Автор: Илья Мамаев-Найлз — молодой писатель из республики Марий Эл, за плечами которого какие-то очень известные, но, судя по всему, не очень рабочие, писательские курсы. Книга — его дебют. Казалось бы, а чего я до нее довязался? Ну, опубликовал кто-то свой первый текст, чего бухтеть-то?
А причины есть. Роман старательно преподносится как открытие, глоток свежего воздуха, новое слово в отечественной литературе, манна небесная, холодный душ, огуречный рассол, свежая смена белья… Его рекомендуют покупать, читать, перечитывать, ставить на полку, прикладывать вместо подорожника, заваривать с ним чай, употреблять в жидком виде и пускать по вене. Его называют хорошей книгой, одной из важнейших книг, лучшей книгой 23-го года, новым откровением, учебником органической и неорганической химии. Текст его, по словам критиков, поможет вам принять себя, найти свою идентичность, бросить все, жить в машине, не мыться, общаться с картонными человечками, мастурбировать на природе.
Скромные 220 страничек вытекали из автора на протяжении двух лет при активной поддержке кураторов и редакторов. Это делает еще более ироничным то, насколько низкого качества вышел текст, и лишний раз подтверждает мысль, что время способно улучшить навыки писателя только в том случае, если есть что улучшать.
Название — пожалуй, единственный плюс текста. Не всегда удается настолько удачно выдержать баланс между эпатажем и отражением содержания. Было бы, правда, что отражать. Об этом далее.
Так о чем текст? Да в общем-то ни о чем. Автор набирает целый ворох тем и проблем, волнующих поколение конца девяностых и начала нулевых, не раскрывая ни одну из них. В рамках романа намечены следующие темы: взросление, национальная идентичность, отцы и дети, сексуальное насилие, алкоголизм и наркомания, порнография и ее положение в культуре, возможность любви, конечность дружбы, природа полового влечения, Эрос, политическая обстановка в стране, граница между представителями закона и простыми людьми.
Раскрытые темы: необязательность приема душа и ванны, трудность перевода слова «фак» на русский без использования мата, жалеть себя — круто. Действительно, впечатляюще! Впрочем, не стоит так удивляться.
Весь текст скроен из десятка-другого разных, почти не взаимосвязанных фрагментов. И в этом нет ничего такого. Постмодернизм, жанр анти-романа, автофикшн — читатель давно привык к рваному повествованию, этим никого не удивишь. Но проблема в том, что текст собран убого, словно по инструкции. Вероятно, сказывается опыт лит-курсов. Так и видишь, как автор сидит в кафе перед ноутбуком и шепчет, пугая принесшего ему латте на миндальном, официанта, «вот сюда воткну про порно, а сюда вот про батю, а вот здесь пусть про бывшую будет, дааааа».
Что за год такой?
За одну скромную по размерам главу Марк успевает встретиться с отцом, поссориться с ним, выслушать религиозную притчу от матери о том, что зло и добро относительны, взять денег от ненавистного папочки, въехать в квартиру, посмотреть тупое порно, сопоставить себя с героем порно, своего отца с героем порно, себя с отцом (спасибо, что без порно), расстроиться из-за этого и в тот же миг задуматься о том, что любил (любит?) свою бывшую, потому что она «сломанная», после чего принять гостей в виде бабушки и дедушки, которые каким-то чудом пришли почти сразу после его заезда, после их ухода в очередной раз попытаться лишиться девственности, рассказать своей девушке о своей бывшей и наконец пожалеть себя. Такой продуктивности можно только позавидовать. Жаль только, что это выдает совершенное непонимание автором структуры созданного им же текста. Видимо, он плохо слушал на курсах, что нагромождать никак не взаимосвязанные сцены при вполне линейном повествовании попросту неграмотно.
Впрочем, кривая структура — не главная проблема романа. Молодой автор, стремясь угнаться за всеми поднятыми темами, настолько забегался, настолько завертелся, закружился, что снес в своем кутеже базовые нормы стилистики, отделяющие не то что художественный текст от нехудожественного, хороший от плохого или гениальный от посредственного, а попросту читаемый от того, что в итоге вышло в печать.
