Автор: Девяностолетний старик Василий Васильевич Ярмоленко, бывший донбасский шахтер, услышав шум на улице, поначалу не придал ему никакого значения: мало ли кто там бузит! Разве разберешься в современных перипетиях? Люди с ума сошли, словно с цепи сорвались! В последние месяцы у старика было паршивое настроение, не давало покоя сознание того, что все на планете Земля делается как-то неправильно, не по-людски, сдвинулось все в жизни, пошатнулось, помчалось в какую-то непонятную, темную сторону и не видно было ни конца, ни спасительных огоньков на этой черной дороге.
Никак не мог он принять и поверить ни умом, ни сердцем, что дожил до того времени, когда Россия и Украина, одна для него единая родина, раскололась надвое и эти две половинки стали друг для друга смертельными и непримиримыми врагами. Никак не вмещался в его голову этот поганый факт, терзал его, не давал спать ночами. Он по своему возрасту давно уже ждал смерти, готовился к ней, думал, что ждет его за последней чертой, а теперь и умирать становилось страшно и будто не ко времени: что дальше будет? Куда это безобразие вывернет? Куда приведет? К какому результату?
А шум на улице лишь нарастал, крики не прекращались, а потом вдруг, как грозовой гром раздалась автоматная очередь, а за ней сразу же вторая, и вслед за очередями истошно завизжали женщины. Старик понял, что происходит что-то страшное, что-то такое, чего еще никогда не было со времен войны в их всегда спокойном и вполне благополучном шахтерском поселке, где жили простые работящие люди, для которых тяжелый и постоянный труд составлял все содержание жизни.
Василий Васильевич выглянул из окна и увидел, как молодой парень в камуфляжной форме с автоматом наперевес гонит двух женщин с детьми в сторону сельской площади, которая для селян всегда была и местом сбора, и центром «вселенной», и источником любой информации. «Так фашисты баб гнали в Германию!» — подумал он.
Старик медленно вышел из своего дома, в котором давно уже вдовцом жил в беспросветном одиночестве. Шаркая домашними тапочками, он прошел по узенькой тропинке мимо будки старого пса Дуная, уже ни на что не реагирующего, подошел к калитке, открыл ее, вышел наружу и остановился в растерянности. В поселке происходило что-то непонятное. Со стороны сельской площади раздавался глухой гул от сотен и сотен человеческих голосов, доносились до слуха резкие женские крики и еще какие-то непонятные звуки. Старик понял, что селяне собрались на площади, но зачем?
По дороге в сторону этой площади шел его давний знакомый и приятель Петро Климук. Они вместе много лет назад работали на шахте и сохранили теплые отношения, хотя почти не общались. Лицо у Петра было мрачно и сосредоточенно. Василий Васильевич окликнул его:
— Петро, а Петро, что там происходит?
Климук повернул голову, сдвинул брови, махнул раздраженно рукой и резко крикнул:
— Шо-шо! Бандеровцы припэрлись, шо б их! Усих сгоняют!
— Зачем?
— А бис их знае, клятых! Моих дывчин погнали, не успел я их заховать!
И Петр быстрым шагом пошел дальше.
Старик постоял немного, потом повернулся и поковылял назад. Тяжелое предчувствие неминуемой беды заползло в сердце. В доме он подошел к шкафу, достал свой старомодного покроя парадный костюм, увешанный советскими орденами и медалями, торжественно, как на важный для него праздник начал надевать его. Пока он надевал костюм, тревожная мысль резала мозг: «Не просто так они пришли! За кровью пришли! Ну что ж, чему быть, того не миновать!»
Надев костюм, позвякивая медалями, он подошел к запыленному зеркалу и взглянул на себя. Из мутного зеркального стекла на него смотрел седой, очень грустный и очень старый человек в костюме с орденами и медалями той страны, которой давно уже не было и которую он защищал много лет назад, не жалея ни крови своей, ни жизни.
К зеркалу была прилеплена маленькая бумажная, пожелтевшая от времени и засиженная мухами иконка Спасителя, которую прикрепила еще его покойная жена Мария Ивановна, русская женщина, привезенная тогда еще молодым и бравым шахтером Василием из далекой северной деревни в Мурманской области. Старик взглянул на строгий лик Христа, и вдруг он, атеист и коммунист по убеждениям, невольно и в первый раз в жизни перекрестился и тут же удивился этому, улыбнулся по-доброму, так просто и так естественно это у него получилось!
