«Мои женщины»: история подлости и подлога (ч.2)

Вернёмся немного назад, из зловещего 2022-го, когда вышли «Мои женщины» Ивана Ефремова (хотя, кавычки тут нужно сместить как раз на имя и фамилию), – в 2018-й год, когда были ещё свежи впечатления читателей и семьи от «ЖЗЛ» (вот тут кавычки точны). Любопытно, что прыть своего «таланта» привирать и перевирать фактические, биографические данные, футболист по профессии и рерихнутый по убеждениям, Николай Смирнов показал уже там. То есть ростки, очень мягко выражаясь, вольностей в «Моих женщинах» — можно обнаружить прямо в жизнеописании писателя, когда речь заходит о его последней любви. Которая, на секундочку, и дала семейному бизнесу Смирновых доступ к архиву Ефремова, племянница была лишь организаторшей и посредницей.

Вот что Дарья Ефремова рассказала нашему еженедельнику об этой части биографии деда:

– В 2014 году в серии «ЖЗЛ» вышла книга-биография об Иване Ефремове. Вы как-то консультировали составителей?

– Да, мы общались. И поначалу я и Таисия Иосифовна (Юхневская – последняя жена Ефремова. – Прим. «ЛР») помогали им. Мы их приняли с распростёртыми объятиями, они нам очень понравились. Молодые, интересные исследователи. А потом… Во-первых, они описали очень подробно отношения Таисии Иосифовны с дедом, сделали такую лав-стори. Таисия Иосифовна не хотела, чтобы о ней писали в духе журнала «7 дней». Мы хотели их отговорить это публиковать. Но они не согласились. Потом, в «философской» части они накрутили какую-то агни-йогу и вообще не показали нам эту часть.

То есть, как мы заметили ранее, в 1-й части литрасследования, нахальная, брутальная смирновская агни-йогизация биографии Ефремова и появление в «его» эротических заметках слова «йони» (которого вообще не было в лексике и тезаурусе писателя) и прочей його-бого-мути – имеют самую непосредственную связь, единый почерк. Это всё писал один человек по заказу другого человека. «Молодой, интересный» Николай Смирнов по заказу Серафимы Юхневской, которая не случайно выступила «лэйблом» при этой книге, именным издательством. Супруга Смирнова, которая в отличие от футболиста имеет лингвистическое образование, не взялась бы за столь грубую работу…

Впрочем, всё ведь познаётся в сравнении. И если бы Ефремов, талантливый и историчный (фактологически, этно-культурно достоверный) во всём, не оставил образцов своей прозы в этом направлении, ему и можно было бы приписать легче ту сомнительную порноватую прозку, что выдают за его последнюю, неизданную при жизни книгу…

Надо признаться, если бы литературный следователь попался в данном случае чуждый этой темы, ему бы не были заметны некоторые грани. Но я-то как раз из подходящего поколения и направления, — новреалистов, известных своей искренностью и откровенностью, особенно в этой сфере. И это мою «Поэму столицы» чуть не изъяли в «Фаланстере» в 2008-м в числе некоторых книг (но сейчас не об этом).

Итак, берём две сцены на симпосионе Александра Македонского в Южных садах Мемфиса из «Таис Афинской», глава 8, «Рыжий иноходец»:

Нагие финикийские танцовщицы, все на подбор тонкие, узкобёдрые, смуглые и низкогрудые, извиваясь, завертелись в дыму курений. Их было шесть. То разъединяясь, то бешено бросаясь навстречу одна другой, они дерзко, грубо и недвусмысленно изображали ярость овладевшего ими желания. Жертвы богини Коттито, одержимые одной целью — быстрее освободиться от её мучительной власти.

Хриплые крики одобрения понеслись со всех сторон. Только сам Александр и Чёрный Клейт не выразили восхищения. Неарх с Леонтиском тоже остались спокойными. Рабы обнесли всех новыми чашами вина. Угасли курительницы, тела танцовщиц заблестели от пота, пронзительная дробь смолкла. Под замирающие удары барабанов финикиянки скрылись.

