Автор: Продолжение. Начало в № 46
Июль
О целях и задачах нашей крохотной группы никто не спрашивал, чем сразу же расположили к душевности и пониманию. Комбриг лишь приказал обеспечить «железом» и водой.
Заходили утром. Как обычно подгонка броника и разгрузки, проверка оружия, распределение по машинам и… вперёд через тернии к звёздам! Терний было выше крыши, а если речь идёт о звёздах небесных, то к ним могли взмыть на каждом километре фронтовых дорог, дорожек, троп, тропинок и, просто продираясь либо сквозь заросли кустарника, либо ступая сторожко по полю, густо засеянному «лепестками».
Мы – это четверо старичков-разбойничков под крышей «ANNA News», особо не обременившие собою командование. Там сразу посмотрели и распорядились: выдать этим недоумкам автоматы, по четыре магазина на брата и пустить на вольные хлеба, раз им в кайф шариться по полям и лесам в поисках приключений на одно место. Впрочем, на всякий случай в сопровождение пошёл отчаянный подполковник, мастер спорта, интеллектуал, кандидат наук и прочая, и прочая. Почти полный тёзка – Сергей Николаевич Марков, зам комбрига.
Мы – это Василий Проханов, одинаково профессионально владеющий фотокамерой и автоматом, прошедший Югославию, Таджикистан, Афган, Чечню и ещё кое-что, а теперь материализовавшийся здесь. Это Кама, известный БНД, «Моссад»[1]и иже с ними как «Дервиш», пятьсот шестьдесят прыжков с парашютом, мастер спорта по боксу, карате, стрельбе и ещё чёрт знает по чём. Перечень его регалий займёт целую страницу, ну а о его прошлых «турне» по Афгану, Чечне, Африке, Донбассу и т.д. давно бы писать романы и снимать приключенческие фильмы, да только этого непоседу никак дома не застать, за комп не усадить, за стол не заманить. Это Миша Вайнгольц, наш бессменный фоторепортёр, крайне флегматичный и невозмутимый даже когда мина ложится рядом. Только отряхнётся и, лукаво щуря глаз, поинтересуется:
– А шо це було? А ложится надо было али нет?
Шутник. У него за полтысячи прыжков, война на Донбассе и Украине и вообще мужик надёжнейший и достойный. Ну, и ваш покорный слуга, играющий роль бесстрашного Рэмбо, хотя на этот раз душа щемилась в пятках: нехорошее предчувствие стало ломать за двое суток до выхода.
13.
Бросок на КамАЗах по дорогам харьковщины и луганщины к месту назначения надо было сделать за пару – тройку часов на предельной скорости. Ралли «Париж-Дакар» по сравнению с нашим перемещением во времени и пространстве просто детские забавы в песочнице, а бездорожье африканской пустыни и рядом не стояло с этим ужасным миксом грунтовки и асфальтово-щебёночной крошки. Если и был относительно ровный отрезок, то он не превышал диаметра колеса, а сама дорога была щедро испещрена ямами, рытвинами, воронками, изломана траками и пересечена колеями.
Льюис Хэмилтон[2] – просто дитя из ясельной группы детсада рядом с нашим водителем. Знакомимся ещё на базе, едва усаживаясь в кабине. Эдуард Юрьевич Соболев, сержант, контрактник из Хабаровского края, таёжник, сельский парень, а потому сметливый и цепкий, во всём обличье чувствуется сила, взгляд с лукавинкой. У него и походка соответствующая, будто зверя скрадывает. Этому крепышу подвластна любая колёсно-гусеничная техника: танк, бээмпэ, бэтээр, КамАЗы, «Уралы», «тигры» и прочее «зверьё». Ну а легковушки и мотоциклы – просто семечки на один зубок. Год назад колесил по Сирии, накрутил почти сорок тысяч километров за семь месяцев, а теперь вот здесь разматывает километры и взбивает пыль фронтовых дорог. Матёрый «контрабас», не чета мальчишкам-первогодкам.
Когда вернёмся и вывалимся в бессилии из кабины, волоча броники и автоматы, он вытряхнет резиновые коврики, вымоет кабину изнутри и снаружи, уже в сумерках аккуратно заштопает дратвой пробитый осколками тент и отправится в автопарк в поисках пары досок, чтобы заделать зияющую дыру в кузове – осколок снаряда размочалил в щепки две доски в полу.
