Автор: 120-летие со дня рождения турецкого поэта Назыма Хикмета отметили в Доме Ростовых. Место было выбрано не случайно. Поэт не только неоднократно посещал его за длительный период жизни в СССР, но также перевел на турецкий «Войну и мир» Льва Толстого, роман некоторые события которого проходят в этой усадьбе.
На вечере, организованном Фондом культуры и творчества имени Назыма Хикмета в Москве, присутствовали посол Турции в России Мехмет Самсар, директор института имени Юнуса Эмре в Москве профессор Омер Озкан, почётный президент Фонда памяти Андрея Карлова Марина Карлова. Гостей приветствовал председатель Ассоциации союзов писателей и издателей России писатель Сергей Шаргунов. Он напомнил о тесной связи Назыма Хикмета с нашей страной и прочитал строки из его стихотворения, переведенные на русский язык. На турецком стихи прозвучали в исполнении актера Мерта Талата Дилекчиоглу. Выступили и студенты Российского государственного гуманитарного университета, изучающие творчество Хикмета. Прекрасное музыкальное сопровождение их выступлению создавал пианист Джемиль Йенер Гекбудак.
* * *
Ассоциация союзов писателей и издателей при поддержке Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля провела вечер, приуроченный к 100-летию со дня смерти выдающегося русского писателя Владимира Галактионовича Короленко. С приветственным словом выступил председатель Ассоциации Сергей Шаргунов. Критик Галина Юзефович прочитала лекцию о главном итоговом труде В.Г. Короленко — автобиографической книге «История моего современника». Директор Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля Дмитрий Бак представил выставку, которую сотрудники музея организовали в Доме Ростовых. Гости мероприятия увидели прижизненные издания, редкие фотографии писателя и его круга, иллюстрации к повестям, авторские рисунки и бочонок, собственноручно изготовленный В.Г. Короленко и предназначенный в подарок А.П. Чехову. Ведущий вечера — Сергей Дмитриев, главный редактор издательства «Вече», автор книги «Владимир Короленко и революционная смута в России: 1917-1921» рассказал о новых изданиях книг писателя и исследований о нем. Журналист Даниил Духовской поведал собравшимся семейную историю о дружбе своего прапрадеда Ивана Духовского, ставшего прототипом героя повести «Слепой музыкант», с Владимиром Короленко. О журналистской работе Короленко говорил писатель Александр Аннин.
* * *
Память писателя, публициста, яркого общественного деятеля Владимира Сергеевича Бушина почтили на вечере в Доме Ростовых 28 января. Встреча, которую вела литератор Екатерина Глушик, прошла при полном зале. Присутствовали родные, близкие, товарищи и друзья писателя.
* * *
Состоялась открытая лекция председателя Ассоциации союзов писателей и издателей России Сергея Шаргунова, приуроченная к 125-летию со дня рождения писателя Валентина Петровича Катаева. Шаргунов, автор вышедшей в серии ЖЗЛ книги «Катаев. Погоня за вечной весной», рассказал о судьбе и творчестве своего предшественника на посту главного редактора журнала «Юность» и раскрыл новые подробности его жизни, которые войдут в переиздание биографии. Участники встречи задавали вопросы и делились мыслями о книгах писателя. Особенно ярким и интересным было выступление внучки юбиляра Тины Катаевой. Приглашаем всех желающих на предстоящие мероприятия Ассоциации.
Соб.инф.
От редакции: Считаем уместным в данном случае краткое сообщение о дне памяти недавно ушедшего от нас Владимира Бушина — дополнить материалом из «ЛР» 2015-го года. Дело в том, что Владимир Сергеевич в юности работал в «Литературе и жизни», которая вскоре стала «ЛР» — и очень близко к сердцу воспринимал всё происходившее с газетой в «проклятых десятых». Для нас он является практически членом редакции — в статусе вечного старшего товарища.