Что подчёркивает Ефремов в этой сцене? Что симпосион военачальников Александра и знати Мемфиса вкушает зрелища «обнажёнки», как теперь выразились бы, с привычным спокойствием (о природе такого восприятия наготы — как норме Античности, — я писал в первой части литрасследования). Язык танцующего обнажённого тела знаком в этих культурах настолько, что даже изображаемое танцовщицами вожделение, возбуждение — метафора, искусство, не более того. Знаковая система, не рассчитанная на непосредственную реакцию и побуждение определённого поведения. И не случайно именно Александр и самые сильные, мужественные его командиры наиболее спокойны в этом созерцании.

Да, хриплые крики одобрения знатных обитателей Мемфиса и воинов — и всё!.. Между тем, характерным коротким шагом своих предложений Ефремов живописует и сам танец, и тела, но без излишеств (нам это важно для сравнения с фальсификациями Смирнова). Однако вспотевшие в танце тела… Да, он художник! Причём не отступающий от принципа историзма и точности каждого элемента «реконструкции» (дурацкое слово, если учесть те тома информации, что умещаются в таких сценах) даже здесь ни на шаг, удерживая целостность.

Далее в ходе симпосиона, как бы следующим «блюдом» танцуют тессалийки, причём пирующие наблюдают второй эротический «кордебалет» через завесу в «контровОм» свете, выражаясь операторским языком:

Зазвенели струны, протяжно запели флейты, и ещё восемь нагих девушек появились в полосе света от зеркал, стоявших за тканью. Все небольшого роста, крепкие и полногрудые. Их волосы не метались тонкими косами-змеями по плечам, как у финикиянок, а были коротко острижены, как у мифических амазонок. Маленькие ноги ступали дружно, одним слитным движением. Тессалийки — дочери древней страны колдуний, и танец их казался волшебным действом, тайной мистерией.

Слабо колышущаяся серебристая ткань дымкой отделяла танцующих от полутьмы пиршественного навеса. Гибкие тела тессалиек подчинялись иному напевному ритму. Танец был широким, плавным, в убыстрявшемся темпе, юные танцовщицы, одержимые не менее финикиянок, словно бы неслись по просторам коннобежных равнин Тессалии. Зрители смотрели в молчании, захваченные чувствами тиноэстезиса — ощущения через сердце, для эллинов олицетворявшее душу.

Заметим, что Ефремов даже в таких эпизодах — просветитель, культуролог. Это, конечно, не закадровый голос Николая Дроздова или Юрия Сенкевича, но нечто сродни ремарке, сноске, почти выпадающей из текста — про тиноэстезис.

Что он подчеркнул тут? Сердцем ощущали! Не «нижними чакрами» — как понял бы это горе-його-маёго-интерпретатор Ефремова Смирнов, а именно сердцем!.. В наготе эллинистическая культура видела не первичность-вторичность признаков, а родство in corpore sane со всем юным на тот момент человечеством вперёд, в будущем, и в прошлом, — в мифах, в богоподобии, во временах титанов, откуда родом демиург просвещённого, самосознающего Человека — Прометей.

Вот поэтому-то античная скульптура напрочь лишена «сексуальности» в современном понимании — в целом, хотя легко разбирается на элементы, присущие тому или иному полу. Она не то выражает, не для того создаётся, — а культурно-исторический и из гештальтпсихологии восприятия принцип «видим то, что знаем» мы с вами не забываем в данном случае, он нам и далее очень пригодится в интерпретациях приписываемых Ефремову «автобиографических» пассажей…

Кстати, нюанс — важный в понимании эллинистической культуры таких созерцаний. Второй танец — это почти танец теней, он отделён от зрителей серебристой завесой. По современной логике (Смирнова) зрелище должно нарастать, то есть становиться откровеннее, ближе «всею йонею» к зрителю — и завеса, по идее, шла бы первым актом. Но всё наоборот! Только вместо шести танцовщиц — восемь. Совсем другого телосложения, что хореографически, но не эротически важно, потому что это искусство. И условность танца этих «жребиц младых» нарастает. И только после них является уже танец всадницы, который предвосхищает Леонтиск.

