Автор: Идёт юбилейный 225 год со дня рождения нашего национального гения – Александра Сергеевича Пушкина. День его рождения – 6 июня – теперь называют «Пушкинский день России». В его преддверии у меня появились несколько небольших прозаических текстов, которые выражают моё, и, думаю, многих моих соотечественников, отношение к Пушкину.
1. Пушкин по-русски лучше, чем по-татарски
Я вырос в доме, в котором было много книг. Главным книгочеем был мой дедушка по маме – Гиляздин Закирзянович Хабибуллин, казанский татарин. Он был не просто читателем, который из любознательности осваивал все новые и новые тексты, у него была куда более серьезная задача: он устанавливал Истину.
Дедушка читал художественную литературу, мемуары, книги историков. Но чаще всего на его столе оказывались книги Пушкина и Габдуллы Тукая (его четырехтомник 1955-56 года, который читал дедушка, я храню до сих пор). Прочитав несколько страниц Тукая, дедушка брал том Пушкина, искал что-то в оглавлении, находил нужные страницы, вчитывался, потом опять читал Тукая, потом опять Пушкина, закрывал книги, задумывался.
Я, семилетний, тихо сидя рядом и стараясь не мешать, ничуть не сомневался в том, что дедушка решает какой-то очень важный вопрос. Так оно и было. Дедушка сравнивал стихи Пушкина с переводами Тукая на татарский язык. И делал это несколько лет. Конечно, не целыми днями и не каждый день. Но иногда сиживал по несколько часов, до тех пор, пока бабушка не начинала вслух рассуждать о том, как глупо поступают на старости лет некоторые умные люди, портя зрение неумеренным чтением книг. Дедушка эти колкости чаще всего не замечал. А может, и не слышал.
Когда мне было 11 лет, в нашем доме произошло историческое событие. Дедушка позвал меня к столу, покрытому книгами Пушкина и Тукая и сказал слова, которые я не забуду никогда: «Знаешь, Пушкин по-русски лучше, чем по-татарски».
Значимость дедушкиной мысли в полном объеме открылась мне сравнительно недавно. Если попытаться предельно точно выразить то, что сделал дедушка, то сегодня я понимаю это так. За несколько лет он, человек, говоривший по-русски с весьма ощутимым казанским акцентом, совершил эстетическое прозрение, равное подвигу. Ведь начиная сравнивать переводы и оригиналы, он вовсе не ожидал, что придет к выводу: Пушкин по-русски лучше. Может быть, в глубине души ему хотелось, чтобы Пушкин по-татарски был лучше, чем по-русски.
Но, сопоставив большое количество текстов, он, татарин и родное дитя татарской культуры (в отличие, например, от меня, который – внук своего деда, но плод русской культуры, хотя в моем советском паспорте, в соответствующей графе, было написано слово «татарин»), потратив всю молодость и зрелые годы на гигантскую работу по созданию СССР, его материальных ценностей, коими до сих пор в немалой степени живет наша страна, уже в почтенном возрасте научился понимать не просто русский язык, а язык поэзии Пушкина, русской поэзии, не хуже, чем татарский язык и язык татарской поэзии. Он явственно увидел, что красота и мощь поэзии Пушкина, выраженная русским языком, превосходят красоту и мощь, запечатленную в переводах на татарский.
Не знаю, пытался ли он понять, почему Пушкин по-русски лучше, чем по-татарски? Ведь не потому, что Тукай слабый переводчик. А потому что, как сказал другой поэт: «…и вновь из голубого дыма /встает поэзия,– она /вовеки непереводима – /родному языку верна». Даже если дедушка об этом не размышлял, то размышляю я, которому он передал право и обязанность думать и говорить.
Во мне – ни одной капли славянской крови. Все капли – тюркские. Дедушка – татарин, бабушка Гафия Абдуловна Галимова (девичья фамилия) – татарка. Ну, соответственно, и мама – Луиза Гиляздиновна. Отец Абдурахман Куралов, которого я никогда в жизни не видел (так уж сложились биографии, моя и отца),– узбек. А я себя чувствую русским человеком.
