Заговорщики

Атланты держат небо…

Александр Городницкий

1

Два странных старика-тихони, согбенные, испитые, но легкие, как мальчики, осторожно обошли меня на лестнице перехода метро с двух сторон — словно один такой раздвоился. Похожи. Одеты одинаково: в какие-то шапки-колпаки, во что-то исчерна-серое. У обоих туго набитые газетами сумки из плащевки, наверное, они раздают бесплатные газеты на дверной тяге прозрачных выходов верхних вестибюлей станций метро.

Что приписать им? Романтическую судьбу, что они оба были гениями какими-нибудь? Ведь видно, что москвичи, что интеллигенты… Хотя что-то в их осторожности есть преступное.

Заговорщики. Они с юности вступили в заговор. На кухне. Будучи студентами, они пили чай ночью, спорили или вторили, что в том возрасте едино, и вступили в заговор. Какой у них мог созреть заговор? Они и сами толком не помнят, настолько они за сорок лет дружбы преувеличили его смысл. Теперь он больше — в молчании.

Наверное, любили одну женщину. Небольшую девушку с большим лицом кариатиды. А она, в конечном счете, не выбрала ни одного из них, слишком они и тогда были похожи. Они заранее сплотились в отверженности и замыслили на кухне заговор. Решили сделать революцию. Нет, не в науке, которой вместе занимались, не революцию в мире стекла (а были они технологами стекла, проще говоря, стекольщиками, не теми, что стекла режут и вставляют, а теми, которые стекло создают и исследуют). Решили произвести революцию в сердцах человеческих. Хотя в самом принципе своей революционной идеи исходили из явления полного внутреннего отражения, то есть все-таки из стеклянных своих дел.

Они не покушались на общественное установление, не искали себе сторонников, манифест не писали. Смысл их революции заключался в самой идее заговора. Эта идея должна была стихийно распространиться и объединить людей. Как свет проходит через волокнистую оптику, так идея заговора должна была пронзить общество, высветить его изнутри.

Идея заговора обязывала. Ею они, Владимир и Николай, обязались поверять все свои поступки и решения. И с затаенным восторгом наблюдали, как идея, возникшая от их единодушия, естественным образом в обществе распространяется. Подмечали азартно, почти преступно.

Это была теория чистого заговора. Глубина мысли подразумевалась в ее отсутствии. Само состояние заговора как таковое должно было неминуемо изменить мир. И людям совершенно не обязательно осознавать это свое преображение. Более того, разглашение идеи наверняка погубило бы ее.

Почему же друзья были так уверены, что идея их заговора распространится сама собой, что она подобно свету, а общество — волокнистому стеклу? Если учение, допустим, свет, то почему они решили, что мозг и нервная система подобны стеклу?

Хотя, смотришь на них самих и замечаешь в них определенную полупрозрачность, оттого — и мальчишеская легкость.

Но, все равно — откуда убежденность? Если не смогли друзья внушить свою мысль даже некрупной девушке с крупным лицом кариатиды?

Когда друзья только встретились на первом курсе, они сразу почувствовали скорый заговор. На фоне задушевных волнений сокурсников-стеклянщиков, в обстоятельствах строгости и хрупкости стекла они приметили друг в друге иную жажду, иное томление, томление по заговору, которое вряд ли могло увлечь остальных селикатчиков.

Но сразу же было и оно, третье звено заговора, Женя, некрупная девушка с крупным лицом кариатиды. Друзья немедля полюбили ее, и в любви к ней осознали свою дружбу, а потом осознали и заговор.

В самый расцвет мнимой тишины, у костров-огоньков, под трогательно неумелую гитару, когда сокурсники-стеклянщики пели сплоченно:

Мы химики-технологи,

Питомцы Менделеевки…

Мы химики, керамщики,

Стекольщики и вязники…

— Володя и Николай неприметно молчали, лишь для виду покачивали в такт головами. Сидели они, конечно, ради конспирации около костра врозь. А Женя, некрупная с крупным лицом, пела. Но пела самозабвенно, а не задушевно. Пела вместе со всеми, но в восторге своем — одна. И друзья не глазами, а всем обоюдным заговорщическим существом взирали на нее, любовались ею, сообразовывали с ней свой великий заговор.

На заводе в Клину, где друзья вместе работали возле знойных ванн стекловарильных печей и мудрили над оксидами для шихты, Жени уже не было, она уехала работать над алмазной гранью в Гусь-Хрустальный. На клинском стекольном заводе были другие женщины, охочие до культурных мужчин среди неотесанных с лужеными глотками и калеными легкими стеклодувов и стекловаров. Положим, и было что у наших друзей с этими жадными до мужской культурности женщинами, но все равно тайны своей друзья им не раскрывали. С женщинами нельзя так поступать: не посвящать их в тайны. И женщины плавно друзей покидали, не допытавшись.