— Когда-то давно я видел тессалиек, исполнявших танец амазонок. Как это было прекрасно!

— И ты хотел бы увидеть? — загадочно улыбаясь спросил критянин. Он-то знал обо всём через Гесиону.

— Я готов заплатить талант той, которая сможет исполнить танец амазонок.

— Что ж, плати, — невозмутимо сказал Неарх, протягивая сложенную горстью ладонь.

Далее, как бы чудесным образом материализуясь из разговора Неарха и Леонтиска, явится Таис на своей Салмаах. «Ничего, кроме уздечки, не было на лошади и, кроме боевого браслета амазонки, на всаднице.» Эпизод венчающего предыдущий кордебалетный «разогрев» танца Таис на лошадке и самой лошадки — занимает полторы страницы, которые нет смысла отрывочно цитировать. Потому что там прекрасно всё, причём Ефремов-то без всяких «головок» и «йони» достигает завораживающего читателя эффекта, ограничиваясь геометризмом, почти так, как это делал примерно в те же годы Аллен Роб-Грийе в романе «В лабиринте». Важен, однако, финал, кульминация танца Таис:

Опираясь на лошадь правой рукой, она стала исполнять странный обрядовый танец. Поднимаясь на пальцы правой ноги, гетера высоко поднимала левую, обхватывала её щиколотку протянутой вперёд левой рукой. Изогнутое луком медное тело Таис обрисовывало треугольник, как бы замкнутую вверху букву «гамма» на тёмно-пепельной шерсти лошади. Затем обе руки простёрлись на уровне плеч в такт сильному прогибу тела, а правая нога перешла в положение левой. И снова на миг обрисовывался треугольник. Салмаах, подпрыгивая, продвигалась по кругу, готовая повернуться другим боком. Таис взлетела на спину лошади и соскользнула с другого её бока, повторяя треугольник странного танца. Сплошной рёв стоял под навесом. Леонтиск ринулся было вперёд. Его остановил Неарх. Птолемей казался внешне спокойным. Крепко сцепив руки, он прижимал их к груди, бросая взгляды на тессалийца. Даже Александр поднялся и чуть было не сбил с ног сутуловатого человека, стоявшего рядом с ним, который следил за танцем Таис так, как будто от этого зависела вся его жизнь.

Выделенную фразу я помню наизусть, в ней — главное. Точнее тиноэстезис в апогее не описать. Множество женщин (рассеиванием внимания) в предыдущих танцах лишь настроили на нужный лад, а вот Таис — сконцентрировала внимание, одна среди множества зрителей, словно магнит, — она становится центром внимания благодаря искусству, явленному в танце амазонки. Где — больше, чем тело, хотя — только тело, его универсальный язык… Вот такое сложное, культурно многим сейчас недоступное, с характерной краткостью и ясностью каждого шага, изображает (реконструирует) Ефремов. Эмоции всех, включая супруга «амазонки» (хотя, и здесь надо учитывать условность — выбирала гетера!) Птолемея, запершего руки замком, словно удерживая Таис мысленно, — выражают личностные и возрастные их особенности. Зрелищем захвачены все, потому что оно через уязвимое Эротом Мужское — гораздо дальше дотягивается, к сущностному, внегендерному, общевитальному. Как древнегреческая скульптура… От приближающих к сути эйдол — к эйдосу красоты.