Владимир БУШИН: НЕ ОТРЕКАЙТЕСЬ ОТ СОВЕТСКОГО ПРОШЛОГО
С большим трудом отыскивал посёлок писателей – как нынче приходится прорубаться современникам к правде Великой Отечественной войны, к её исторически-победной силе. Выросло много насаженных за девяностые и перестройку «лесов», элитных «ривьер» и гольф-клубов, фронтовиков не видно за обложечным жирком буржуазных потомков. Красновидово, что в Истринском районе, стало для меня своеобразным Бермудским треугольником – предчувствовал, что и в этот раз повертимся с таксистом. Осенью вывозил мебелишку на дачу, заказывал миниван, дама-телефонистка вечером быстро построила маршрут, сказала примерную стоимость – я ещё обрадовался, что дёшево. Утром прибыл братковатый, согабаритный минивану водитель – но когда заговорили, оказался весьма эрудирован, культурен, сам из Новопеределкино, кругом писательство…
Привёз быстро – но я, дурачок, всё поражался, почему не по Можайскому шоссе. А водитель: «это вас дурили, чтоб накатать километры, за час довезу» (мы ездили за 4). Подъезжаем со стороны леска – думаю, может, с тыла так исхитрились, у нас-то под Можайском поля… Не то это было Красновидово – рубанули по бетонке лишних два часа, сквозь Рузу, но всё успели, и разгрузить, и вернуться через Переделкино (впервые), где опытный, местный водитель рассказал много про писательские дачки. Про проданный под застройку детский профилакторий, и якобы соседствующий с музеем Евтушенко и писательскими участками солнечно-увеселительный дом-баню: сплетни «на районе»…
В этот раз пронеслись мимо, повертелись и в деревне Красновидово, и во второй половине писательского посёлка за официальными такими воротами – писательская обитель напоминает дом отдыха. Зато увидели символичное сходство ландшафтов Пределкино и Красновидово: тоже склоны у реки (здесь – не Сетуни, ручья), заселённые если следовать «от станции» именно слева вдали и справа вблизи, причём место переделкинского кладбища здесь занимают миниатюрные светлокирпичные двухэтажки. Воздух, правда, в Красновидово – получше, подальше… Хвойный и пуще городского весенний. Укрытые уютной хвоей – небольшие цветнички, под городскими окнами ещё поздне-советского размаха. Квартиры маленькие, зато окна большие – по-пролетарски…
Нужный из трёх дом я опознал лишь по стоящему у окна, словно в раме портрета, знакомому по множеству передовиц профилю – строго, как учитель, к которому опаздывают на домашний урок, глядел сверху товарищ Бушин. Громовой, легендарный критик и единомышленник, которого давно мечтал увидеть лично, но вот даже по заданию припозднился. Со мною, чтобы приобщиться, и Вячеслав Кяльгин, вокалист «Эшелона»: получить как бы самой встречей благословение на запись песни «За Советскую Родину!» (в середине её – бридж из «Сталинградской хроники» Ю.Кузнецова). Встретил дружелюбно, пригласил садиться. Со скромных стен рабочего кабинета глядят пристально, без рамок ксерокопированные фотографии Маяковского рядом с молодым, щетинистым Кобой…
– Владимир Сергеевич, вся наша редакция просила Вас вспомнить период работы у нас, когда называлась газета «Литература и жизнь»…
– До этого я работал в «Литературной газете». Причём попал я туда вот как. После института работал на «Зарубежном радио», которое вещает на заграницу, в Путинковском переулке. Оно есть сейчас?