— Довольна ты, Маша? Ты все хотела, чтобы я в Бога веровал! – сказал он и представил себе, как бы жена обрадовалась тому, что он перекрестился.
Покачав головой, он повернулся и пошел на выход. Проходя мимо будки Дуная, он отцепил собаку. Старый умный пес, который всю свою собачью жизнь просидел на цепи, не понял зачем хозяин сделал это, завилял лохматым хвостом и полез назад в свою будку.
Выйдя на дорогу, Василий Васильевич оглянулся на свой дом, в котором прожил лучшие годы жизни, постоял немного, словно прощаясь с ним, вздохнул и побрел на сельскую площадь.
****
Он шел, чувствуя, что это его последний путь. Он не знал почему и откуда взялось это острое чувство, но оно было ясным и точным и совсем почему-то не волновало его. Он спокойно и уверенно принимал его всем сердцем, с сознанием, что жизнь, трудная и честная, иногда несуразная, но, все же счастливая прожита не зря, что и всегда, и сейчас он, частичка своего большого народа, находится на стороне правды и истины, а потому ему, глубокому старику, ветерану войны и труда, нечего ни бояться, ни стыдиться.
Жители его украинского шахтерского села давно и с тревогой ждали, что придут к ним нацики-бандеровцы, что не оставят их в покое, обязательно будут устанавливать свою власть и порядки, навязывать свое понимание жизни, а Василий Васильевич во время великой войны хорошо узнал, кто они такие и на что способны. Он не испытывал никаких иллюзий, и только задорная злость против них вскипала в сердце, а в голове упорным молоточком стучала мысль: «Та страшенная война-то, оказывается, не закончена нами! Почему же мы ее не завершили? Поэтому-то и зашевелился, и ожил тот поганый зверь!» И вслух произнес:
— Не добили мы его тогда, а только ранили!
Он шел на площадь, а женские крики и шум становились все громче, и громче, и громче. Старик слышал, как среди этих криков раздавались еще и другие резкие и властные окрики, и Василий Васильевич понял, что это окрики нациков.
Перед самой площадью стояло множество военных машин, и вооруженные люди в камуфляже выстроились неровной цепью, преграждая выход, и старик понял, что площадь окружена. Один нацик, молодой парень с густой рыжей бородой пристально взглянул на него и, заметив на его пиджаке советские военные ордена, указал на него пальцем и что-то сказал своему приятелю.
Когда Василий Васильевич посмотрел на рыжебородого, тот вскинул автомат и сделал вид, что стреляет в старика. Его лицо стало таким злым и залилось такой ненавистью, что Василий Васильевич с отвращением и брезгливостью отвернулся. Однажды в Киеве на демонстрации еще много лет назад он уже ловил на себе такие ненавидящие взгляды и в спину ему кричали проклятия. Теперь он вдруг вспомнил об этом.
Через цепь пропустивших его вооруженных парней, которые с недоброй усмешкой посмотрели на него, он медленно вошел на гудящую, забитую народом небольшую сельскую площадь. Из-за спин и голов он не видел того, что происходит возле здания администрации, а там, судя по любопытству людей, разворачивалось главное действие.
Через бурлящую и беспокойную толпу старик стал медленно пробиваться вперед. Знакомая ему старушка, подруга его жены, заметив Василия Васильевича в парадном костюме с орденами, взмахнула руками, крикнула ему плаксиво:
— Василич, диду! Нэ иды туды! Нэ иды! Погано будэ! Диду! Диду! Нэ дури!
Старик резко взглянул на нее, махнул рукой и пошел дальше. Вдруг у самого здания администрации раздался выстрел. Толпа, словно живое существо громко охнула и сдвинулась с места, подалась назад. Женщины где-то там, у администрации закричали и по толпе пробежала холодная волна, но паники, которая, казалось, вот-вот должна была начаться, не было. Люди сразу же как-то странно и скорбно притихли, словно придавленные невидимым грузом, словно произошло нечто переломное, чрезвычайно важное, но в то же время в толпе вместе с тем начинало закипать что-то неуправляемое и страшное.
А старик упорно продвигался вперед, все более мрачнея и мрачнея. Ему уступали дорогу, расступались, здоровались с ним. Его хорошо знали в поселке, уважали, любили, а теперь удивлялись, что он нашел в себе силы прийти сюда.
— Ты зачем сюда приковылял, диду? – спросил его кто-то, но он ничего не ответил. Весь его вид выражал сосредоточенную целеустремленность, будто делал он некое важное, главное и окончательное в своей жизни дело.