Но это будет потом, по возвращении, а пока мы в кабине КамАЗа словно в миксере – бросает из стороны в стороны и вверх-вниз: то головой бьёшься в потолок, то в плечо напарника, то в руку, вцепившуюся намертво в панель. Главное – не войти головой в лобовое стекло, иначе будут потом собирать по дороге разобранное по частям героическое тело. Но это так, ужастики, с непривычки разные глупости в голову лезут. Через часик пообвыкнемся, а через два уже с восхищение будем исподволь любоваться Эдиком, с лёгкостью вращающим баранкой, бросая машину от обочины к обочине и ставя её то на левые колёса, то на правые. Даром что бортом не цепляет дорогу.
Манера езды Эдика не его прихоть, а жестокая необходимость: есть шанс в случае наезда на мину проскочить хотя бы кабиной, а в случает беспилотника или засады снизить эффект прицеливания.
Едем молча, щупая взглядом дорогу, обочину, придорожные кусты, дальнюю опушку, разорванные в клочья облака и кажется, что видим всё, что остаётся за спиной, словно стрекоза с её фасеточным зрением.
После очередного параболического кульбита Кама возвращается на сиденье и, вцепившись в дверцу, ворчит:
– Хотя фамилия твоя Соболев, но по бабушке ты наверняка Шумахер.
Губы тянутся в улыбке, но стиснутые накрепко зубы мы с Эдиком не размыкаем, иначе запросто можно лишиться как минимум кончика языка.
До Купянска сёла – сонные и малолюдные, лишь детвора высыпает вдоль обочины и радостно машет руками. Редкая молодёжь сбивается в стайки, старательно изображая рыбаков, отворачивается и сразу же хватается за телефоны. Парадоксы войны: у нас связь только с Господом (да услышит он наши молитвы!), а у них работает вовсю. После города пошли грунтовками, изредка втыкаясь в ползущие колонны, но при удобном случае стараемся миновать их: лакомая цель для корректировщиков растянувшаяся гусеницей техника, так что испытывать судьбу желания особого нет.
Мы идём первыми, угадывая направление по наитию, но вот не пропустить нужную дорогу удаётся не всегда. Пару раз проскакиваем нужные повороты – сам чёрт не разберёт в этой нарезке полевых дорог, но подполковник угадывает нужное направление каким-то чутьём. Зам комбрига красавец: даже в самые критические мгновения бесенята пляшут в его карих глазах, и лукавинка не покидает их. Ни мата, ни крика – голос всегда ровный, вселяющий уверенность. Вот и в этот раз он обгоняет нас, останавливает, разворачивает, что-то спокойно объясняет Эдику и тот понимающе кивает.
Изредка попадается разбитая или сожжённая техника: если наша, то напоролись на засаду или накрыла арта, если укроповская – значит либо наши «вертушки» отработали, либо опять-таки арта, но уже наша. Любопытство гасит желание поскорее миновать место, где ещё быть может витают души погибших. Эдик старается объехать как можно дальше стороной эти «железяки»: разбросанные по дороге осколки, не ровён час, пропорят резину и минус полчаса как минимум покуда снимешь колесо, разбортируешь, поставишь и накачаешь. Вообще-то оставаться одним на дороге нет большого резона даже днём, а если ближе к ночи? Какая-нибудь шишига выползет вон из того лесочка или дура прилетит, равняя на ноль. Впрочем, подобные опасения посещают головушку только по пути к фронту. Обратно усталость придавливает ощущение опасности к полу машины и теснящий грунтовку густой кустарник не кажется уже враждебным, разнотравье манит, а редкие возделанные поля умиляют. Пастораль!
В весьма негостеприимном местечке затвор автомата Камы заклинил намертво и теперь этот чёртов карамультук годится лишь на то, чтобы прикладом мух гонять. Эдик не возражает, что наш аксакал теперь блаженствует с его акаэмом: он ему в любом случае вряд ли пригодится, если наскочим на мину или долбанёт «птичка». Даже нарвавшись на засаду его будут «снимать» первым, чтобы стреножить машину. У Мишки та же история, но сила русская одолела-таки это бездушное железо и затворная рама с грехом пополам стала возвращаться на место.
Но нам везёт: видно, Богородица накрыла нас своим платом, защитила, спасла. Или молитва отца Николая хранила, а заодно вручённый им «Живый в помощи» – девяностый псалом, оберегающий воина.
14.