– «Голос России» называется, и иначе дислоцировано, и вряд ли можно считать преемницей, как и РФ – преемницей СССР…
– Так вот. Разругался там я с начальством, написал дерзкое заявление об уходе. И вдруг звонит мне Солоухин, он работал в «Литературной газете», в редколлегии. Говорит, мол, у нас Окуджава заведовал отделом поэзии, но он уходит, а ты приходи на завтрашнюю редколлегию. Я пришёл, заведовал отделом – а тогда назывались они разделами, – разделом русской литературы Михаил Алексеев. Я ему, видно, так приглянулся, что он сразу назначил меня завотделом поэзии. Главным редактором был Кочетов, но он всё время болел, в редакции я его никогда не видел. Фактически газету вели Валерий Друзин и Валерий Косолапов. Но – газету надо всё-таки возглавлять, и назначили Сергея Сергеевича Смирнова. Он тогда был популярен, написал «Крепость над Бугом», провёл большие изыскания про героев Брестской крепости, по телевидению были его многочисленные передачи… Но я ему по неизвестным мне причинам не подходил, ему хотелось иметь на моём месте Феликса Кузнецова. Вот однажды секретарша Инна Иванова говорит: «Вас вызывает главный». Я вошёл, тогда огромный был кабинет – это там же, где вы сейчас, в том же здании. Там же сидел Косолапов, и за время беседы не сказал ни слова. А Смирнов, с какой-то подчёркнутой, чрезмерной вежливостью мне: «Садитесь, садитесь». Ну, я сел. А он: «Давайте сразу, как мужчина с мужчиной». Я понял, о чём речь, встал и говорю: «Сергей Сергеевич, я сегодня иду в театр, я в выходном костюме, а в рабочем костюме у меня уже три дня лежит заявление об уходе». Повернулся и вышел. Какая там после этого была сцена, не знаю. Но он мне помог, когда потом у меня была проблема с квартирой. Я был тогда одинок, не женат, и поэтому квартиру мне в жилищном кооперативе не давали, за свои же деньги, а не давали: берите поменьше. А мне уже побольше понравилась. Я обратился к Леониду Соболеву, председателю СП и к Сергею Смирнову, он-то и подписал мне какую-то бумагу, и квартиру дали. А после того, как выперли меня из Литгазеты, я всего лишь перешёл на другую сторону коридора: там обитала «Литература и жизнь». Главным редактором был Виктор Васильевич Полторацкий, очень хороший человек, опытный журналист. И, хоть я недолго проработал в «ЛЖ», около года, но она сыграла важную роль в моей литературной судьбе. Собственно там я приобрёл литературную известность: там были напечатаны довольно шумные мои статьи. Например, о критике в «Новом мире». Это тогда был самый махровый гадюшник, я его расшевелил…
– Самая либеральная была всегда площадка.
– Да… Статья называлась «Реклама и факты», большая. Говорят, Твардовский негодовал: «Нашёлся новый Белинский!». Но никаких письменных откликов не было. Была и статья о Юрии Казакове…
– Она, кстати, включена в сборник «Пламя искания» (к 50-летию «ЛР»), который мы положили в наш «ветеранский паёк», привезли…
– Спасибо, ну так вот: я недавно гулял с внуками по Арбату. Теперь же это ярмарка ежедневная, фокусники, картины…
– С перестроечного восемьдесят пятого – так.
– Да, с 1985-го? Ну, вот я, видимо, с тех пор и не был. Сейчас там моя дочь недалеко живёт, вот я с внуками и шёл. Впервые увидел мемориальную доску Казакова, он рано умер. Но я не знал, что он жил так близко от редакции «Москвы». А ещё смотрю: памятник Окуджаве. А с ним у меня ещё история связана. Работая в журнале «Дружба народов», я написал о его прозе статью. Был главным редактором Сергей Баруздин – он и сообщил мне, что Окуджава дал свою повесть «Бедный Авросимов», будем печатать. Я говорю: «Серёжа, очень хорошо, но давай сперва почитаем, посмотрим, что там да как». До сих пор он был в прозе новичком и снискал известность лишь как автор песен – была только повесть «Будь здоров, школяр!». А тут вдруг проза побольше да ещё и о 19-м веке. Я предложил рассмотреть, а он: «Да чего смотреть? Печатаем!» А так, как имя-то известное и популярное, он растянул на три номера. Когда вышел первый номер, я вместе с читателями вижу там кучу всякой чепухи. Человек плохо знаком