Вскоре он вышел к зданию администрации, встал в первых рядах и сразу же увидел, что на ступенях здания лежит убитый только что глава их поселка, его давний и хороший знакомый Володька Панченко. Этот Володька рос на его глазах и был сыном его приятеля, тоже шахтера, и всегда он был веселым, приветливым, простым человеком, постоянно готовым и к общению с людьми, и к помощи. Его любили за добрый нрав, уважали за душевность и отзывчивость, ценили за деловитость и снисходительно прощали невинную слабость к выпивке. А теперь его грузное полное тело лежало в луже крови, широко раскинув большие шахтерские руки. Рубашка расстегнулась на его круглом животе, в груди чернела огнестрельная рана, а открытые бездвижные глаза на полном лице неподвижно смотрели куда-то туда, далеко-далеко, и видели они то, что не могут видеть живые люди.
Василий Васильевич вздрогнул и медленно, прямо направился к убитому Володьке. Двое бандеровцев тут же преградили ему дорогу и, вероятно, главарь нацбата, выделяющийся от остальных своим уверенным и наглым поведением, крикнул ему на чистом русском языке:
— А ну-ка, иди ко мне, москаль!
Старик словно очнулся, скинул с души десятки лет и увидел ясно: вот он, враг, а за спиной свои, согнанные врагом на площадь для расправы! Он скорбно и твердо, с нескрываемым презрением глядя на нацика своими выцветшими глазами, направился к главарю, как на бой. Между ними сразу же возникла странная, небывалая в обычных человеческих отношениях связь, какая возникает лишь в минуты абсолютной истины. Это была связь между врагами, между палачом и жертвой, но палач, вооруженный и могущественный, мгновенно понял, что жертва, пусть беспомощная и беззащитная, но она намного сильнее его. Свирепая злоба к непобедимому, не сломленному, не боящемуся его старику до удушия охватила боевика. Они смотрели друг на друга в упор, и все понимали друг о друге, все знали друг о друге и потому ненавидели друг друга, словно были врагами многие годы, словно много раз сходились на узкой дорожке и вот теперь сошлись в последний раз для последней и решающей битвы.
— Ну что, дед, пришел за своей смертью? – ехидно спросил главарь старика, не отводя своих ненавидящих глаз от глаз Василия Васильевича.
— Мне умирать не страшно, — тихо отвечал он, — я прожил большую жизнь и мне за мою жизнь не стыдно, а вот будет ли тебе не стыдно за свою?
Нацик усмехнулся, не отвечая на вопрос, процедил сквозь зубы:
— Москальские ордена зачем надел, старик? Подразнить нас хочешь?
— Вы зачем сюда пришли? – почти выкрикнул Василий Васильевич. — Зачем Володьку убили? Что он вам сделал?
— А затем, дед, что мы всех москалей убьем! Очистим от них Украйну, а Володька твой не захотел на колени перед нами встать, не захотел попросить у нас прощения за то, что русню любит.
— Все не можешь крови насосаться? – продолжал старик — Утонешь ты в крови-то, захлебнешься! А то что Володька русню любит… А за что ему не любить Россию? Что плохого она ему сделала? Вот тебе что москали плохого сделали?
Главарь подошел к старику, приблизил свое лицо к его лицу, тихо сквозь зубы проговорил:
— Москали, дед, веками свободу у нас отнимали и отнимают ее сейчас! Они мою родину поработить хотят, и убивать я их буду до тех пор, пока ни одного москаля на нашей земле не останется! А ты снимай свои бирюльки, если жить хочешь!
— Дурак ты! Я за эти бирюльки смерти в рыло плевал и тебе тоже плюю! – тихо и прямо в лицо нацику сказал старик.
Главарь рванулся, сузил глаза, отпрянул назад, направил автомат на старика, но вдруг сдержался, широко улыбнулся и проговорил:
— Нет, дед, я тебя не застрелю! Ты подохнешь иначе!
И добавил, чтобы слышал его только Василий Васильевич:
— Ты даже не представляешь себе, дед, как я тебя ненавижу!
Старик вдруг неожиданно весело засмеялся:
— А знаешь, почему ты ненавидишь меня и всех нас, дурачок? Ненавидишь ты потому, что любить не способен! Ты и родину свою не любишь, и народ свой не любишь, и никого, и ничего ты не любишь, а потому глупый ты и слепой! И нет у тебя будущего, а одна только маята!
