Ушли Джейн Биркин и Милан Кундера

На минувшей неделе почти незамеченными за военными сводками прошли два убавления. В европейской, да пожалуй, и мировой культуре. Не сомневаюсь, что найдутся островитяне, готовые и тут отвернуться: мол, пусть тамошние «духовно мёртвые» хоронят «своих» мертвецов. Категорически не соглашусь ни с первой частью фразы, ни со второй. СССР, наша подлинная, неразменная родина, только тогда был силён и умён, когда ощущал родство со всем прогрессивным человечеством и не делил на своих/не своих мастеров художественного слова, какими бы чуждыми социализму сами они себя ни считали. Когда приехавший сюда Ив Монтан, другие певцы, артисты, режиссёры или, например, французские докеры и шахтёры увозили с собой впечатления от общения не с «дорогими руководителями», а самыми простыми трудящимися, посещали рабочие городки. Об этом, в частности, писал цветной журнал «Советский Союз». Верно, и здесь были нежеланные персонажи – однако даже панк-идол Игги Поп и Дэвид Боуи в пору своей популярности в США и Европе, и неузнаваемости в Москве, преспокойно разгуливали по Красной площади и ГУМу, чему есть фотосвидетельства…

Шестнадцатого июля в Париже умерла Джейн Биркин. Её знают больше как киноактрису, ведь Джейн начинала сниматься у самого Антониони в «Фотоувеличении» (1966), но она и пела, и писала замечательно: её двухтомный дневник разошёлся миллионным тиражом ещё до перевода на русский, и издание его в России (2022), скорее всего, даст такую же статистику. Чаще всего её имя упоминают рядом с Сержем Гинсбуром, однако она и до знакомства с ним на съёмочной площадке успела: состояться как актриса, побывать замужем, стать матерью и «иконой стиля», как выражаются таблоиды. Стройная, умная, с лучезарными зелёными глазами, улыбчивая, Джейн Мэлори Биркин стала символом женской самостоятельности и социального оптимизма не только европейского масштаба. А её общественная борьба с собственными, французскими националистами-консерваторами и конкретно с Мари Ле Пен (2017) – стала венцом в политической биографии.

По убеждениям Джейн была последовательно левой, интернационалисткой. Вот фрагмент её интервью «Известиям», данного во время пребывания с концертом в Москве в 2009-м (отвечает на вопрос о событиях, похожих на нынешние французские погромы и грабежи):

Ситуация зрела 30 лет. Это же как надо было достать людей, чтобы они пошли жечь собственные машины, школы… Люди живут в нищете, всеми забытые, в ужасе этом нечеловеческом. Мы все, конечно, рождены равными, но если ты пойдёшь устраиваться на работу и тебя зовут Мухаммед — шансов немного. Нет, ну правда! А если ты к тому же в тюрбане? В Англии, скажем, такого быть не может — там такого работодателя в два счета засудят. Конечно, в королевстве тоже не всё слава богу, но, по-моему, иммигранты там всё-таки чувствуют себя британцами. Вот я позавчера видела по телевидению лондонских мусульман, которые митинговали и говорили: «Уберите наших солдат из Ирака». Наших, понимаете?! А эти подростки в пригородах — они себя французами точно не чувствуют…

Как актриса Джейн прожила плодотворнейшую жизнь. Список фильмов, в которых за полвека (1966-2016) она снялась, составляет более полусотни, если считать эпизоды и сериалы – то есть в среднем по фильму в год. Наград её, как французских, так и международных – не счесть, википедия вам в помощь. Альбомы продолжала записывать вплоть до десятых годов, не забывая воспитывать внуков и делая фильмы даже о своей семейной жизни. Так что Гинзбур, с которым она даже не заключала брака, вряд ли может быть мерилом по отношению к этой поразительной личности.

Вот фрагмент из того же интервью 2009-го, до этого она была тут уже три раза, включая СССР, сама речь её непосредственная, прямая завораживает:

Я готова петь и в Сибири, только устройте мне там концерт, о’кей? Я бы всю Россию объездила, только позовите. Здесь нашлось место и нашлись люди, ну и большое им спасибо. Даже если это окажется какой-нибудь шикарный клуб… Но, учитывая, что сейчас зима, и это первый раз, я готова петь где угодно. Я четыре раза была в России, и все время русские были ко мне так добры! Господи, я хотела хоть чуть-чуть выучить русский! Вот мы как-то были с моей мамой в санатории в… как это… вы должны знать… польяна?