2

Николай и Володя не всегда были вместе. После двух лет в Клину расстались. Николай сделал невозможное возможным, совершил предательство.

Он сорвался в Гусь-Хрустальный.

Там он воспользовался наивной ностальгией Жени по институту, уговорил ее выйти за него.

По возвращении наведался к Владимиру и с коварной улыбкой пригласил на свадьбу свидетелем. Владимир стал выспрашивать, что за невеста.

— Хорошая девушка, скромная и мечтательная, — лишь сказал Коля.

Владимиру в голову не могло прийти, что это Женя и есть.

В день регистрации он оделся получше, пошел в загс.

На лестнице стояла в скромном белом платье немного пониже колен Женя с большим и прекрасным лицом под фатой. Зачарованно Владимир поднялся по ступеням.

— Здравствуй, Женя. Какими судьбами?

— Здравствуй, Вова, я выхожу замуж, — кивнула ему Женя.

— Какое совпадение! Ты знаешь, Николай Лихонцев — помнишь такого? — тоже сегодня здесь регистрирует своей брак. Мир тесен!

— Конечно, помню Колю, как же, мы в институте целовались.

— Да?.. Но со мной ты тоже в институте…

— Да-да-да. Но только с вами двоими, не думай обо мне плохо.

— Я вообще о тебе не думаю. Точнее, я не могу думать о тебе. Точнее, я не могу о тебе не думать. Хотя ты стоишь передо мной в фате. Как я могу о тебе думать?

— Если бы ты так тогда говорил, когда мы гуляли по Воробьёвым горам. Помнишь, мы от Нескучного сада прошли до Университета? Но ты тогда молчал, сказал только: «Наверное, я должен тебя поцеловать…». Смешно.

— Говорят уже потом, после чего-то. Не мог же я тогда рассказывать тебе о своём детстве?

— Почему же? — растроганно улыбнулась Женя-кариатида.

— Как, оценил мой сюрприз? — раздался голос за спиной у Владимира.

Владимир вздрогнул, обернулся:

— Ты о чём? Какой сюрприз? Вот Женя, узнаешь её в фате? Вот это так сюрприз!

— Я и говорю, — подтвердил Николай.

— Что… Что ты говоришь?

— Как — что? То самое. Женя моя невеста. Я хотел сделать тебе сюрприз и сделал.

— Ты… Очень последователен, — вымолвил Владимир.

— Да, — согласился Николай, — я очень последователен.

— А как же…

— Что?

— Ничего. Поздравляю вас. Женя, один лишь вопрос, и я поставлю свою закорючку. Он — молчал?

— Ты о чём? — забеспокоился Николай.

— Подожди! — пылко отмахнулся Володя.

— Да, молчал, — ответила Женя.

— И Нескучный?

— И Нескучный.

— Не надо плохо думать?

— Не надо, — попросила Женя.

— Хорошо, не буду, — обещал Володя.

Подъехали остальные участники торжества, зашли в загс. Володя, как обещал, поставил свою закорючку, а со свадьбы наскоро отпросился, чем вызвал небольшой конфуз.

По ходу скромного свадебного торжества Николай оставался грустен, почти печален. Удивительно, он так страстно добивался Жени, вытащил ее мольбами из Гусь-Хрустального, а теперь приуныл. Гости, стараясь его ободрить, кричали: «Горько, горько!» Коля целовал лицо Жени и чувствовал головокружение, будто он вскарабкался на пятиметровую статую и поцеловал ее в гранитные уста.

Печаль не избывалась. Коля тосковал без Володи, к тому же чувствовал себя кромешным предателем.

После свадьбы ходили нередко гулять в Нескучный сад, словно бы тайком проникали в прошлое.

Встретили однажды Владимира. Николай сначала обрадовался, но сразу встревожился.

— Ты следишь за нами? — спросил он.

— Что ты? Просто у меня нет Жени, как она есть у тебя, поэтому я гуляю тут один. Это же наши места. Мы тут с тобой гуляли после института. Сюда водили на свидания Женю.

— Что значит, на свидания?

— Но я ведь тоже её сюда водил.

— Мало ли. Ладно, Володь, действительно. Айда к нам. Ты не пошел на свадьбу. Это же неверное решение, надо было остаться. Теперь пойдем к нам.

— И что мы будем у вас делать?

— Раньше у тебя не возникали такие вопросы. Что делают вместе друзья? На то они и друзья, чтобы не задаваться такими вопросами.

— Но я ведь задаюсь, выходит…

— Ничего не выходит, просто ты обижен.

— Мне есть на что обижаться?

— Не знаю. Чего ты сейчас хочешь? Мы с Женей исполним любое твое желание, только бы ты не чувствовал себя последним человеком.