Мы снова погрузились в стиль Ефремова, в его видение эротических по форме, но не по сути танцев, в его интеллектуальное и исследовательское обаяние. И ощутили глубину собственного его погружения в атмосферу симпосиона Македонского, — если вы смотрели голливудский фильм 2004 года «Александр» с Брэдом Питтом в главной роли, то помните и как он праздновал триумф в Мемфисе. Уж на что специалист в этой теме (The Doors), а голливудский мастер Оливер Стоун почему-то больше уделил внимания «голубой» линии простроенного им весьма однобоко сюжета (да и Александр, в отличие от того, каким рисует его Ефремов, у Стоуна — какой-то эмо-бой, а не могучий, харизматичный полководец)… А какую зрелищно богатую красоту симпосиона, детально выписанную, словно для сценария, им подарил бы Ефремов, обратись Оливер Стоун к его книге! И, судя по всему, о книге-то его сценаристы знали, и Таис там всё же проходит, но просто упоминанием в беседе Александра с Птолемеем… Эротика у Стоуна вся сконцентрирована, конечно же, на Анджелине Джоли, играющей мать Македонского, и затем на «бисексуале» Александре, без особой радости завоёвывающем диковатую, но прекрасную темнокожую принцессу покорённых земель.

Вернёмся же к баранам… Ну, вы поняли — к «ефремовским» женщинам (расставьте кавычки, где больше уместны). Снова предупреждаю: комментарии оставлять можно, обесточивать гневно гаджеты сразу же не надо. Сохраняйте терпение, потому что в этой части расследования будет много таких страниц. Однако к окончательной разгадке того, из чего подлинного и как конструировалась эта подделка, я приведу нас, видимо, уже в третьей части — у самого эмоции и тиноэстезис зашкаливают.

Литературное расследование: почерк гения и подделки прохиндея

Ну вот как вы полагаете — тот мастер художественного слова, что был вам явлен выше в «Таис Афинской», — может не в реконструкции, а в описании собственной с кем-то близости (что вряд ли может выглядеть хуже той же сцены страсти Александра и Таис, которую я приведу попозже) писать столь не просто грубо, а тупо, языком 21-го века?

«Поцеловала мне тело» (нет, это даже не тупо — это убого!)… «Крепко мял её груди»… «Кончила»… «Извивалась, виляя задом и забывшись совершенно»…

Ощущаете явственно, что придурок-современник наш с вами это пишет, а не Ефремов? Я уже не напоминаю про характерную краткость и ясность ефремовских предложений на фоне дебильновато-длинного: «Вскрики истинной страсти были доказательством, что это положение ей было лучшим, я глубоко вонзился в её йони, горячую, влажную и трепещущую…» — а положение это всего лишь подушка под зоной слияния. Опять — из широко продававшихся «источников» 90-х годов эта вся «сексуальная комфортность». Кстати, если ноги на плечи — вообще-то трудно делать то, что «писатель» описывает далее. Ноги на плечи — обычно либо при стоящем партнёре, либо для куни, но вот тут Смирнов не допускает ретроспективной «ошибки» — вроде бы тогда такого не делали (хотя, ещё в Древней Греции такое не только делали, но и изображали в виде орнаментов на керамике). Выходит, что находясь в горизонтали, на постели, «писатель» сам оказался очень в неудобной и, уточним, не скоростной позиции, которая вряд ли даст следующий далее результат «истинной страсти» (тьфу, снова смешной для Ефремова штамп!). С геометризмом у Смирнова явно всё так запущено, что с геометрически-вербально безупречным ефремовским танцем амазонки и сравнивать не стоит.

Я не знаю, какие опыты по этой части имел феерически-йогический фальсификатор Смирнов (может, и впрямь какие-то экзотические позиции из Камасутры, когда от неудобства и напряжения вибрируют иные мышцы), однако насчёт «трепетАки» в этом случае — не перебор ли? Конечно, дорваться до темы, да ещё и от имени ТАКОГО писателя — это пир духа и не только духа, но всё равно — что это за эпифеномен такой? Это, первичное пространство (даже с распаляемой слиянием точкой G) никогда не трепещет, трепетать может что-то наружное, вторичное…

К тому же — вот ещё нюанс, — эти весьма древние этнографически-порнографические впечатления, по версии Смирнова, Ефремов выдаёт настолько подробно, что порой кажется, мы читаем сценарий хоум-порно. Нет, конечно, память у Ефремова-писателя была сильна — но наверное, не настолько, чтобы в точности сохранить к концу 1960-х не только диалоги, но манеру речи, интонации партнёрш первой половины ХХ века?

