Автор: Обычно пассажиры относятся к нам из рук вон плохо. Водители быстро грубеют, становятся жёсткими – так, наверно, грубеют надзиратели в тюрьмах из-за постоянного контакта с огромным числом недоброжелательных людей.
Вчера я ехала по 57-му маршруту. Маршрут был новый, сложный – почти через всю Москву: от «Каховской» до «Ломоносовского проспекта». Не заплутать бы, не огрести рапорт от Глонаса!
А тут ещё дед на остановке! С палочкой, старый совсем, еле двигается. Я подваливаю к самой кромке тротуара. Дед еле входит в переднюю дверь, благодарно смотрит на меня. Я дёргаю плечом и жду, пока дедок усядется, а то долбанётся ещё. Вдоль дороги уже потянулись ботанические сады МГУ, вдруг он вскакивает, подходит ко мне и заявляет неожиданно молодым голосом: «Мне нужно выйти у Обсерватории…»
«Сидел бы дома, дед…» – хмыкаю я про себя. Останавливаюсь у Обсерватории. Дед выходит. Я уже собираюсь трогаться, когда он вдруг мальчишеским движением поднимает в приветствии руку. Он так и стоял – я видела в правое зеркало, – то ли приветствуя, то ли благословляя. Если это было благословение, то пришлось оно в добрый час: я не сбилась с маршрута, без ремонтов отработала смену, благополучно вернулась домой.
Первое мая я встретила за рулём своего «Лиаза» на 510-м, кладбищенском маршруте. Утром прицепила к автобусу флажки. В обед позвонил начальник колонны: «Ты куда на кладбище с флажками попёрлась, снимай их на хрен!»
Я ехала по лесной дороге, когда увидела пожилого дядьку с рюкзаком. За грибами что ли намылился? Доехала до кладбища, развернула автобус, загрузила тех, кто уезжал обратно. И опять увидела этого «грибника» – он медленно шёл навстречу, по лицу его катился пот. Завидев автобус, неуверенно поднял руку. Я остановилась и открыла переднюю дверь. Не слушая благодарностей, буркнула: «Давайте скорее, а то увидят – будет мне на орехи!» Кто-то же доложил начальнику колонны, что я рассекаю с флажками!
«Я на операцию ложусь, дочка… – объяснил мужик. – Решил в последний разок по лесу прогуляться, да видишь, не выдюжил…» Он достаёт из кармана две конфеты и суёт их мне. Конфеты совсем простые, хотя и шоколадные, а я избалована заграничными сладостями, которые привозит отец. Я разворачиваю конфету и с наслаждением жую. Потом вторую. Как это последний раз, батя? Выздоравливай, ещё побегаешь по лесу, а я повожу тебя на своём «Лиазе». Будь молодцом, а я буду смотреть по сторонам и однажды тебя увижу! Это я всё про себя, разумеется. Потому что в рейсе мы не имеем права разговаривать с пассажирами.
Когда разбивается самолёт
Рано утром мы отправляемся на Домодедовское кладбище. Сегодня наш маршрут не привычный 810-й, а экспресс от кладбища до деревни Колычево. Едем своей компанией: впереди наш бригадир маршрута Саня Плахутин, за ним Светланка, потом Гоша, ну и в хвосте мой автобус. Приезжаем к кладбищу, глушим двигатели, и Светлана предлагает провести перед сменой коллективное мероприятие. Так как уборных поблизости нет, она ведёт нас – меня и Гошу – в глубину кладбища. Знакомить, так сказать, с достопримечательностями. Идти оказывается на удивление далеко, я шаркаю ногами и ворчу:
– Я в такую даль всю смену таскаться не собираюсь. Чего вы как маленькие, маршрут через лес проходит.
– Ух ты умница, – смеётся Светлана. – А то без тебя никто не знал. Сейчас сюда всё парковое начальство приедет – пасхальные перевозки же проходят. А она, гляди-ка, автобус остановит – и в лес. Ладно, пора назад. К лётчикам зайдём?
– К каким лётчикам?
– Ты что, не знаешь? Которые тут похоронены. Ну, когда самолёт ещё за кладбищем упал…
– Какой самолёт?
Светлана удивлённо смотрит на меня.
– Олька, ну ты даёшь. Сама говоришь: с детства на это кладбище ездишь к матери. А про самолёт не знаешь.
– Самолёт упал, – говорит Гоша. – Давно, лет десять назад. Прямо возле забора кладбища. Пилоты все погибли – их потом тут же похоронили. А в лесу, на поляне, монумент поставили. Там деревья обугленные до сих пор…
– Хрена себе. Нет, ничего я не знала.
В моей голове все первые пять рейсов гулко отдаётся первая строчка стихотворения:
«Когда разбивается самолёт… когда разбивается… когда…»
Когда я подъезжаю к кладбищу во время обеденного перерыва, все наши уже там. Саня сидит в машине, Гоша стоит рядом, Светлана стоит на ступенях своего автобуса и держит в руках внушительную бадейку с грибным салатом.
– Чего лопаешь одна, дай мне ложку… – с разбегу начинаю канючить я.
Светлана охотно протягивает ложку – она одна на двоих. И мы по очереди лопаем салат с солёными огурчиками, грибами и картошкой.
– Вкуснотища… сама делала?
– Дочка…
– Слышь, Свет… а отчего самолёт упал?
– Да задолбала ты уже со своим самолётом, – в сердцах говорит Светлана. – Отчего… сломался, наверное.
– А чего они с парашютом не прыгнули?
Светлана с досадой отмахивается. Саня отвечает резонно:
– Не всегда можно выпрыгнуть. Высота небольшая была, лес под ними. Они ж только взлетели.
И тогда я сочинила стих про самолёт. Вот этот:
Когда разбивается самолёт, Всё в мире становится наоборот: Холодными - пальцы и голова, Горячими - сосны, сосновой - трава. И только малине с огнём по пути: Она на пожарищах любит расти.
Ольга КОЗЭЛЬ