Избрав форму рассказа от третьего лица, автор все время срывается с этого полуметрового обрыва, стремясь добавить в текст души народной, перенимая манеру говорить у своих персонажей. Так, вполне литературно выражающийся рассказчик ни с того ни с сего говорит: «Влада возбуждали Кристинины сиськи и жопа», — или не менее прекрасное: «Потный и деревянный, он выполз наружу поссать», — или мое любимое:
«Птицы умывались, приподнимали крылья и выщипывали из-под них грязь, поплавками ныряли в воду, оставляя на поверхности только колышущиеся жопки».
Впрочем, нельзя судить за это увлеченного писателя. Тем более, когда местами он увлекается настолько, что забывает русский язык:
«Он ощущал себя… захватчиком? Странно, что в русском нет слова с нужным значением. Марк ощущал себя человеком, выселившим других из их же дома».
Я подскажу, что это за слово, мне не сложно. Это уже упомянутое слово захватчик.
Ничего страшного, все мы иногда можем забыть какое-то слово, даже если его только что произнесли. В крайнем случае всегда можно просто использовать варваризм. В тексте это реализовано очень organically, а порой даже и фебьюлус:
«Сам дом никогда не имел для него значения home»; «Сейчас ему было не до ее отношений, не до того, что произошло с ней тогда на стройке и зафакапило ее сексуальную жизнь»; «Насколько же он зафакаплен, если его возбуждает божественное порно, но не голое тело Резеды».
Это было бы даже забавно, если бы не было авторской речью, да еще и в рамках таких тем, как самоопределение и изнасилование.
Что же дальше? Конечно, сюжет. Как уже было упомянуто, сюжета как такового нет. Не проблема, не ново, бессюжетные тексты — это здорово. Но не в этот раз. Главный герой романа — Марк — молодой человек, живущий в Йошкар-Оле. Он ушел из дома от ненавистного отца — винтика патриархата и просто плохого человека, — о котором мы не узнаем почти ничего плохого, даже больше хорошего, и просто верим на слово. Марк работает бариста, живет в машине, редко моется, периодически пытается лишиться девственности хоть с кем-нибудь, грезит о своей бывшей, Лесе, и переводит субтитры для порно, чем регулярно бравирует.
Звучит вроде бы не так плохо, даже любопытно. Я тоже так подумал. Начиная по предварительной оценке плохой текст, я боялся, что потрачу время и прочту что-то хорошее. Тогда бы пришлось писать положительную рецензию, мысленно извиняться перед автором, что подумал плохо о его детище, искать книжку про попаданцев или любовные треугольники студентиков топовых вузов. Не пришлось.
Почему речь вообще о порно?
Текст представляет из себя кладбище литературных клише. В нем нет ни одного живого образа, только плоховато прописанные болванки, которые то ни с того ни с сего забрасываются автором в текст, то точно так же оттуда выкидываются. Пробежимся по их надгробным плитам.
Одно из ключевых лиц в романе — отец Марка. Все время нам настойчиво указывается на то, насколько он плохой человек, как он не уважает и не ценит никого, как не понимает Марка. По факту же единственное, за что читатель действительно может осудить его отца, — это за его измены матери Марка. Да и о тех мы узнаем только со слов главного героя, без какой-либо предыстории или пояснения, что сразу ослабляет эмоциональную отдачу.
В дополнение к этому брак родителей никуда не делся, отец заботится о матери, когда она заболевает раком, и все у них в общем-то хорошо. Всех все устраивает. Кроме Марка, конечно же. Для него отец — чуть ли не воплощение зла. Почему?
Потому что у них не сходятся взгляды на жизнь. Потому что они по-разному воспринимают политику.
«Потому что Болотная. Потому что Крым. Для Марка это было потому что, а для отца — поэтому, вот они и спорили, а мама слушала.»
