Автор: Собственно, чужая культура нам нужна, чтобы сравнивать себя с другими. Чтобы ружья кирпичом не чистить. Чтобы не упустить что-то ценное и важное. И наперёд отказаться от ложного пути.
Конечно, мы можем обойтись и собственным опытом, без оглядки на чужой. И зачастую обходились, параллельно и независимо друг от друга изобретая велосипед.
И сейчас, когда началось с Украиной, мы приготовились замкнуться на своём опыте. Я как переводчица с немецкого регулярно получала от некоторых немецких издательств рассылки о вышедших новинках. У немцев это грамотно делается: страниц 30 у каждой книги можно почитать на пробу. Если что-то привлекло моё (переводческое) внимание, можно запросить – и издательство пришлёт pdf полного текста. Если мне понравится, я начинаю теребить свои издательства: давайте переведём, издадим. Издательство покупает права на перевод и издаёт книгу.
И вот они перестали присылать. Ну что ж, подумала я, запишем в издержки.
Но прошло два месяца – и снова прислали. Я пишу: спасибо, а мы уж думали, что всё. Они отвечают: ну что вы, культурные связи не должны прерываться!
Люблю переводить познавательные книги. Даже если это любовный роман. Например, «Время дикой орхидеи» Николь Фосселер (ЭКСМО, 2016). Ясно, что роман о безумной любви, полный нечеловеческих страстей, но действие происходит в Сингапуре XIX века, и тут авторша безупречна: с историческим материалом работает основательно.
И приходится огорчить сторонников той точки зрения, что стоял этот остров, заросший бурьяном и лишённый каких бы то ни было ресурсов, пока не явился гений управления Ли Куан Ю и всё там обустроил. Увы, увы, ресурс там был знатный во все времена: Малаккский пролив, по которому проходили все торговые пути, и деньги там крутились фантастические.
Самой содержательной для меня была «История атомной бомбы» Хуберта Манúя (Издательство «Текст», 2012). Как написал в своей рецензии «эксперт Лайвлиба» с никнеймом Hermanarich: «Отличительная черта данной книги — какая-то абсолютно чудовищная, дикая концентрация сведений на квадратный сантиметр текста. Я специально искал — но нет, в книге нет ни одного предложения, вставленного «для красоты». Каждое предложение в книге несет в себе информацию — и это не сухое перечисление фактов, а драматическая история, развивающаяся сразу в нескольких плоскостях — начиная от собственно научной, продолжая исторической, политической, и заканчивая личной».
Из всего великолепия событий, связанных с работой группы Оппенгеймера в Лос-Аламосе, мне почему-то запомнился человеческий череп из чистого золота, которым физики подпирали открытую дверь, чтобы она не захлопнулась. Ни с какими затратами на проект не считались. Они были немеряные.
Текст висит в сети в открытом доступе.
Мне нравится, когда книга висит в открытом доступе.
Для переводчика важна скорость выбора слова. Вот, например, фатальные или роковые последствия? Пока допечатываешь слова «благородные цели с…», успеваешь мысленно пробежать весь контекст, характеры собеседников и угадать, какое слово выберет персонаж – «фатальными последствиями» или «роковыми последствиями». Ещё и по звучанию прикинешь, чтобы фраза «пелась». «Благородные цели с фатальными последствиями».
Решения принимаешь на высокой скорости.
Эта самая «скорость принятия решений» для меня всегда была важна настолько, что когда я покидала должность директора московского отделения питерского издательства «Лимбус Пресс» и подыскивала человека на своё место (в начале 2000-х), моим требованием было наличие водительских прав у претендента. Сотрудники удивлялись: а это зачем? Ведь казённой машины нашему отделению не полагалось. И я объяснила: человек за рулём вынужден и натренирован принимать решения в десять раз быстрее, чем пешеход. Сотрудники задумчиво чесали репу: может, тогда уж лётчика?
Ну так вот: переводчик принимает решения быстро – как лётчик. Если я не могу выбрать нужный вариант на скорости, я пишу в скобках дополнительные варианты, чтобы выбрать потом, при саморедактировании.
Переводчик, конечно, вникает в содержание глубже, чем автор. Одна из моих любимых книг – «Безбилетник» швейцарца Лукаса Берфуса («Алетейя», СПб, 2018). Там герой выбился из ритма привычной жизни, оказался без денег с разрядившимся телефоном, и когда удирал от контролёров в электричке, обронил с ноги ботинок, и ботинок уехал, а герой остался на перроне. Так вот, автор, пока писал историю дальше, уже забыл, с какой ноги упал ботинок, и ошибался. И мне, по-переводчески дольше застревающей на каждой фразе, приходилось исправлять ошибку автора.
Но бывают у авторов такие ошибки, которые переводчик не может исправить.
В романе «Стая» Франка Шетцинга (издательство «Захаров», 2005) читатели обнаружили химическую ошибку в фантастическом сюжете. Ошибка была связана с химическими реакциями в океане. И уж её-то я исправить никак не могла – а могла бы, если бы была, например, химиком! Это я к чему: переводчику никакое образование не бывает лишним! И он его всю жизнь пополняет по ходу работы.