с русским бытом вообще и с бытом 19-го века, в частности, поэтому много «воды». И я на редколлегии выступаю и говорю, что мы и автора подводим, и читателю даём недоброкачественное чтиво… Моё слово прозвучало, но вышел и второй, и третий номер. А Баруздин говорит: «Ну, ты теперь напишешь статью об этом?». Отвечаю: «Почему нет?». Под журналом стоит моё имя, у меня множество возражений, а они не учитываются, я имею полное моральное право выступить. И пошёл я в «Литературную газету», там был такой Миша Синельников. Он спрашивает: «Как так? Вы же там член редколлегии!». Я говорю: «Миша, моральную сторону я беру на себя, вас это не касается». Они её напечатали. И Окуджава отнёсся к отзыву хорошо, благородно даже. Встретив меня в ЦДЛ, подошёл, повёл меня к своему столику: «Давайте посидим, поговорим, выпьем, я с вами во многом согласен…» За столом был Борис Балтер, сейчас забытый. И всё было хорошо. А потом я выступил уже в журнале «Москва» со статьёй о «Путешествии дилетантов». И претензии были очень серьёзные. Вот тут он уже не выдержал и написал на меня заявление в СП. Он в те дни много выступал, ну, и на выступлении его как-то спрашивают: «Как вы относитесь к статье Бушина о вас?». «Это писал не Бушин, это писала целая бригада, а он просто дал своё имя» прозвучало в ответ. Ну, во-первых, тогда моё имя не было столь весомо, чтобы за ним какой-то прятать коллектив, чтобы кто-то польстился. Чепуха: всё писал я от начала до конца. После этого мы с ним не виделись, он был недоволен, статья вызвала много откликов. В одной своей книге я в качестве предисловия дал подборку хулы в свой адрес, а в конце – похвалы… Пусть люди читают, смотрят, делают сами свой вывод.
– Слово Окуджавы там тоже есть, конечно?
– Да, да… Так вот: идём мы по Арбату-то с внуками, потом я вижу – мемориальная доска Рыбакова. Как же, как же: Анатолий Наумович – он был председателем приёмной комиссии, когда я подал заявление о приёме в СП. В это время врагов у меня хватало – я их честно наживал. Кто-то, прослышав, что моё заявление там, прислал «телегу». Сейчас это слово подзабыто…
– Отчего же? На «Литроссию» нынче частенько «накатывают» и ещё какие ведомственные «телеги»!
– Ещё осталось в лексиконе? Забавно, так вот: знаете, где редакция «Дружбы народов»? Не знаю, там ли она сейчас. Но это было возле дома Ростовых, где один из входов в ЦДЛ, а напротив – Театр киноактёра.
– Улица Поваровского, как в «Поэме Столицы» её я окрестил, срастив оба названия. Нынче ведь и Воровский не в чести, разыменовали обратно в Поварскую. Повара идейно ближе сырьевому режиму…
– Да-да, именно там, правый флигель. Обвиняли меня в «телеге», что устроил антисемитский дебош напротив СП. Не помню, какой-то праздник был – может, 8 марта, я должен был встретиться с друзьями и пойти в этот театр киноактёра на концерт. Их я не дождался, и пошёл после хорошего застолья в редакции, выпив несколько рюмок коньяка. Был в весёлом состоянии духа, в фойе жду друзей, их нет и нет, а капельдинерша увидела меня, – что, мол, тут ходите? – и втолкнула в какую-то правительственную ложу. Я сижу, идёт концерт, очень скучный, выступает конферансье, и я, будучи в весёлом настроении, вступаю с ним в полемику. Говорю, что это не так или то не это. Вначале публика подумала, что так и задумано… Но потом вдруг открываются двери ложи, появляются добры молодцы, берут меня под белы рученьки и выводят. В общем, был такой инцидент, не ахти какой, но мне приписали вдруг антисемитизм, потому что этот конферансье был еврей. Но я-то не знал, что он еврей. И ничего антисемистского в моей реплике быть не могло – откуда ему тогда взяться? И приписали мне это как антисемитский дебош. И вот Анатолий Наумович Рыбаков говорит: «Бушина мы знаем, но вот пришло на него письмо, поэтому отложим приём». И потом меня принимали уже на секретариате московского отделения СП. Там тоже голоса разделились поровну, но вдруг Сергей Михалков говорит: у меня, как у председателя, два голоса. И так перевесом в один виртуальный голос я прошёл в Союз писателей.
