От Страстного бульвара до Оптиной Пустыни

Приглашая Андрея Галамагу к микрофону в столичных залах, кубанских станицах или итальянских городах, которые мы не по одному разу объехали с литературными фестивалями, я обычно представляю его так: «Король поэтов!» Этим титулом (помимо всех других его лауреатств и званий) поэт был дважды коронован на международном фестивале «Пушкин в Британии».

Быть королём поэзии – не только слава и гордость, но и тяжкий крест. Это звание нужно постоянно подтверждать, чтобы разочарованные читатели в какой-то момент злорадно не взвыли «ну вот, исписался!», и корона ненароком не слетела с головы. Андрей исписываться и не думает, а направляет своего Пегаса к новым горизонтам, о чём можно судить по стихам из новой книги «Поводырь», шестой по счёту. Одни из этих стихотворений написаны недавно, другие отобраны из прошлых книг, но никаких не то что провалов, а даже малейших зазоров между фрагментами этой творческой мозаики вы не заметите. Все стихи плотно пригнаны друг к другу по качеству и смыслу и, собранные вместе, создают ту самую неповторимую картину творческого мира автора, ради воплощения которой поэтов и отпускают на землю.

Даже если «распорядок в небесах нарушен», «повода отчаиваться нету», убеждает себя и любимую Андрей Галамага, делясь с ней (и с нами) рецептом борьбы со всем на свете, что «изматывает душу»:

Станем собирать себя по крохе.
Чтоб не распылиться на осколки.
Я сварю для нас две чашки кофе
И достану Лермонтова с полки.
Хрупкий мир в окне на время вымер,
Всё живое дождь согнал под кровлю;
Значит, мы обречены на выбор, –
Выбор между смертью и любовью…

Выбор очевиден – любовь, а значит, жизнь. В действительности он и не стоит перед автором (или, если хотите, его лирическим героем) в том смысле, в каком мучительно раздваивался Гамлет со своим сакраментальным «быть или не быть?» Поэт часто возвращается к теме выбора правильной стороны в минуту душевных сомнений, словно подбадривая читателя, исцеляя его терзания вовремя сказанным волшебным словом. Вот, например, в стихотворении о снегопаде в Каретном переулке метель описывается как «светопреставление», которое вызвала «неслыханная сила». Кажется, что человек не Каретным переулком идёт, а заблудился в чистом поле с катастрофическими для себя последствиями, как в пушкинской «Метели». Но уже в следующей строфе автор успокаивает героя, попавшего в снежную ловушку:

Но чуть-чуть ладонью заслониться,
Бросить взгляд в полуденную высь,
Сквозь заиндевевшие ресницы –
Солнца луч откуда ни возьмись!

Невольно вспоминаются слова о Христе из Евангелия от Иоанна: «В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Автор, безусловно, человек верующий, но всё же он не из тех, кто будет подставлять обидчику вторую щёку, непротивления злу насилием от него вряд ли можно ожидать. Он защитник, герой, настоящий мужчина (в книге, кстати, много стихов о войне, написанных от первого лица). Тот самый волк, который «поверил бы в волчьего Бога, / Если б тот за него отомстил». «Бог» и «мстить» – разве такие слова могут стоять рядом? Но Галамага тем не менее помещает их в один ряд. В стихотворении «Богоборец» Евгений Винокуров – едва ли не единственный из советских поэтов, обращавшийся в стихах к Библии, – высказал парадоксальную мысль: «Бог того всего сильнее любит, кто сопротивляется ему». Андрей Галамага не борется с Богом, но некий элемент сопротивления в его стихах всё же присутствует:

Блажен, кто умер, думая о Боге,
В кругу благовоспитанных детей.
А я умру, как гонщик, на дороге,
С заклинившей коробкой скоростей…
…Мне не достало чуточку удачи.
Но, помнишь, мой небесный знак – стрелец.
И я достигну верхней передачи
И всё из жизни выжму под конец.
И мне не будет за себя обидно,
Я гонку честно до конца довёл.
И если я погибну, то – погибну
С педалью газа – до упора в пол.

Погибнет, кстати, потому, прочитывается между строк в этом стихотворении, что любимая, которая была его глазами, его штурманом, его ангелом-хранителем, которой он «беспрекословно доверял», «не пришла, сославшись на усталость». Банальный предлог, в подтексте которого ощущается горькое: разлюбила! А смерть любви равносильна просто смерти. Но мы помним, что поэт никому не советует и сам никогда не сделает выбор в пользу добровольного ухода из жизни. Его путь (на котором он читателям поводырь в соответствии с названием книги) пролегает «От Страстного бульвара до Оптиной Пустыни» в пусть и неброских, но родных до боли пейзажах средней полосы России:

Полмира объехав без дела,
Поймёшь, что полжизни отдашь
За русский пейзаж чёрно-белый,
Берёзовый зимний пейзаж…

Любовь к Родине, как и вера в Бога, – источник духовной силы поэта:

Мы от края до края по земле колесили,
От Карпат до Байкала всё нам было – своё.
Мы страну, где родились, называли Россией
С большим правом, чем нынче называют её.

В стихах Андрея Галамаги каждое слово стоит на своём месте, и стихи эти наполнены внутренней музыкой (приведённая выше строфа, например, написана в ритме вальса). А сколько в них рифм, никем до поэта не использовавшихся! Какой широкий словарный запас, какое богатство тем, сюжетных линий, метафор, аллитераций!

В предисловии к книге «Поводырь» доктор филологических наук Пётр Чекалов приводит пример шестистрочной строфы с парной и кольцевой рифмовкой из стихотворения «Париж»:

Москвою снова правит листопад.
Почти тысячелетие подряд
Усталая листва под ветром сохнет.
Пускай непритязателен, но храбр, –
Берёт палитру с красками октябрь
И сурик густо смешивает с охрой.

Профессор Чекалов восхищается кажущейся лёгкостью этого шестистишия: мол, автор наверняка корпел над ним, кучу времени потратил, подбирая рифмы и укладывающиеся в ритм слова, а впечатление такое, что взял и выдохнул его! Так ведь и правда – не корпел, а выдохнул, именно так пишут настоящие, Богом в макушку поцелованные поэты. Они не корпят над текстами, не переписывают их по сто раз, а дышат стихами. И когда автор пишет, как дышит, это ощущается с первой строчки, совсем как у Андрея Галамаги в его «Поводыре».

Ирина КОВАЛЁВА

---

Андрей Галамага. Поводырь. Книга стихотворений. – М.: Новый Ключ, 2022.