Комбат ремонтного батальона молод, подтянут и строг, но вся строгость объясняется нечеловеческой усталостью. Круглосуточно принимает технику, организует ремонт, проверку, отправку. А ещё надо накормить и напоить прибывающие экипажи. Спит урывками и всё больше на ходу. Нам он не очень рад, хотя гостеприимно предложил переночевать, гарантируя тихое местечко под раскидистым орехом – гарантия, что тебя не намотает на траки в темноте, но мы категоричны: надо ехать, это лишь короткая остановка по требованию.
Слесаря, мотористы, оружейники и прочие работяги сугубо мирных профессий в военной форме, чумазые и с руками по локоть в мазуте, копаются в моторных отсеках, меняют опорные катки и траки на танках и БМП, лебёдками поднимают двигатели, меняют направляющие на «градах» и «ураганах». Вот взревел двигатель и очередная бээмпэшка уходит на прогон – надо проверить реанимированный мотор на самых запредельных режимах.
Рембат расположился в поле и со стороны похож на колхозный тракторный стан со сломанными тракторами, комбайнами, сеялками-веялками. Впрочем, танки и БМП с задранными или опущенными стволами, РСЗО, грузовики, мощные скрепера и экскаваторы не приспособлены ни к посадке, ни к уборке, хотя перепахать земельку могут запросто и глубоко. Да и засеять человеческими жизнями тоже.
Жара удушающая, броники сняты, но лежат рядышком вместе с автоматами – всё под рукой. Перерывы на перекуры, обед или отдых не предусмотрены – техника должна быть возвращена в строй в кратчайшие сроки.
Комбат превратил территорию рембата в редут со рвом и обваловкой высотой метра в три. Предусмотрел ходы-выходы, визуальная охрана по периметру, постоянно дежурная группа оперативного реагирования. И не зря: «Точка-У» легла метрах в двухстах и все осколки принял на себя земляной вал. Точнее глиняный, плотный и рыжий. Ребята нарекли его «Чубайсом» или «Рыжим Толиком» и говорят, что впервые в жизни он сделал доброе дело, хотя и не по своей воле.
Котлован эта баллистическая фугасно-осколочная дура вырыла приличный – метров шесть-семь глубиной и метров семнадцать в диаметре. В кратере несколько крупных осколков, основная масса в «оборонном» валу базы. Если бы не предусмотрительность комбата – быть беде: посекло бы — покосило и собрало бы обильную жатву из солдатских жизней.
В общем-то комбат спас десятки, а то и сотни жизней, и десятки машин, вселил в солдатские души уверенность в безопасности. Не знаю даже, какая награда за это может быть и будет ли вообще, но моторист возраста далеко не юного, вытирая ветошью руки, на мой вопрос улыбнулся: «Батя придумал. Дай Бог ему здоровья и хорошей службы».
Батя – вот так уважительно сказал контрабас. Батяня-комбат, хотя этот батяня ему чуть ли не в сыновья годится. Но на войне уважают не возраст командира, а его заботу и умение беречь солдат.
Комбат отказался фотографироваться: зачем, мол, мы тыловики, мы подвигов не совершаем, мы просто работаем.
За время нахождения в бригаде не раз и не два слышал и о комбриге, и его заме уважительное «Батя». Это про них. Это как орден, который выдают не ко дню рождения. Это надо заслужить.
15.
Танк шёл как-то натужно, словно через силу. Рядом верной подругой прихрамывал бээмпэшка. Нет, она, конечно, не могла хромать – не колёса же, траки всё-таки. Но ощущение хромоножки давала неровность дороги и неритмично работающий двигатель, из-за чего она шла рывками, переваливаясь с боку на бок.
На моторном отсеке танка на бушлате лежал танкист; второй, пристроившись рядом, придерживал его. Машины остановились, к танку бросились бойцы, на ходу растягивая носилки, но сидевший соскочил первым. Из люка ловко выбрался механик-водитель, невысокий и крепко сбитый, коротко стриженный и по виду вольный сын степей. Они аккуратно сняли лежавшего и бережно переложили его на носилки.
Когда раненого унесли, тот, что был на броне вместе с раненым, стянул шлем, вытер ладонью лицо и надел кепку. Был он невысок, коренаст и с виду неказист, с длинными не по росту руками, с небольшой бородкой на скуластом азиатского типа лице. Он мазнул взглядом по лицам стоящих и вдруг его прищуренные монгольские глаза полыхнули светом: «Саныч! Чёрт возьми, Саныч! Мишка!»