Известия: Ясная Поляна?

Биркин: Да! Я помню, с утра пошла чистить зубы, и мне все полилось на ноги — раковина была не подсоединена. Очень благородное, трогательное заведение. Моя мама, которая всё-всё знала про Толстого и Чехова, танцевала там под музыку, которая лилась из репродукторов. А мне почему-то было очень грустно, и я сидела на скамейке рядом с каким-то русским, у которого, знаете, осталось всего два зуба. И он вдруг меня приобнял и сказал: «Йа вас лублу!» — представляете? И на душе так тепло стало — мне ведь только Серж так говорил. Или вот вчера в отеле леди, которая торговала газетами, то же самое мне сказала. И мужчина в Киеве, который продавал черешню. Всё-таки теплота и гостеприимство, которые здесь от людей исходят, они какие-то невероятные, нигде в мире таких нет.»

Вот так! Не была нам Джейн чужой, совсем не была. Как и любой прогрессивно мыслящий интернационалист.

Поскольку с её дневниками я ещё не знаком, но к обоим томам давно приглядываюсь, завершаю краткую экскурсию в биографию яркой уроженки ХХ века и перехожу к более известному мне другому парижанину. Причём эмигрировал он во Францию в год моего рождения…

***

12 июля умер Кундера.

Не смотря на то, что он был много старше Биркин, Милан Кундера начал публиковаться как прозаик как раз тогда же, когда Джейн стала сниматься, они оба «шестидесятники». Его роман «Шутка» вышел в 1967-м. Тут мы, конечно же, не обойдём темы менявшихся убеждений писателя. Он был активнейшим общественным деятелем «Пражской весны» 1968-го, по повестке противоположной «Парижскому маю», в котором участвовала и Биркин. Начинал же Кундера в 1950-х как коммунист, эссеист и энциклопедист, и изнутри компартии хотел проводить демократизацию, которая и привела к известным событиям, потребовавшим ввода войск стран Варшавского договора. Кстати, все нотки из «гаммы» будущей нашей перестройки прозвучали уже там: гласность, многоукладность экономики, многопартийность. Дело твёрдо шло к отстранению Дубчека и партии от власти, причём изнутри компартии, и Брежнев показал поразительную выдержку, терпение и демократизм (!) в принятии решений (имея уже пример венгерского фашистского мятежа 1956 года)…

Но этим эпизодом судьба писателя не исчерпывается, хотя и выходит на иной уровень слышимости. Да и эпизод стоил, в итоге, Кундере гражданства ЧССР. Но это были мягкие брежневские времена, ему дали выехать из страны негромко, как Солженицыну и Лимонову. Хотя, до этого и профессионально как преподавателя и как писателя «прижали» (изымали из библиотек книги, не печатали). Но выпустили, а гражданства лишили только в 1979-м. Слава Кундеры тем временем гремела по всему миру: аура гонимости и инакомыслия дала ему высоченный взлёт как «первая ступень». Однако не будь его книги литературно ценны, дальше бы «ракета» не полетела…

Предполагаю и тут удивление: коммунист пишет об антисоветчике?

А кому же ещё писать? Никто не внимателен к вам настолько, насколько может быть идейный антагонист. Тем более что убеждения Кундеры менялись не в личном вакууме, а в плавильне всемирно известных событий. Об этом – его экранизированное произведение, которое вспоминают первым при звучании фамилии.

Прекрасно помню, кто мне первым дал почитать то дешёвое издание серии «Азбука-классика» — однокурсница Лена Козицкая, мы сидели на лекциях за одной партой, год был примерно 1997-й. Обаятельная и по-весёлому манерная брюнетка Лена раскрыла, чем обаял её писатель: на его фото в светлой майке с сигаретой, в глазах на морщинистом уже лице горела «самая сильная сексуальность», как она выразилась, Интеллект!

Верно: своей просто выстроенной и легко уводящей в глубины познаний писателя речью, Кундера погружал в собственный, ещё в ЧССР «нажитый» вместе с бесплатным образованием по библиотекам энциклопедизм. А точность эпитетов его вполне состязалась с набоковской. В романе «Жизнь не здесь» он показал во многом себя студенческого возраста, свои литературные пристрастия (противоположные соцреализму). Без этого романа мы бы меньше знали о ЧССР и всём разнообразии, социалистическом (да-да!) богатстве выбора личностного развития. Которое, в свою очередь, запросто могло при коллективной уже детонации разрушить базис, на котором зиждется.