— Хватит! – крикнул главарь, резко повернулся и громко скомандовал:
— Найдите веревку потолще! Быстро!!
Крикнул и посмотрел с любопытством на старика. Тот, все поняв, стоял спокойно и с издевательской насмешкой, с откровенным вызовом презрительно молча глядел на бандеровца.
Веревку нашли быстро, закинули ее на сук старого раскидистого дуба, сделали петлю, принесли из здания администрации табуретку, поставили ее под деревом. Василий Васильевич молча, не двигаясь, наблюдал за приготовлениями к казни. Казалось, он забыл обо всем на свете, думая о своей жизни. И вспоминалась ему прежде всего угольная шахта и работа, работа, работа. А еще думал он о своих детях, давно уже уехавших из Украины, но о них он не беспокоился, у них все было хорошо, и ему вдруг стало хорошо, он подумал о жене и тихо вслух произнес:
— Встречай меня, Машенька, я иду к тебе! Скоро уже вместе будем!
— Ну что, дед, страшно? – услышал старик громкий голос и вздрогнул.
Он оглянулся и опять встретился своими глазами с глазами главаря, и этот главарь со всей его ненавистью, со всей его глупостью, со всем его вооруженным отрядом, со всей его гнилой философией показался ему настолько мелким, настолько противным, слабым и ничтожным, что старик, слабо махнув рукой, отвернулся, сказал равнодушно:
— Делай свое дело, только помни, что зло бесплатным не бывает!
— А ты где воевал, дед? – спросил вдруг нацик.
— На земле на нашей воевал, за землю нашу! Вот от таких как ты ее чистил!
Молодой, веселый бандеровец, с неподдельным воодушевлением и удовольствием завязал руки за спиной у Василия Васильевича, подвел его к табуретке, помог забраться на нее, накинул петлю на шею старика, встал, скаля зубы, рядом, приготовившись к веселому для него и словно привычному действу. Старик стоял на табуретке и смотрел на притихшую, пораженную и придавленную ужасом толпу, сдерживаемую вооруженными боевиками. Он видел перекошенные лица людей, которые будто не верили в происходящее, будто не допускали, что такое может совершаться на свете, и захотел сказать им что-то очень важное, главное, единственное, но только покачал головой и одинокая слезинка выкатилась из глаз. До разрыва сердца ему стало жаль своих соотечественников и больно оттого, что вот так глупо, так неправильно и нелепо все устроено в жизни, а жить нужно иначе, по-доброму, правильно, умно, и не нужно уступать злу, не нужно бояться его и потакать ему, и обязательно нужно быть, и только быть! Его трудная земная жизнь заканчивалась, но он чувствовал до самой глубинки своей души, что начинается для него другая жизнь, неведомая, неизвестная, но самая главная — жизнь! Он стоял на табуретке и вдруг почувствовал, что ноги его поехали куда-то в сторону, и он словно полетел в глубокую и бездонную пропасть, но тут же, в то же мгновение яркий и невероятно белый свет ударил в глаза…
Антон КУПРАЧ
От редакции: Иллюстрации, начиная с самой верхней, со звездой — из школьного музея в Бугаёвке (село Революцiйнэ в УССР) Харьковской области, ныне уничтоженного вместе со школой в результате «спецоперации». Надеемся, автор морально удовлетворён и этими руинами.
Фотографии сделаны в 2019-м — декоммунизирован музей после Евромайдана, вопреки мифам пропуганды, не был. Но в 2022-м пришла «настоящая декоммунизация»…
Экспонаты и стенды музея собирались и создавались десятилетиями под руководством директора школы, ветерана Великой Отечественной войны Васыля Чучулы.
Рассказ-то вымысел (хоть факты локального террора нацбатов имели место в ходе АТО — не на площади, конечно, скрытно). А фото — правда… Артиллерийским огнём со стороны наступающих школа уничтожена. Жители села питаются натуральным хозяйством, электричества там давно нет… Поделом же всем — за деяния нацбатов в ДНР и ЛНР? Когда и где эта вендетта закончится?
Впрочем, для симметрии, Васылю Чучуле, герою единой для украинцев и русских страны, убитой работодателем нынешнего президента Ельциным в декабре 1991-го, мы посвятим отдельный материал. Он его достоин, как и подвиги других украинцев в борьбе с оккупантами (описанные на уничтоженных войной стендах).
Д.Ч.