Конфликт поколений сводится к бубнежу о политике за обеденным столом. Отец оказывается виноват во всем, даже в онкологическом заболевании матери, ведь «это все его измены, нелюбовь и патриархат». Собирая воедино все то, что говорится об отце, приходишь к выводу, что он — обычный человек. Не без греха, не без блага. Он сделал себя сам, этакий селф-мейд-мен из столь ценимой Марком западной культуры, заботится о заболевшей жене, поддерживает непутевого сына. Конечно, это если мы все-таки постараемся обнаружить в этом болванчике человека. Ему искренне, но очень неудачно старались навязать негативные качества, которые в конечном итоге оказываются сынулькиным нытьем. Но хватит об отце. Пусть он будет хоть домашним тираном без тирании, хоть австрийским художником без ариев, хоть самим чертом без рогов.
Поговорим о любви. Ведь эта важная, вечная даже тема, конечно, тоже по-особому представлена в тексте. Наш геройчик, разумеется, крайне любвеобилен. И крайне неразборчив. При всей его психологической и физической омерзительности, о которой пойдет речь дальше, он имеет успех у женщин. Вернее, у девушек. Из раза в раз с разными пассиями он старается расстаться с опостылевшей уже девственностью и каждый раз что-то ему не позволяет. Из раза в раз Марку что-нибудь мешает, и он находит для этого самое серьезное оправдание — то пеньки сбритых лобковых волос, то сухость, то девушка не такая. Марк всегда такой, с ним все нормально. Даже дорвавшись до своей ненаглядной бывшей, он обнаруживает, что и с ней ничего не получается. Кто же она?
Леся — по важности стоит на уровне с папенькой Марка. Девушка, о которой читатель не узнает практически ничего, но обязательно должен влюбиться в нее вместе с главным героем и ждать их воссоединения больше, чем хоть одного хотя бы полуживого образа. Тут автор перечитывает свои конспекты и решает, что лучший способ увлечь персонажем — это накинуть ему травму-другую. Еще в школе девушку споили и изнасиловали трое. Трагично. Никаких шуток по этому поводу. Но что есть в героине кроме этого сюжетного штриха? Ничего. А как это сказывается на ней в дальнейшем?
Никак. А зачем тогда было это писать? Потому что так вообще не было бы понятно, что это человек. В этой текстовой луже серьезная тема редуцируется до литературной инфузории, дешевого трюка, призванного хоть как-то привязать читателя к образу. Но даже так не выходит, у нас отбирают микроскоп, девушка почти не фигурирует в тексте. И без того едва обозначенный образ становится еще более эфемерным, и в итоге сливается со всеми остальными безличными типами, представленными в произведении.
Кто еще есть в тексте? Сумасшедший художник Герман и чуть менее сумасшедший западник Андрей, дурковатый абьюзер Грант, наркоманящий нфт-художник Женя и бывший пацанчик Вадик, сентиментальный владелец кофейни Миша, мечтающая лишиться девственности будущая монашка Резеда, наконец, лучший друг пивовар-гомосексуалист Коля.
Что можно сказать про них? Все сказано, каждый из этих героев строится на одной, если автор особенно его любит (или ненавидит), то на двух чертах характера и, как из дешевого пластилина, лепится на их основе. Все герои входят в повествование спонтанно, словно они родились пару минут назад вне поля зрения читателя и вот уже стоят и пытаются сделать вид, что были здесь всегда, судорожно стряхивая с себя первородную смазку. Они выходят из небытия, попадаясь Марку на улице, приезжая из других городов, присылая сообщения и просто заходя в кофейню, где он работает. И оказывается, что они хорошие знакомые, много общаются, часто видятся и лишь по какому-то недоразумению никак раньше не упоминались. Точно также они уходят в пустоту, когда их пресные черты оказываются полностью замусоленными.
Пора наконец поговорить и о гвозде программы, самом Марке. Образ главного героя выстраивается одновременно в двух плоскостях. Читателю старательно показывают, что он славный парень, ему тяжело, его надо пожалеть, он неудачник, но, вероятно, великий. На деле же оказывается, что он просто неудачник. Еще и крайне мерзкий тип к тому же. Причем по всем греческим канонам: и внешне и внутренне. Не редки в тексте описания того, как у него отслаивается кожа, трескаются руки, как его одежда может спокойно стоять без него (возможно, так было бы даже лучше). Его положение вызвано собственной инфантильностью, что он неосознанно признает: «он толком и не знал, из-за чего ушел».