— А я чувствую себя последним человеком? Странно… Может быть. Может быть, ты угадал. Я про себя не угадал, хожу тут и гадаю про себя, а ты взял да сходу угадал.

— Коля! — предостерегающе обратилась Женя.

— Что случилось?

— Ничего. Что ты болтаешь? Зачем обижаешь Володю? Он гуляет себе, а ты его обижаешь. Выходной день, золотая осень, нагулянное с юности место, ему тут приятно, приятно одному, а мы к нему лезем с нашим счастьем.

— Нет, мне тут неприятно одному. Я вас не выслеживал, но я надеялся встретить здесь вас.

— Вот видишь! — заволновался Коля, — он надеялся! Ну чего ты хочешь, Вовка? Мы всё исполним. Мы сегодня волшебники.

— Я хочу, чтобы ты пошёл домой, а мы с Женей вдвоём побродили. Больше ничего я не хочу.

— Как — пошёл… Ну это ты….

— Ты ревнуешь, что ли? — улыбнулся мило Володя.

— Нет, я не ревную Женю даже к тебе.

— Почему — даже? — спросила Женя.

— Ты сама-то готова исполнить Вовино желание? — спросил, не отвечая, Коля.

— Я тебя предупреждала… А теперь — что? Теперь всё. Ты дал слово, а я должна его исполнять.

— Ты не должна, — сказал Володя, — ничего ты не должна, потому что ты это ты.

— Что это значит? — спросил Коля.

— Подожди!.. — велела Женя.

— Если только ты сама хочешь, — сказал Володя, — только если сама.

— А почему я должна хотеть с тобой вдруг гулять?

— Опять — должна… Ладно, до свидания, простите, если потревожил ваш восторг, — поклонился Володя и пошёл по тропинке.

— Подожди! — окликнула его Женя. — Я погуляю с ним, — сказала она Коле, — ведь это наш студенческий друг, а ему одиноко, и он чувствует себя от этого последним человеком. Если не поможем, какие же мы менделеевцы? Ты иди домой. Мы или вместе придем, или я приду одна.

— Хорошо, — согласился Коля.

Не оглядываясь, он пошёл домой. Ему среди желтизны осени было не легко, а как-то невесомо. С одной стороны, тяжело почему-то, с другой, он испытывал облегчение, связанное с услугой оскорблённому им другу. Услугой ведь предательство аннулируется, такая малая цена за предательство, которое тем тяжелее, чем невыясненнее его смысл. Как, собственно, он предал Володю? Тем, что женился? Но это же бред!

Женя обернулся, Володи и Жени уже в обзоре не было.

Они скоро спускались по склону к набережной.

— Зачем я тебе понадобилась? — спросила Женя.

— Я не знал, что вас встречу.

— Но ты ведь надеялся.

— Я и не надеялся. А так, предчувствовал.

— Поэтому чувствовал себя последним человеком?

— Что ты сейчас сказала?

— А что я сказала?

— Не знаю. Что-то странное. Ты сложнее нас с Николаем, хотя мы считаем себя философами.

— Вы же инженеры, а не философы.

— В нашем государстве инженеров слишком много, поэтому некоторые из них становятся философами.

— Всё правильно, вы проще меня, потому что философы стремятся к простоте.

— Я стремлюсь не к простоте, а к тебе. Но это бессмысленно, поэтому да, наверное, мне остаётся стремиться к простоте. Знаешь, почему Коля ушёл?

— Знаю.

— Нет, не знаешь. Он ушёл, потому что не выносит счастья с тобой. Я — лишь предлог.

— Неужели он так счастлив?

— Да, — Володя усмехнулся, — именно так. А я бы выдержал счастье с тобой.

— Почему?

— Потому что я последний человек.

— Не наговаривай на себя. Я всегда была уверена, что вы с Колей примерно одинаковые.

— Примерно — да. Быть последним человеком это небольшое отличие. Впрочем, Коля тоже последний человек.

— Почему это?

— Потому что он оставил тебя со мной. Ты ему это простишь?

— Да.

— Не надо так уверенно отвечать. Подумай. Или ты настолько нас обоих презираешь?

— Я об этом действительно не думала… Наверное, да, если честно, я вас презираю, а точнее жалею, примерно одинаково. Может быть, если бы не он, а ты приехал в Гусь-Хрустальный, я бы вышла за тебя. Но сейчас ты другой. Ты говоришь о том, о чем нельзя тебе говорить, о чем ты не должен мочь говорить, но ты, оказывается, можешь.

— А что если ты меня ждала два года в Гусь-Хрустальном? Приехал Коля и ты вышла за него, потому что думала, что мы похожи?

— Не знаю… Я никого из вас там не ждала.

— Ну а вдруг?

— Вдруг… Ты злой.