Но тут и вовсе анекдотически выходит в той локальной речевой действительности, что создал реконструктор Николя. Простонародно окающая избяная баба, но с неподходящими негритянски-коричневыми сосками (даже это слово — чуждо Ефремову там, где он живописует женщину), может, если просуммировать все выражения страницы, сказать а ля «услышала» нейросеть:

— Экой ты быстрой, ухарь-ябухарь столичнай! Чавой-та с моею йонею учинил вчерась, окаянной? Днесь я и ходить-то не мОжу!

Уверен, удовольствия сличать почерк гения выше, в «Таис Афинской», и вот это — и у вас мало, однако вот вам интермедия, прелюдия того, что описано выше. Обратите внимание на «подкат» городского парня-«писателя» к деревенской бабусе — это всё вменяется малообразованным в этом направлении фальсификатором Русскому Эросу (патриоты — в ваш огород камушек!), — то есть целовать грудь, как уверен Смирнов, крестьянство ни до Советской власти, ни при ней себе не позволяло, вообще не ведало, как это делается и зачем…

Все скупые словеса, которыми «писатель» обозначает женское, немолодое тело, как и «страсть одолела«, навязчивые, из главы в главу переходящие объятия ногами… Но даже тут он умудряется сделать ошибку: если груди конические, они никак не могут быть «удивительно твёрдыми», особенно в описываемом возрасте. Это, скорее, выражаясь уже языком настоящего Ефремова «низкогрудая» сельская жительница. И природа этого явления у крестьянок очевидна: вскармливание младенцев часто за работой в поле и по дому, отсутствие бюстгальтеров…

И какие «мощные» из главы в главу диалоги — «Ах, ох…» — ведь и тут узнаётся Ефремов?

А сейчас ещё один «геометрический», но больше даже динамический казус йога-полузащитника Смирнова, совсем из другой главы. Просто посмеяться чтобы (а то, как я догадываюсь, гнев поклонников и знатоков произведений Ивана Ефремова уже набух гроздьями…) — не катарсиса ради, а для того, чтобы понимать, какое ничтожество поставило себя на место великого советского писателя. Который, по версии Серафимы и Николая, решил на старости лет дебютировать как невиданный в СССР по «техничности» порнограф.

А теперь, дорогие мои терпеливые читатели, попробуйте решить акробатическую задачку! Как можно бросить на диван, не спуская девушки с колен? Ну, поэкспериментируйте, если есть девушка под рукой! («не пытайтесь повторить это дома»)

Не прыгнул вместе ней, нет! А именно «не спуская девушки с колен»!.. Это мастер художественного слова пишет!

И понятно, что он имел в виду (что не разнимался с ЕПМ в области «йони»), но вышло-то феерично казусно. Кто-то вычитывал эту нелепицу вообще кроме супруги-лигвистки? (или даже она побрезговала, Николай?)