– Кстати, и Михалков там жил, через улицу Воровского, в угловом «Доме дяди Стёпы», где позже был магазин «Рибок», вероятно, вдохновивший Вознесенского на гениальнейшие строки, в «Московском комсомольце» публиковавшиеся: «Мы парные, как рибОк» (ударение спутал – дань медленному врастанию «в цивилизацию»)…
– Быть может… Так вот, на Арбате у мемориальной доски Казакова, думалось мне: был хороший писатель… А я написал о нём плохую статью. Точнее, я его похвалил справедливо, но при этом поругал несправедливо. Тоже было много шума вокруг статьи. Но когда я с ним встретится, он сказал: «Ваши упрёки я выписал, повесил над письменным столом, буду их учитывать, избегать и никогда не делать». Я и не знал, что он жил на Арбате, если идти к центру – он налево, а Рыбаков – направо. Кстати, до «Дружбы народов» я работал в «Молодой гвардии» – вот туда-то из «Литературы и жизни» как раз и ушёл, так сказать, на повышение. Казалось, что работать в толстом журнале – спокойнее, солиднее. Хотя, когда в «Литературке» я работал, она выходила три раза в неделю, потом, когда пришёл Чаковский туда, её сделали еженедельником. И она стала практически бесцензурной, там дали свободу: за всё отвечает главный редактор. А когда я пришёл в «Молодую гвардию», главным редактором был у нас Илья Котенко, очень хороший мужик, фронтовик и опытный журналист. Но он почему-то перешёл в «Советскую Россию» и прислали нам Пришвина – племянника того, большого Пришвина. Он был немного странный человек. Но потом эта странность обнаружилась в резкой форме: однажды он исчез. Должен был прийти на работу, и не пришёл. День нет, два нет, три нет, на четвёртый его обнаружили в Риге.
– То есть не в переносном, не в швейковском смысле поехал в Ригу?..
– Да, и после этого уже главным редактором не был. Потом была череда редакторов, неподолгу, был Олег Смирнов, потом работавший в «Новом мире». Из ЦК ВЛКСМ кого-то присылали, но журнал это не спасало…
– Кстати, что вы думаете о нынешних «толстяках»?
– Конечно, ни тиражи, ни их влияние на умы несравнимы с советскими. А ведь они сами отреклись от периода собственной популярности. Вот, например, когда Куняев после Викулова пришёл… Я говорил ему: «Наш современник» нелепое название. Зачем это «наш»? И так понятно, что наш – лучше просто «Современник». Но кто бы это услышал тогда, в 1989-м? Первое, что Куняев сделал – убрал с обложки Горького. Это же бесстыдство. Только что он Горьковскую премию получил – ну, отказался бы сперва, а потом бы занимался «люстрацией»…
– Увы, некоторые семьи московских интеллигентов, – например, семья моего друга и соавтора Филиппа Робертовича Минлоса, – выбрасывали сразу на помойку издания Горького в 90-х. Мстили за репрессированных, вероятно, так писателям-большевикам. Так я стал обладателем ОГИзовского шикарного издания его прозы, с тиснёным профилем на обложке. Не мне б – так на помойку, так и сказали…
– Ужас, конечно, эти отреченцы. Да и до литературных ли журналов тогда было? Страну теряли и потеряли почти, продолжают республики отпадать – за что воевали мы, теперь им и неизвестно… Но хоть на «Литературку» вернули Горького – кто там главный редактор нынче?
– Виднейший реалист Юрий Поляков … Владимир Сергеевич, всем известно, что вы писатель-фронтовик. Какое сейчас самое яркое впечатление с фронта вы бы припомнили?
