Автор: «…по результатам проверки выяснилось, что Мандельштам живёт в подмосковном санатории два месяца, и, в нарушение запрета, постоянно посещает столицу…»
Как только заходит речь о конце тридцатых годов прошлого века, периоде, когда гражданская война в Испании уже чётко очертила контуры будущей мировой войны, а в предвоенной стране калёным железом выжигали «пятую колонну», всегда найдётся кто-то, кто припомнит «невинных жертв сталинизма». Конечно, пафос в таком поминовении усиливается, если «жертва» — известный поэт. Вспоминают, как правило, помимо друг друга «сдававших» напропалую литераторов и прочие самые известные имена, например, Королёва с Туполевым. Дескать вот же, гениальные конструкторы, а чуть было не сгинули в «советских застенках». Чуть было…
Правда, при этом никто не говорит, что гениальность этих людей как конструкторов (раскрывавшаяся позже), ещё не вешает на них нимб святых, а у каждого на момент посадки (и плодотворной работы далее в «шарашках») было рыльце в пушку. У Королёва — по «гособоронзаказу» рулевого военно-фашистского заговора Тухачевского.
Если человек попадал в поле зрения правоохранительных органов, после чего был суд и срок, значит, во-первых, органы работали как надо, а во-вторых, прошло следствие, и оно установило факт совершения преступления. Далее дело было передано в суд, а в суде факт преступления был подтверждён и человек понёс наказание.
Это работает только так и никак иначе. По доносам людей не сажали, донос сам по себе к делу не прикрепишь, к доказательной базе он отношения не имеет. Это всего лишь основание, сигнал для проверки. А вот если по результатам проверки подтверждались факты, указанные в доносе, то уж извините, не нужно было совершать преступлений! (о которых на трёх Московских процессах сами же преступники в главе с Зиновьевым, Каменевым, Бухариным, Ягодой, а затем и Ежовым, устроившим «слепые» репрессии — достаточно подробно рассказывали).
Сегодня поговорим об одной знаменитейшей «жертве», которую часто любят вспоминать антисоветчики и русофобы всех мастей. О Мандельштаме.
Под собой не учуял страны
Не особо утруждающая себя изучением первоисточников публика черпает знания о судьбе этого человека из объёмной статьи в википедии, где о Мандельштаме сказано всё, кроме… важной правды. Википедия скромно умалчивает о некоторых незначительных, по мнению авторов страницы, деталях. А как известно, дьявол-то кроется именно в них.
Советский суд (как мы убедимся чуть позже, самый гуманный в мире) Осип Эмильевич Мандельштам посещал дважды, первый раз в 1934 году, когда в результате чётко спланированного зиновьевцами и Ягодой теракта был убит в здании Смольного, святая святых Октябрьской революции, Сергей Миронович Киров. Годом ранее Ося сочинил похабный стишок, в котором, не стесняясь в выражениях оскорблял руководство Советской страны. Начинался он со слов «Мы живём, под собою не чуя страны…»
Это ведь самоприговор реакционной интеллигенции! В период бурного её строительства, страны социализма самой первой, в период событий «Времени вперёд» Валентина Катаева — трудовых рекордов, возведения невиданных в России, Украине, Белоруссии, Казахстане фабрик и заводов, Кузнецкстроя, Днепрогэса, Магнитки — не чуять страны? Чуткость грохотом строек что ли отшибло?! Ну, разве что так ходит под ногами ходуном почва от строительства московского метро, например (как раз те годы — причём улица Метростроевская, сейчас обратно Остоженка, была территорией субботников, где каждый москвич мог участвовать в прокладке открытым способом тоннеля участка красной линии «Парк Культуры» — «Дворец Советов»). Впрочем, эта его метафора, как пароль диссидентов, пригодилась потомкам, угробившим-таки СССР всё более едкими стишками и воззваниями интеллигентскими к «совести»…
Чтобы вы понимали, о чём речь, вот несколько строк из его пасквиля:
О Сталине
«Только слышно кремлёвского горца — душегубца и мужикоборца…».