— Допустим.

— Ты злой — потому что меня так любишь?

— Да.

Женя ободряюще взяла Володю за руку.

Ночью Николай приехал к Владимиру.

— Где Женя? — спросил он на пороге.

— Не волнуйся, она здесь, — ответил Владимир.

Коля попытался войти в квартиру, но Володя преградил ему путь. Коля посмотрел на Володю с ужасом. Развернулся и убежал вниз по лестнице.

3

Утром Женя приехала, стала собирать вещи. Коля бледный сидел на кухне.

— Ты, я так понимаю, к Владимиру, нацелилась?

— Нет. Я ухожу от вас. Не от тебя, а от вас. Я поняла, что я презираю вас обоих. Как презирала в институте, так и презираю. Ничего не изменилось. Вы оба — последние люди. Вы вдвоём не составляете одного полноценного мужчину. Но при этом вы вдвоем проведете кого угодно. Флаг вам в руки! Думаю, я не последняя ваша жертва. Не знала, что мужская дружба — такая мерзость.

— Что ж, уходи.

— Иного я от тебя и не ждала. Ты же вчера знал, что будет.

— Нет, я не знал.

— Знал! Если я останусь, ты зачахнешь, потому что потеряешь свой восторг. А мерзость вашу извиняет только ваш общий восторг.

— Женя ушла с чемоданом.

Она вернулась на завод в Гусь-Хрустальный.

Николай пришёл к Владимиру.

— Ты что пришёл? — спросил Владимир грустно.

— Убить тебя, — объяснил Николай.

— Давай. Чем, ножом? — поинтересовался Владимир.

— Да, ножом.

Николай достал нож.

Владимир встал перед ним с расправленной грудью.

Николай замахнулся, но по короткой дуге с криком ударил ножом себя в бедро. Полилась кровь. Владимир усадил друга, заставил его стянуть штаны, обработал рану.

— Я поеду в Гусь-Хрустальный, — обещал он, — я верну её для тебя.

— Да зачем она мне! Я всё равно её буду любить, так зачем она мне рядом? Мне жальче, что я потерял тебя.

— Меня ты не потерял. Мы можем ненавидеть друг друга, но мы всё равно останемся друзьями, потому что наш восторг сильнее нашей ненависти. И сильнее нашей любви к Жене.

— Это ты ей сказал про восторг? — спросил Коля.

— Нет, это она мне сказала про наш с тобой восторг, она, — ответил Володя.

— Но тогда, в Нескучном, ты про него сказал.

— Я сказал про ваш с ней восторг. Я ошибся, а она поправила.

Менялся строй. Друзья напряжённо наблюдали за действием своего заговора.

Но — как, опять же спрашивается, его идея может распространиться без разглашения? С помощью волевого напряжения. Смысловое наполнение идеи размагничивает самою идею. Чем идея бессмысленней, тем сильнее она воздействует на умы, потому что уму нужна форма, а не содержание, форма, в которую он вместил бы уже собственное содержание. Человек страдает не от отсутствия мыслей, проще говоря, не от глупости, а от бесформенности своих соображений. Он вечно хочет собраться с мыслями и вечно у него не выходит.

Люди очень зависят друг от друга, они объединены цепной реакцией чувств: страхом, возмущением, ликованием. Чаще неосознанно, человек примеряет на себя состояние другого человека и, если оно ему подходит, перенимает его.

Так и состояние чистого заговора проникает массы как наиболее выгодное и счастливое для масс.

Владимир и Николай вышли на пенсию. Дошло дело до раздачи бесплатных газет. Но и тут был расчёт. Идея чистого заговора, основанная на явлении полного внутреннего отражения, реализовывалась при бесплатной раздаче особенно очевидно.

Наиболее наглядно она действовала при отказе прохожих от газет. Когда человек отказывается, ему всегда чуть-чуть да совестно, и тут — бери его голыми руками!

Друзья верили в свою идею абсолютно, потому в бедах Отчизны винили себя: значит, нарушили они совершенную чистоту заговора, их-то задачей, в отличие от остальных, было сохранение нетронутой формы, свободной от содержания. Говорили они о чём угодно: о политике, об астрономии, о природе и о поэзии, но всякий разговор был прекрасен, значителен более всего тем, что за ним стояла нетронутая чистота заговора. Или эти тихие люди и сами не осознают чистый безупречный заговор, соединяющий их.

Емельян МАРКОВ

Марков Емельян Александрович. Прозаик, поэт, драматург, критик. Родился в Москве в 1972 году. В детстве и юности жил в деревне на Верхней Волге. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького в 1998 г. Член Союза писателей Москвы, Союза российских писателей, Русского ПЕН-центра. Лауреат Царскосельской художественной премии 2007 года. Автор пяти книг.