Он, нисколько не смущаясь, лицемерит, рассекая на отцовской машине и принимая у него деньги для аренды жилья. Этот противник адюльтера использует девушек, чтобы избавиться от комплекса девственника. Этот друг культуры и искусства крутится среди отщепенцев и обрыганов, чем вполне доволен. Этот народный философ, в котором течет марийская кровь, не в курсе, что Сергей Чавайн (один из основоположников марийской литературы) вообще-то писатель, не в курсе даже общих фрагментов истории региона. Этот эстет и ценитель западной культуры не брезгует судачить про людей при них, пользуясь их незнанием английского языка.
Зеркало поколения оказалось все замусолено и покрыто сантиметровым слоем грязи, оно ничего не отражает. В очередной раз нам показали очередного борца за очередное все хорошее и против очередного всего плохого. Вот только ни хорошего, ни плохого не показали, а только серое и несуразное. Марк — лишь головастик в стае скользких неорганизованных жаб, которую с гигантской натяжкой можно считать галереей образов, но Мамаев-Найлз — не сержант Хартман, и сделать из них людей у него не вышло.
Что в итоге? Яркое название и лейтмотив не оправдали себя, а послужили лишь заглушкой для довольно бесталанной и негодной писанины скромного объема. Ни один персонаж не проработан даже на уровне второстепенного, ни одна (бес)сюжетная линия ни к чему не ведет, ни одна тема не реализована даже на уровне школьного сочинения. Весь роман сводится к одной идее: «Божья искра как пульсирующий стояк и судорога бедер. Секс как праздник жизни». Жизнь — это дешевое порно. Глубоко. Правда сомнительно, наивно, глупо и пошло, но очень глубоко. Пожалуй, такие глубочайшие мысли лучше держать там, где они родились, и не доставать никогда.
Книгу завершают многочисленные благодарности, среди которых встречается следующее замечательное высказывание: «какое это мучение — вообще что-то писать». Буду надеяться, что автор наконец отмучался.
Егор БОТИН, Артель вольных критиков филфака МГУ
Мамаев-Найлз И. Год порно. М.: Поляндрия No Age, 2023. 224 с.
От редакции: Дельная рецензия. После хорошей рецензии — уже не интересуешься раскритикованным по делу текстом. Здесь тот самый случай, браво артельщику! Но нельзя оставлять раскритикованного в одиночестве, наедине с неудачей. Так, по крайней мере, советская школа литературной критики велит… Я понимаю, что Артель — это сильно после той школы, но всё же внесу минимальное предложение, пряничек после кнута.
В качестве домашнего задания Илье по заявленной им же теме — рекомендую книгу «КГБ-рок» Владимира Козлова, раскритикованную уже мною, но по другой тематике. Собственно, всякое название настраивает читателя, и использование каких-либо «тэгов» в сугубо коммерческих интересах просто продать книгу — ещё как аукнется. И не издательству, а автору. Козлов вроде бы брался писать про мелкие изломы общественной жизни в СССР (на ранних этапах), которые потом и перешли в перестройку и слом всего социалистического строя при соучастии значительной части чинов из КГБ. Однако именно о раннем панк-роке и КГБ у него написать не вышло, я выловил порядочную горстку «блох» в тексте, выдающих дилетантизм вроде бы уже немолодого, не начинающего автора (Козлов «звездил» в 00-х «Плацкартом» и прочими быстроратворимыми книгами). Например, отсутствие балкона в квартире Липницкого, где имеет место один перенесённый автором из Ленинграда эпизод («платоническая копрофагия» Свина, сына балерины, первого в СССР панка и лидера «Автоматических Удовлетворителей») — он на втором этаже нашего дома жил, где нет балконов ни с одной стороны.
Но вот всё, что касается съёмок самого первого ВХСного порно, ещё в СССР — у Козлова вышло наиболее убедительно, даже внезапно детально и местами психологизировано, стоит почитать. Правда, как это относилось к заявленной теме? Видимо, так же, как у Ильи кризис затянувшегося взросления и социализации его условного героя — к названию «скомканной» не только на уровне обложки книги.
Д.Ч.