В переводах приходится приспосабливаться к чужому времени. У немцев, например, нет понятия «сутки», они говорят «двадцать четыре часа» или «он провёл в яме три дня», когда речь идёт о трёх сутках.
Зато день у них всегда разделён на две половины, и все события происходят либо «в первой половине дня», либо «во второй половине дня», и тут приходится выкручиваться: мол, «с утра» было то-то и то-то, а «ближе к вечеру» уже другое. И если наш человек внезапно просыпается в два часа ночи, у них это уже два часа утра. Тут каждый переводчик приспосабливается как может.
Или вот в Швейцарии (которая на треть немецкоязычная) едешь по дороге, специальная табличка извещает тебя, что до такого-то населённого пункта остался 1 км. Мы-то с такой точностью не привыкли мерить. Мы бы сказали приблизительно: осталось с километр-полтора.
И время, время сильно меняет язык. Пустяковый пример: раньше мы говорили: «сильный снегопад». Теперь нам пишут о погоде: «Ливневый снег». Вот так меняется язык, оставаясь всё тем же русским. И вот я перевожу дневник Хуго Балля столетней давности. То и дело теряюсь перед его словоупотреблением, а искать перевод приходится не в словарях, а по контекстному употреблению. Спасибо Гуглу.
Да, язык меняется со временем. Как говорил в своей передаче на телеканале «Культура» Игорь Волгин, современный школьник понимает в пушкинской строке «ямщик сидит на облучке в тулупе, в красном кушаке» только слово «сидит». Ну, ещё слово «красный».
Время и социальные сети меняют и наш собственный язык, мы привыкаем к жаргонным упрощениям, и когда персонаж немецкого романа на кассе супермаркета «отделяет две сотенные и получает за это раздражённое брюзжание кассирши», так и хочется в простоте написать: «Отслюнив (отстегнув) две сотенные, она словила (нарвалась на) гневную отповедь кассирши». С трудом вспоминаешь, как же это будет на конвенциальном русском языке.
Книга давно уже вышла, а ты по привычке вспоминаешь какие-то места из неё: ах, вот надо было сделать вот так. Но «написано пером – не вырубишь топором». В немецком языке такая важная символическая фигура, как Смерть – не женский персонаж, а грозный мужчина в чёрном плаще и с косой – der Tod. В одном романе пожилая женщина всё мечтала похудеть. «Она считала калории, постоянно. В больнице радовалась, что худеет: «Привет, Каюк, посмотри, какой я стала стройной перед тем, как умереть!» И Каюк уложил её под себя, такую привлекательную, какой она теперь стала». Редактор бдительно отметил мне это «каюк» как неудачное слово. Я ему пишу: «У немцев Смерть – суровый мужик. Женщиной он овладевает с сексуальными мотивами». А надо было написать «кирдык», это слово всем знакомо по фильму «Брат». А «каюк» уже ушло из жаргона, последний раз оно мне встречалось у Твардовского в «Василии Тёркине»: «Припечатать так, чтоб сразу каблуку тому каюк». Но нынешние не читали «Тёркина», прошло 70 лет.
Забавно: у немцев тоже есть жаргонное выражение, аналогичное нашему «срубить бабла», и оно у них звучит: Rubel zu ernten. Ну, то есть: накосить рублей. Понятие «сорить рублями» тянется ещё со старых времён, от русской аристократии.
Поскольку перевод – всё-таки не родное твоё дитя, выношенное, авторское, а скорее твой воспитанник, ученик, его со временем забываешь. Но в нужный момент всегда вспоминаешь, кто он и откуда.
Так и в связи с новой картой Донбасса мне вспомнилась книга «Литературные этнографии Украины», написанная Татьяной Хофман, филологом из Швейцарии. Я переводила эту книгу давно, в 2015 году, и меня тогда неприятно поразили высокомерные высказывания украинских писателей – Оксаны Забужко, Юрия Андруховича – по отношению к жителям Донбасса. Порывшись в старых файлах, я нашла точную цитату: «Если реки – границы, то Днепр и есть такая граница, самая большая и центральная река. Прежде всего это ландшафтная граница – лесистые холмы, так называемые горы на западе, то есть на правом берегу, и равнина, степь или лесостепь на востоке (левый берег). Правобережье «культурно древнее», аграрно-оседлое; Левобережье – особенно в южной части – колонизованно-кочевническое, пролетарское, бывшее «Дикое Поле». Это из Андруховича: «Wie Fische im Wasser. 29 Flußlieder».
Так что сами же и отделили «це Европу» от «пролетарского, кочевнического» Левобережья. «Сами и убили-с».
Татьяна НАБАТНИКОВА
Татьяна Набатникова родилась в 1948 г. на Алтае. Закончила Новосибирский электротехнический институт (ныне Технический университет) и Литературный институт им. Горького. Работала инженером, редактором издательств. Автор нескольких книг прозы. Переводчица с немецкого. Живёт в Москве.