Почему? Наверно, потому, что Пушкин по-русски лучше, чем по-татарски.
2. Начало русской прозы
Имя Пушкина уже давно стало синонимом слова поэзия. Естественно, по заслугам. Он – Солнце русской поэзии, он – Наше всё, Поэт номер один. Всё так. Но если придавать значение порядковым номерам, то до Пушкина все-таки был великий поэт, и именно он, этот великий поэт, своим гениальным творчеством подготовил появление Пушкина.
Имя этого великого поэта – Гавриил Романович Державин.
Сам Пушкин вполне понимал значение и место Державина и в русской поэзии, и в русской истории. Потому и сказал о нём не где-нибудь, а в главном труде своей жизни – романе в стихах «Евгений Онегин».
I В те дни, когда в садах Лицея Я безмятежно расцветал, Читал охотно Апулея, А Цицерона не читал, В те дни в таинственных долинах, Весной, при кликах лебединых, Близ вод, сиявших в тишине, Являться муза стала мне. Моя студенческая келья Вдруг озарилась: муза в ней Открыла пир младых затей, Воспела детские веселья, И славу нашей старины, И сердца трепетные сны. II И свет ее с улыбкой встретил; Успех нас первый окрылил; Старик Державин нас заметил И в гроб сходя, благословил.
А ведь есть род или вид (в нюансы терминологии вдаваться не буду, пусть сначала литературоведы придут к единому мнению) литературы, где Пушкин – во всех смыслах – номер один. И называется этот вид (род) в отличие от высокого слова – Поэзия, как-то не очень звучно и приземлённо – проза.
Для начала разговора о Пушкине-прозаике давайте вспомним знаменитое в свое время стихотворение Давида Самойлова «Стихи и проза».
Мужицкий бунт - начало русской прозы. Не Свифтов смех, не Вертеровы слезы, А заячий тулупчик Пугача, Насильно снятый с барского плеча. Мужик бунтует против всех основ, Опровергая кесаря и бога. Немая Русь, обильна и убога, Упрямо ищет сокровенных слов. И в русской прозе отреченный граф С огромной силой понял суть боренья: Что вера без любви - одно смиренье, А при любви - отстаиванье прав… Российский стих - гражданственность сама. Восторг ума, сознанье пользы высшей! И ямбов ломоносовских грома Закованы в броню четверостиший. Гражданский стих!.. Года бегут, бегут… И время нас стихам и прозе учит. И сочинителей российских мучит Сознанье пользы и мужицкий бунт.
Здесь можно заметить, что Давид Самойлов противопоставляет пушкинскую «Капитанскую дочку» (с описанием мужицкого бунта) известнейшим в своё время произведениям европейской литературы «Путешествия Гулливера» («Свифтов смех») и «Страданиям юного Вертера» Гёте и делает вывод, что не европейские мотивы легли в основу русской прозы, а национальные русские пушкинские. С чем невозможно не согласиться. При этом никогда не надо забывать, что сам Александр Сергеевич пугачёвщину характеризовал как «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».
Хотя если мы обратимся к сюжету «Капитанской дочки», то вспомним, что тулупчик-то был не насильно снят, а подарен с барского плеча. Впрочем, фрагмент сюжета с тулупчиком – это еще не пугачёвщина. И публицистическое преувеличение Самойлова работает не против основного мотива стихотворения, а на него, ярко подчёркивая: мужицкий бунт – начало русской прозы.
Однако справедливости ради следует вспомнить, что и до Пушкина были прозаики. Н. М. Карамзин, А. Н. Радищев, Д. И. Фонвизин, И. А. Крылов,
М. Д. Чулков, Н. И. Новиков. Но прозы в её современном понимании, написанной легким и прозрачным, одновременно глубоким и высоким, всемогущим русским языком, такой прозы – до Пушкина не было. Потому что еще не было русского пушкинского языка.
