье посещает:
Дракон Чубайс ко мне ползет
И пламя рыжее пущает.
Расставив ноги, я стою
В простой малиновой рубашке
И в колоссальную змею
Кидаю камни и какашки.
Хотя и морщится дракон,
Но с прежним движется напором.
Его злонравьем раздражен,
Я говорю ему с укором:
"Зачем ты разеваешь пасть?
Во мне ты видишь только брашно,
Но мне в борьбе с тобою пасть
И впасть в нутро твое не страшно.
Ведь я благой оставил след
Уже сейчас в родном народе.
И знай: всегда встает поэт
Колом в драконьем пищеводе.
И знай: презрения тавро
Пометит до скончанья века
Того, кто раздавил добро
И съел святого человека.
Однако я тебе могу
Дорогу показать дотуда,
Где грот стоит на берегу
Академического пруда.
Просунешь ты башку туда
В броне ороговевших бляшек:
Там детства моего года
Живут средь листьев и стекляшек.
Свои прекрасные мечты
О царстве Знанья и Свободы
Я от житейской суеты
Переместил под эти своды.
Преобразили этот грот
В далекой юности в собор мы.
Чубайс чешуйчатый - и тот
Там проклянет свои реформы.
Там юность буйная моя
Беззвучной музыкой витает.
С любого монстра чешуя
В том месте наземь упадает.
И ветерок уже шуршит
В траве листвой чешуевидной,
И по аллее прочь бежит
Чубайс, нагой и беззащитный.
* * *
Хотел я всяческого блага
Вам, люди мира и труда,
И нажил грыжу и люмбаго,
И сильно разболелся, да.
Когда же стал я эгоистом,
Когда забыл, что я поэт,
То сделался капиталистом
В теченье девяностых лет.
Врачи бежали, спотыкаясь,
Ко мне от неимущих масс,
И вылечили, и призна́юсь:
Мне очень хорошо сейчас.
По дому скачет, словно серна,
Моя жена-кинозвезда,
И мне насрать на то, что скверно
Вам, люди мира и труда.
* * *
Владея сетью платных туалетов,
Я крайне уважаем стал везде,
Весь мир объездил, заседаю в Думе,
Женат на дикторше-телезвезде.
А ведь когда-то эти туалеты
Нам приходилось с кровью отжимать;
Теперь, конечно, Путин и стабильность,
Теперь, конечно, в целом тишь и гладь.
Но если вспомню, сколько в девяностых
Нас было – и сегодня сколько нас,
То тянет дикторшу схватить за холку
И наглым рыльцем сунуть в унитаз.
* * *
Да, бывает, человек восходит
На такую высшую ступень,
Что, как все, вошедшие в элиту,
Делается глупым, словно пень.
Много их, элитных управленцев,
Не робеют эти господа,
Ведь по их команде миллионы
Так и бегают туда-сюда.
А потом глядишь на результаты
И не можешь ничего понять –
Ясно лишь одно: что миллионам
Лучше бы на месте постоять.
Лучше завести свое хозяйство,
Хоть и небольшое, да свое,
А вокруг пусть бродят управленцы,
Сотрясая шумом бытие.
И пускай они сулят свободу
И житейских благ невпроворот –
Надо помнить, что руководитель
В наше время – полный идиот.
Дело в том, что тяга к руководству,
Восхожденье по ступеням вверх
Сотрясают разум, а в итоге
Смотришь – разум полностью померк.
Этот разум, к сожаленью, годен
Лишь на то, чтоб Маркса отрицать
И по этике корпоративной
Опусы глупейшие писать.