Перед нами не просто малообразованный (футболист) фальсификатор, для которого агни-йога стала истиной в последней инстанции — перед нами даже в области физической культуры недалёкий графоман, так увлекшийся плодами своего недалёкого воображения, что письменная речь явно отстаёт от полёта «мяча» (члена) в «девяточку». Причём навязчиво однообразное описание каждой «пещерки страстей» — мы не критикуем, это уже скучно. Температура/влажность — почти как в погодных сводках…

Но я не могу оставлять вас в этой части с таким финальным фиаско Смирнова наедине. Я всё же дам для сравнения ещё один небольшой фрагмент «Таис Афинской» — в котором Ефремов словно отвечает таким горе-«последователям», ударившимся в низменно-телесное, причём ещё с таким страхом (именно страхом перед телом — описание-отчуждение только и рождается в страхе), что «не спуская девушки с колен» скачут по диванам (диван, кстати, в те времена ещё не присутствовал в советском быту — кровать, тахта в лучшем случае, — опять на антуражных мелочах ловим этого незатейливого фальшивоэротика)…

Из той же 8-й главы момент разговора вернувшегося из Персии после боёв Птолемея с Таис, уже после потери ею Эгесихоры и Менедема:

И конечно, большую долю внимания Птолемей уделял обычаям любви и брака, что также сильно интересовало и Таис. Он рассказывал о странных народах, обитавших в глубине Сирии и Аравии. Они очень низко ставят женщин, считают Афродиту Пандемос богиней разврата, не понимая её высокого дара людям. Не понимают потому, что боятся любви, перед которой чувствуют себя неполноценными и, очевидно, уродливыми, так как странно боятся обнажённости тела. Именно у них женщина не смеет даже перед мужем показаться нагою. Неполноценные в Эросе, они жадны до пищи и драгоценностей и очень страшатся смерти, хотя их жизнь глуха и некрасива. Подумать только, они не понимают рисунков и картин, не в силах распознать изображение. Бесполезно толковать им о красоте, созданной художником.

— Что ж, они совсем отвергают женщин? — удивилась Таис.

— Отнюдь нет! Они жаждут иметь их как можно больше. Но всё это оборачивается скотством и грубостью. Их жёны — рабыни, они могут воспитывать только рабов. Такова расплата за тёмных и запуганных их женщин.

Вспоминаем хиджабы, паранджи и нравы куда более поздней, мусульманской культуры: гаремы, евнухи… Именно страх перед наготой («письменами бога») как непосредственным стимулом и потому властью над мужчиной — ходит в парочке с боязнью женской красоты, рождаемой руками человеческими (и разумом человеческим, который — уже вызов богам, — но это, понятно, тут не прозвучит). Поэтому и древнегреческая скульптура оказывается «харам», потому её ожесточённо рушат эти (точнее, наследующие им во нравах) варвары. Последние подобные акты дичайшего исторического вандализма мы наблюдали в период прихода к власти в Сирии ИГИЛ* — но сейчас эти же тёмные силы воцаряются на месте светского режима Асадов там вопреки затраченным на торможение социального регресса усилиям советского оружия во второй половине «проклятых десятых»…

Вот здесь-то (в цитате выше) мы косвенно и обнаруживаем различение эротики и порнографии, на самом деле, помимо критики Ефремовым «тёмного» отношения к женщине и женской красоте. Различение того, что есть у реального, легко узнаваемого по слогу и стилю Ивана Ефремова — и чего нет и быть не может у Николая Смирнова, который взялся за очень поганенькое дело по призыву Серафимы. А создал он в итоге серенькое порно, ни слогом, ни образным стилем не похожее на Ефремова.

Однако о том самом главном, авторском, что в архиве Ефремова побудило к такому незатейливому творчеству от его имени — мы поговорим в 3-й части литрасследования.

Кстати, обсуждение — это тоже содержательная часть, так что не сдерживайте версий и эмоций. Книга — это средство массовой информации, это тираж, это обращение ко множеству читателей. Вот и попробуем коллективно осмыслить успешность реализации плана бизнесвуменши Юхневской по моральному уничтожению коммуниста-диаматовца Ивана Ефремова «его же произведениями» — уничтожению «его» книгой, которая позволит далее свести к нулю ценность всего его наследия и архива, его музея-квартиры…

Дмитрий ЧЁРНЫЙ

Продолжение следует

*террористическая организация, запрещена в РФ

---

«Мои женщины»: история подлости и подлога (ч.1)