– Ну, что ж такое яркое-то? Вот, например, однажды в лесу я нашёл бутылку самогонки. И никто из однополчан в то время не подумал бы, что это диверсия, отрава какая-нибудь. Выпили – и хоть бы что. А самое всерьёз яркое – это был штурм Кёнигсберга. Я радистом был. Но ведь солдат мало что видит: мы сидели с Петей Кармановым на чердаке, принимали сообщения и куда-то их отсылали. Кёнигсберг взяли быстро: шестого апреля началась операция, а девятого уже генерал Ляш подписал капитуляцию. Недавно по телевидению были эти очередные говорушки – Шахназаров рассказывал, что, мол, немцы отчаянно сопротивлялись, никогда не сдавались… Мол, мой отец участвовал во взятии Кёнигсберга и рассказывал. Ну, пусть бы посмотрел на фотографии сдавшихся у Королевских ворот Кёнигсберга – в Википедии. Сдались они! Да и силы у нас были большие – бомбёжка и артиллерия. Потом уже двинулись на Пиллау. Нашу пятидесятую армию перебрасывали на разные фронты. Начинали на Брянском направлении, в сорок втором. Командовал фронтом Рокоссовский.
– Любимый военачальник Сталина…
– Ну, знаете, он ведь не выделял. Много сейчас рассказывают забавных и не очень забавных вещей. Якобы Хрущёв добивался, чтобы Рокоссовский написал статью, порочащую Сталина, а тот отказался, ответил: «Сталин для меня святой человек». Да не было этого! Этим занимался Феликс Чуев, он был вхож, как говорится. У него есть книга «140 бесед с Молотовым». Но он как поэт склонен был или к необыкновенным красивостям или к необыкновенным ужасам. Вот он не любил Жукова и обожал Рокоссовского. Он писал, что Жуков на Ленинградском фронте расстреливал батальонами. Я ему говорю: «Феликс, ну подумай, если отбросить даже все моральные соображения, 2–3 батальона это целый полк – а кто будет линию обороны держать?!». Это так же, как Солженицын. Врёт повсеместно: вот, мол, расстреляли роту, ну, по лагерным меркам, – 250 человек в заключении… А завтра кто будет план выполнять? Они на лесозаготовках работали – и от нечего делать, вдруг расстреляли. Один раз за невыполнение плана, другой раз… Ну, явное же враньё! А план-то остаётся, контроль был… Вот и Феликс любил подобные вещи. А про Рокоссовского Чуев вот что рассказывал: был такой городок Сухеничи, и долго его Красная Армия взять не могла. И поехал туда Рокоссовский – и прямо открытым текстом по радио передал. Мол, я, Рокоссовский, еду. А фашисты так испугались, что бросили город и разбежались…
– Прямо как «ахтунг, ахтунг, в небе Покрышкин». Кстати, жил в соседнем с Театром киноактёра доме, я с его внуком учился в одной школе, на Воровского.
– С Покрышкиным – сами немцы передавали, а тут – явная же ретроспективная ретушь Чуева. Да, конечно, Рокоссовский был видным военачальником – но тогда, в декабре сорок первого, кто его знал в вермахте? Боевая слава позже пришла. Был он одним из командармов, отличившихся при обороне Москвы, командовал 16-й армией. Говорил я Феликсу, хороший был парень, умер давно, жалко…
– Владимир Сергеевич, а помните ли вы как непосредственный участник боевых действий на немецкой территории, те пресловутые случаи солдатского насилия, о которых обтрубились либеральные кликуши?
– Вы поймите – набирали в армию по двум пунктам. Возраст и здоровье. А люди-то приходили разные, уголовники были со склонностями нехорошими, – и когда человек вдали от начальства, он может натворить что угодно. Я знал несколько таких фактов. Но ведь как относилось к этому командование? Я помню вот, можно и фамилии их сейчас назвать – наверное, умерли. Были такие у нас Пирожков и Валуев. Нам сообщили, что они вдвоём – у немки. И мы с командиром роты, он украинец был, пошли в её дом. Да, застали их там у этой женщины, она стала жаловаться, я перевёл командиру, что она говорила, и он так их мордовал… И счастье их, что он их под трибунал не отдал! Но и нас понять можно: мы ведь пришли из разбомблённой, ограбленной страны, где истребляли просто население. Откуда эти 28 миллионов, когда в бою пали 10–11 миллионов. У немцев цель была – освободить лебенсраум, территорию, они и действовали. Кто же был подлинным зверем? Дававшие пусть и насильственно новую жизнь пресловутым тысячам или нёсшие только смерть миллионам?
Беседовал Дмитрий ЧЁРНЫЙ (№ 2015/16, 29.04.2015)