Эта орущая макака облапила стоявшего ближе Мишу, обхлопала и обмяла, затем принялась за меня, а я всё никак не мог узнать его, хотя что-неуловимо знакомое было и в этих глазах, и в этих скулах, и в длинных заграбастых руках.
– Это же Маугли! – радостно осклабился Миша.
Ну, конечно Маугли, Серёга, иркутянин с густо замешанной монголо-бурятско-казачьей кровью. Тогда, под Харьковом, он был в балаклаве, а мы лиц не прятали, поэтому у него фора в узнавании.
Тесен мир, ой как тесен. Мы расстались в средине марта под Харьковом, а потом их отряд сильно потрепали, и он «материализовался» почти за три сотни вёрст под Изюмом в танковом батальоне. Скороговоркой, торопясь, он рассказал о своих мытарствах, вспомнили остальных ребят – кто ушёл, кто погиб, кто ранен или контужен.
Смотрю с любопытством на танк: не наш, Т-64, укроповский.
– Где взял, лишенец?
– У укропов заначил, – смеётся Маугли.
Справа на башне сбита динамическая защита, смято правое переднее крыло и взрывом задрано заднее. Слева от ствола по металлическим контейнерам динамической защиты белой краской выведено: «Сербия».
Видя моё недоумение по поводу надписи, Маугли объясняет, что командир – серб, потому и танк назван в честь его родины. А вообще-то экипаж интернациональный. Они доставили своего раненого командира. Прямо из боя. Сейчас чуток подремонтируют машину и снова на передок.
Просит сфотографироваться. Это дело не жалую и практически всё, что есть – результат тайных акций Миши и его коллег. Но отказать Маугли выше сил, и фотокамера поочереди запечатлевает нашу встречу, бронированного Боливара и его друга. Вот ведь как бывает: там, под Харьковом, в феврале и марте мы с Маугли совсем не ходили в друзьях – так, «привет-пока», а оказалось, что здесь нет роднее и ближе, чем он.
– Маугли, ты когда поумнеешь? Тебе сколько годков-то? Дома, небось, ждут-не дождутся непутёвого, а ты здесь шаландаешься…
– Пока нациков не добьём – домой не вернусь, – он веско ставит жирную точку и достаёт из кармана банку с колой. – Будешь?
В танке духота и температура под полтинник, за бортом – плюс тридцать пять, пот выедает глаза даже когда не шевелишься, и ты просто таешь, как эскимо. Ревёт двигатель, рыкает пушка, вытяжка не справляется и от газов рвёт лёгкие, наждаком дерёт пересохшее горло и ты одуреваешь за десять минут боя. Состояние знакомое, поэтому решительно отказываюсь. Маугли одним махом осушает банку, относит её в мусорный бак, стоящий под деревом, возвращается и начинает долбить Мишку своими дурацкими вопросами и рассуждениями. Конечно, он соскучился – всё-таки вместе были три недели, а на войне это огромный срок, и ему хочется поговорить не меньше, чем жажду утолить.
Парадоксально с точки зрения обывателя: Маугли отнёс банку в мусорный бак. Рембаза исполосована траками и колеями – недавно прошли дожди. Бумаг, картонок, тряпок и всякого хлама не видно – так, по мелочам, то патронные гильзы лежат, втоптанные в грунт, то снарядные, но городские улицы по чистоте всё равно уступают. Комбат не случайно поставил мусорные баки – чистота, по его разумению, – залог дисциплины и гигиены, а с этим он строг. Вот и Маугли не посмел нарушить заведённый порядок.
Русский воин Серёга с позывным «Маугли» начинал бойцом штурмового отряда, теперь наводчик трофейного Т-64. Воюет не за деньги, звёздочки и бронзулетки – их получат другие, а чтобы жила Россия.
По возвращении заехали в Сухарево в Спасительный град «Иерусалим Новый». Зашли в храм, помолились, поставили свечи за здравие всех наших воинов. Каждый раз, возвращаясь из-за «ленты», мы по пути домой заезжали сюда, шли в храм, благодарили Господа и своих святых, что позволили вернуться. В этот раз заказывали молебен за здравие своих боевых товарищей и за Серёжу «Маугли» – возвращайся с победой целым и невредимым.
Сергей БЕРЕЖНОЙ
Продолжение в следующем номере
[1] БНД – спецслужба Германии, Моссад –спецслужба Израиля.
[2] Автогонщик «Формула-1», семикратный чемпион.