Вот что пишет о Пушкине другой русский классик, один из лучших русских писателей двадцатого века, прозаик и драматург Алексей Максимович Горький: «Как прозаик, он (Пушкин) написал исторический роман «Капитанская дочка», где, с проницательностью историка, дал живой образ казака Емельяна Пугачёва, организатора одного из наиболее грандиозных восстаний русских крестьян. Его рассказы «Пиковая дама», «Дубровский», «Станционный смотритель» и другие положили основание новой русской прозе, смело ввели в литературу новизну тем и, освободив русский язык от влияний французского, немецкого, освободили и литературу от слащавого сентиментализма, которым болели предшественники Пушкина. Вместе с этим он явился основоположником того слияния романтизма с реализмом, которое и до сего дня характерно для русской литературы и придаёт ей свой тон, своё лицо». Конец цитаты.
Подведём итоги. Гениальная поэзия до Пушкина была. В лице Гавриила Державина. А прозы, равноценной державинской поэзии, не было. Пушкин – родоначальник настоящей русской прозы. Можно даже сказать современной русской прозы – в своём развитии единой – от него до наших дней.
3. Солнце русской поэзии и Наше всё. Контексты
В русском языке есть как минимум два устойчивых словосочетания, рожденные еще в девятнадцатом веке и ярко свидетельствующие о том месте, которое определил Пушкину народ устами своих лучших людей.
Одно из этих словосочетаний – Солнце русской поэзии – появилось в обстоятельствах трагических, на следующий день после смерти Поэта, в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду («Русский инвалид» издававшаяся в те времена с Санкт-Петербурге официальная газета Военного министерства).
Контекст, в котором возникло это выражение являл собой, в некотором смысле, извещение о смерти. Вот как оно выглядело, это извещение: «Солнце русской поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно: всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! Наш поэт! Наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть! 29 января 2 ч. 45 м пополудни».
Извещение не было подписано, его автором традиционно считался сам редактор «Литературных прибавлений» Андрей Александрович Краевский. Извещение вызвало гнев министра народного просвещения С. С. Уварова. Краевский был вызван к председателю Петербургского цензурного комитета, который довёл до него недовольство министра: «К чему эта публикация о Пушкине?.. Но что за выражения! „Солнце поэзии!“ Помилуйте, за что такая честь?..»
Время всё расставило по своим местам, и Уварова мы теперь помним не столько потому что он был автором теории официальной народности – государственной идеологии Российской империи в период царствования Николая I, сколько потому что проявил недовольство выражением «солнце поэзии» и попал на острый язык многих российских пушкиноведов и в соответствующие анналы.
Второе словосочетание – Пушкин – наше всё – появилось чуть более, чем через 20 лет после первого, в 1859 году, в знаменитой в своё время работе «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина. Статья первая. Пушкин». Автор – Аполлон Александрович Григорьев, выдающийся русский поэт, литературный и театральный критик, переводчик, мемуарист, идеолог почвенничества, автор ряда популярных песен и романсов.
Обратимся к небольшому фрагменту статьи Аполлона Григорьева.
<…> …Вопрос о Пушкине мало подвинулся к своему разрешению со времен «Литературных мечтаний» («Литературные мечтания», как мы помним, известная статья неистового Виссариона Григорьевича Белинского), — а без разрешения этого вопроса мы не можем уразуметь настоящего положения нашей литературы. Одни хотят видеть в Пушкине отрешенного художника, веря в какое-то отрешенное, не связанное с жизнию и не жизнию рожденное искусство, — другие заставили бы жреца «взять метлу» и служить их условным теориям… Лучшее, что было сказано о Пушкине в последнее время, сказалось в статьях Дружинина, но и Дружинин взглянул на Пушкина только как на нашего эстетического воспитателя.
(Александр Васильевич Дружинин — русский писатель, литературный критик, переводчик Байрона и Шекспира, инициатор создания Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным, современник Аполлона Григорьева)
И тут начинается главное.
А Пушкин — наше все: Пушкин — представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами. Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, — все то, что принять следует, отбрасывавший все, что отбросить следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, — образ, который мы долго еще будем оттенять красками.
Конец цитаты
Таковы исторические контексты, в которых родились великие словосочетания, в коих доныне живет народное представление о нашем национальном гении.
Иосиф КУРАЛОВ