Как бы местами ни обжигал нас ядом сперва локального антисоветизма, а затем и отрицания коммунизма как вектора общественного развития Кундера, он сильнейший прозаик второй половины минувшего века. Обойти его речь, просто обозначив ярлыком враждебности, нежелательности, – нельзя. Его нужно, как Ленин и завещал в таких случаях, – прочесть всего, делая заметки на полях. Ведь и среди его же художественных удач, некоторые евро-политкорректности или, наоборот, колкости в адрес СССР – будут выглядеть нелепо, мелко. Он не ставил такой литературной задачи, как Солженицын – мстить за лагерника-себя всей стране до полного её уничтожения, Кундера лишь походя клеймил «тоталитаризм» за его «несвободы», вынося при этом экзистенциальное за рамки марксистского дискурса, в Личное. Примерно как это же делал в кино офранцузившийся поляк Кесльевский.

Но в мире воплощённых идей невозможно критиковать реальный социализм слева (а именно такой критики, по идее, надо ждать от члена компартии) без правого поворота: уходил Кундера постепенно, особенно эмигрировав, в апологетику частной собственности и приватности, то есть капитализма, права эксплуатации человека человеком. В одном из поздних его произведений «Подлинность» можно встретить даже одобрение чешской реституции: возвращения прежним хозяевам обобществлённых в ЧССР помещений, средств производства! Так что если Биркин была с Латинским кварталом и бастующими профсоюзами в своём 1968-м (у той «недореволюции» были громкие лозунги, но мало сил и воли к власти, а ФКП посчитала студенчество предместий и Сорбонны взбесившимися детьми буржуев), то Кундера уже тогда начинал двигаться в противоположную национализации и социализму сторону.

Однако сейчас мы вспомним не суетное в его биографии, а нетленное.

Признаюсь для начала, что не считаю замешанную на ницшеанстве (а чем же ещё вытравливать диалектический материализм, как не лютым некритическим идеализмом, то есть волюнтаризмом?) политически желчную и эротически философскую «Невыносимую лёгкость бытия» его лучшим произведением. Роман хронологически «окружает» проза более цельная и целебная, что ли. «Книга смеха и забвения» с её сюрреалистическим ответвлением, как и «Бессмертие» (не смотря на эссеизм последней) – куда ярче и глубже.

Экранизация «Невыносимой лёгкости» 1988 года очень примитивна с точки зрения романной политической линии-составляющей. И внимания, как и оттенков прочтения, произведению экранизация не прибавила: дала обе линии романа, личную и общественную, настолько плоско, что они распались, не сплелись.

Тема «Пражской весны» и её пролегоменов, запечатлённая лишь в этом романе, однако, так и следовала за писателем, и таки настигла уже в весьма преклонных годах. В 2008-м ему уже из Чехии, из тамошнего Института изучения тоталитарных режимов (звучит?) припомнили, как в 1950 году он донёс полиции о диссиденте Мирославе Дворжачеке, который сначала бежал в ФРГ, а затем тайно вернулся в Чехословакию, уже в качестве агента американской разведки… Информацию эту и опровергали (Кундера) и проклинали сами чехи, и заступались за честное имя писателя нобелевские лауреаты, причём вполне левых убеждений – Маркес, Памук… В 2019-м политэмигранту Кундере было возвращено чешское гражданство, но он остался жить в Париже, где и скончался.

Бытие писателя, осознанное им в категориях идеализма (конкретно-исторически — контрреволюционных перемен, сильно сбивших ориентиры социального прогресса и саму идейную идентичность европейских интеллектуалов) – вышло длительным вопреки гонениям, наполняло силой художественного слова, которое всегда обобществляется… Ушёл Кундера в возрасте практически Маркеса, зная, что ничего нового не напишет. Однако и то, что он написал, издал на многих языках мира за десятилетия до кончины – повод для личного оптимизма, приятия «сносной тяжести небытия» (как переименовал при пересведении и переиздании со временем альбом «Гражданской Обороны» Егор Летов – видимо, тяготясь постмодернистски-чужим названием-цитатой).

Дмитрий ЧЁРНЫЙ