«Его толстые пальцы, как черви, жирны, и слова, как пудовые гири…».
Под «мужикоборцем» в том историческом контексте следует понимать Кобу как борца за коллективизацию — ведь позади, в 1929-м был «Год великого перелома» в создании колхозов, то есть и в борьбе с кулачеством (фильм Эйзенштейна «Генеральная линия» — как раз об этом, о победе смычки городского рабочего класса и сельского бедняка постредством поставки техники колхозам). Нюанс заключался в том, что лавировавший между троцкистами и сталинцами Бухарин к 1933-му занял позицию противника сплошной коллективизации (в которой делалась опора на середняка в союзе с комбедами), начал заискивать перед кулачествами нескольких губерний призывом «обогащайтесь» (позже, на Втором Московском процессе выяснится, что в казачьих губерниях готовились боевые отряды для «транзита власти», лозунг был оправдан)… Так что «мужикоборец» тут звучит как фракционная принадлежность: бухаринец Мандельштам против колхозов, против сельского бедняка, он с сельской знатью — активно тогда вытеснявшимся и перековывавшимся в Гулаге как класс кулачеством.
О правительстве
«А вокруг него сброд тонкошеих вождей, он играет услугами полулюдей…».
С этим стишком он носился по друзьям и знакомым, зачитывая его при каждом удобном случае. Причём среди знакомых-то были одёргивающие его…
Кстати, когда эти строки прослушал имевший частые телефонные беседы со Сталиным (тот советовался с ним по литературным вопросам) Борис Пастернак, то он сказал Мандельштаму:
«…акт самоубийства, который я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их никому другому…», — но мудрого совета Мандельштам не послушал.
В итоге, что логично, на стихоплёта-оратора было заведено дело, и, о чудо, кровожадная советская власть не отправила Мандельштама косить лес на Колыму. Ему просто погрозили пальчиком, а чтобы он не распространял свои стишки среди столичной публики, его отправили в ссылку, в Чердынь (это под Пермью).
Впрочем, потом беспощадные к интеллигенции большевики сжалились и через пару недель определили поэту в качестве ссылки более благодатное место — Воронеж, где он и находился весь срок, три года. Кстати, гуманность «сталинских репрессий» именно в отношении поэтов тут была вполне последовательной: Николай Клюев, в том же 1934-м сосланный тихо, без суда, непосредственно ещё Ягодой за общеизвестное его мужеложство (вот Ежов бы так не поступил, поскольку и сам этим грешил, а Ягода-то был «натурал», хоть и любитель порнофильмов) в Нарым, к зиме по ходатайству Горького был переведён в Томск, чтобы в землянке не скончался талант «певца олонецкой избы» (правда, и там свёл дружбу с реакционным духовенством, вступил в контрреволюционный «Союз спасения России», контактировавший с Харбином, за что уже и был расстрелян в 1937-м). По окончании срока Мандельштам был обязан соблюдать надзорный режим, а также ему, за буйство прежних выступлений, строго-настрого запретили появляться в крупных городах и областях — было такое «суровое» наказание в СССР (сперва и уголовников высылали за 50-й километр, с 1960-х, когда города выросли — за 100-й).
Этот запрет Мандельштам, которому ссылка явно не пошла на пользу, нарушил буквально сразу же, с той же уверенностью, с которой читал свой стих «Мы живём, под собою не чуя страны». В начале марта 1938 года Ося Эмильевич приехал в Москву а затем, не таясь, поселился в санатории «Саматиха», в Егорьевском районе Подмосковья (это по Казанской дороге).
Ссыльно-поселенец в столичных кругах
Ну ладно, можно было бы подумать, что ссыльный ослаб в Воронеже здоровьем, приехал подлечиться на недельку. Но нет же! Два месяца он, по сути, жил в Подмосковье, что ему было категорически запрещено. При этом он посещал московские богемные тусовки, общался с друзьями и бывшими коллегами, пока кто-то из его же друзей не накатал донос. Дескать, так и так, нарушает закон, примите меры.
Как я уже говорил выше, донос — проверка. По результатам проверки выяснилось, что Мандельштам живёт в санатории уже два месяца, и, в нарушение запрета, постоянно посещает столицу. А это уже само по себе уголовное преступление, рецидив.
Но ведь он ещё и публику будоражил, пытался настроить друзей и знакомых против Советской власти, а заодно поправить свой бюджет. Ему по всей Москве деньги на жизнь собирали, дескать бедствует поэт, притесняемый властью.
Как и чем при этом нужно было поливать власть, чтобы люди охотно жертвовали «на жизнь» притесняемому поэту, остаётся только догадываться. Из материалов уголовного дела:
«Следствием по делу установлено, что Мандельштам О. Э. несмотря на то, что ему после отбытия наказания запрещено было проживать в Москве, часто приезжал в Москву, останавливался у своих знакомых, пытался воздействовать на общественное мнение».
В итоге, 2 августа 1938 года Осипа Эмильевича Мандельштама, арестованного за нарушение запрета жить в столице и крупных городах СССР, как человека имевшего непогашенную судимость, не соблюдавшего режим надзора, после отбытия ссылки в Воронеже, судили вторично.
И снова по 58-й статье, т. к. во время следствия вскрылись факты ей соответствующие. Но в этот раз его приговорили в пяти годам лишения свободы. Советская власть давала только один шанс на исправление, которым Мандельштам демонстративно не воспользовался.
До места отбытия наказания осужденный Мандельштам не доехал, как оказалось, он страдал от атеросклероза, «профессиональной» болезни курильщиков и любителей опрокинуть стопочку. Эти два фактора на первом месте, в причинах, по которым у человека может развиться эта болезнь.
В итоге, в возрасте 47 лет, в одном из пересыльных лагерей, по пути к месту отбывания наказания, Осип Мандельштам в момент дезинфекции его одежды (от вшей, регулярная мера в лагерях — пока одежду «прожаривают», заключённые стоят голыми) скончался, причиной смерти стал паралич сердца. Выглядело это, по воспоминаниям проходивших с ним вместе процедуру, как припадок и судороги, возможно, спровоцированные холодом.
Но на этом история не закончилась, интересное происходило и позже, когда Мандельштама дважды реабилитировали. Что примечательно, реабилитация шла в обратном порядке: сначала его оправдали по делу 1938 года, когда он был арестован в санатории, за нарушение запрета посещать Москву.
Это произошло в 1956 году, после ХХ съезда, то есть при оттеснившем прочее «коллективное руководство» Хрущёве, когда вытаскивали из пыльных сундуков все дела, чем больше, тем лучше, ведь полным ходом шла кампания по развенчанию «культа личности». На это дело любой осуждённый по 58-й статье мог сгодиться. Но даже тогда, в 1956 году, никому в голову не пришло оправдать Мандельштама по «ссыльному» делу 1934 года, за тот самый стишок, подшитый к делу.
Это было, однако, сделано в 1987 году, уже при Горбачёве, когда начали реабилитировать вообще всех подряд — статья 58-я? Невиновен! Вскоре, в 1988-м был реабилитирован и Бухарин, признававший публично на открытом процессе, что в планировавшихся им вместе с Тухачевским и Троцким попытках свергнуть Сталина в союзе с интервентами «заработал на десять расстрелов».
Что и произошло с делом Мандельштама: его полностью оправдали, несмотря на то, что стишки его были самой настоящей антисоветчиной, антиправительственной агитацией, что по законам СССР даже 80-х годов было преступлением. Но кому в то время «катастройки» до этого было дело?
Кстати, чуть позже, уже при Ельцине, реабилитировали вообще всех подряд, уже по закону, статья №5, закона о реабилитации жертв политических репрессий так и гласила: «Признаются не содержащими общественной опасности нижеперечисленные деяния и реабилитируются независимо от фактической обоснованности обвинения…», — вдумайтесь в эти слова…
Евгений ИВАНОВ
