Двести десять лет назад, 15 октября 1814 года, родился в Москве Михаил Лермонтов. Дом, в котором он родился, простоял до конца 1940-х, когда в пролетарской столице было начато строительство высотных зданий, названных вскоре сталинскими высотками. К дому, стоявшему через Новобасманную напротив Института благородных девиц (Запасной дворец), относились с вниманием, однако высотное строительство, как этап принципиально нового оформления Москвы, всё же потребовало снести дорогой москвичам и всем советским гражданам дом.
Вот он, слева, трёхэтажный дом, где родился и рос Лермонтов, мы недавно невольно (анонсируя мою экскурсию) его показывали. На месте Института, как бы надстроенный над ним (оригинальное решение архитектора-конструктивиста Ивана Фомина, «дом-паровоз», как его поначалу называли) — НКПС, Наркомат путей сообщения. На фото примерно 1938-й (по строительным лесам видно, что «сращение» часовой башни и бывшего, надстроенного, здания с дортуарами Института — продолжается, а перестраивали дворец долго, с 1932 по 1938-й), когда машин было настолько мало в столице, что пешком перейти Садовое кольцо в районе Красных ворот ничего не стоило…

Как величайший поэт своей эпохи, во многом опередивший времена дремучего царизма и предсказавший демократические, революционные перемены в России, Лермонтов конечно был дорог советским потомкам даже топографически, так сказать, даже местом, где родился. Поэтому на стене высотки первой (ещё до мемориальных досок, конечно же) появилась гравировка, изображающая его дом, а станция метро, строившаяся одновременно с высоткой (с использованием новейших технологий замораживания почв), была названа «Лермонтовской».
Памятник Лермонтову в сквере между НКПС (МПС, ныне — РЖД) и местом, где он родился, появился более чем на десятилетие позже высотки, уже в 1965-м, и стал для поэтов, экскурсоводов и влюблённых культовым местом (у меня в 1-й части «Поэмы столицы» там встречаются Тон и Тан тёплым августом 1998-го). Таким образом вместо снесённого дома, где поэт родился, Москва получила и новый топоним, и памятник… Однако декоммунизаторы (1990-1994) топонимики пролетарской столицы не пощадили даже «Лермонтовскую» — неисповедимы пути логики первого «демократического» мэра Гавриила Попова, мэра второго, Лужкова, и помогавшей им реакционной «интеллигенции» (Музыкантский, Платонов, Москвин-Тарханов и прочие «демократы» первой волны)!..
Предположим, что стародавнее, из «раньших времён», досоветских, название «Красные ворота» представлялось Попову и Ко очень дорогим москвичам — но вряд ли оно дороже Лермонтова всё-таки. Вопрос этот (возвращения имени станции, под которым она и строилась), однако, ни разу не поднимался ни в Мосгордуме, ни в мэрии, ни в Депкульте столичном — хотя, политическая подоплёка тех бредовых переименований улиц, станций, площадей давно ушла с повестки дня. Тогда настойчиво вытеснялось любое советское — жертвой пала даже улица Чехова, исторически с ним связанная (в большинстве домов там он снимал квартиры). Но сейчас не о головотяпстве в топонимике, сейчас о Лермонтове.
Наш постоянный автор Ольга Дьякова подготовила к дате тематическую подборку стихов. С радостью предлагаем их вашему вниманию. Вообще, такая практика «стихоколумнИзма» до сих пор памятна мне разве что в газете «Завтра», где работал уроженец Донбасса Евгений Нефёдов, ставший уже после публикации подборки стихов в «Нашем Современнике» (2005) моим «крёстным» и политическим покровителем в среде литераторов-патриотов (стих «В каждый джип — гранату, в каждый банк — снаряд», конечно, вызвал бури негодований — включая статью Сергея Сергеева в «Москве», в защиту джипов и господ…). Впрочем, сегодня не последователей революционно-демократических традиций русскоязычного стихосложения день рождения, а день рождения Лермонтова.
Д.Ч.

ЛЕРМОНТОВ
Он ощутил ещё вчера
Немое недоверье к жизни.
Дым от военного костра
Перекочёвывал к Отчизне.
Далёкий слышался обвал,
Где со скалы срывался холод,
Суля небесный перевал
Корнету*, что силён и молод.
Между боёв, в чужом краю,
В альбоме множились рисунки…
Он сослан смерть найти в бою
По государевой задумке.
И желтоватая Кура
И сине-чёрная Арагви
Текли из-под его пера,
Неистощимы, словно клятвы.
А впереди светилась грань,
Куда не предъявляют пропуск.
Закаты сотканы из ран,
И с высотою рядом – пропасть.
____________________________________________________
* В первое пребывание Лермонтова на Кавказе, он был
В чине корнета лейб-гвардии Гродненского гусарского полка.
***
В поэте спит повадка рыси,
А где охота – там огонь.
Воитель Слова независим,
Заветом строк вооружён.
Ему богами брошен вызов –
Незамедлителен ответ.
Словесный труд безумью близок,
И гению – пощады нет.
Он рок предчувствует вначале,
Готовно жертвенность неся.
И демон прячется за скалы,
Ночные выждав небеса.
Кто хочет обладать поэтом –
Не получает ничего.
Властитель тайн ревниво слепнет
При появлении его.
***
«Жизнь – вечность, смерть – лишь миг».
М. Ю. Лермонтов
В таинственной музыке мира
Покоем звенит тишина.
И строем завещанной лиры
Нам чувственность строчек дана.
Избыток открытого цвета
Рождает томительный стих.
Смерть истины – вне человека,
Что «волен» в ошибках своих.
И если заглянешь за образ,
Спонтанно познаешь себя.
Героя бесстрашного тонус
Войдёт в твою кровь навсегда.
Лежит невесёлой дорога –
Безмерного времени нить.
Ничем, как вмешательством Бога
Строфу не могу объяснить.
***
Затянулась дуэль молодого поэта,
Две минуты прошли в тишине ожиданья.
Он спокойно смотрел в чёрный глаз пистолета…
Над ущельем простёр крылья демон печальный.
Поднимались с Бештау свинцовые тучи
И тянулись грядою над ближним Машуком,
Предвещая тяжёлый конец неминучий
Краткой жизни, им названной глупою шуткой.
Ливень бил по убитому долго…
И в муках
Мир природы противился часу ухода.
Он рождал себя заново в вечности духа
Пред бессмертной водою, лишённою брода.
СОН О СНЕ
«В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я… »
М.Ю. Лермонтов
Орфей российский видел сон,
Что в поединке не спасён.
И сон внутри другого сна
Плыл прозорливостью ума.
Ночь до конца не досмотреть.
Тень пела – всё устроит смерть,
И предназначенный уход
Любовь догонит в свой черёд.
Но ветер сбивчивый, скорбя,
Стремился с родины в края,
Где не могла его ладонь
Унять далёкой девы стон.
Не прерывался сон о сне,
Созвучный горестной волне,
Несущей на конце строки
Жар удивительной руки.
***
Поэт шлифует мир строкой
И не уходит на покой, –
Стремится творчества боец
До смерти петь борьбу сердец.
Открытый слог, горящий взгляд,
Собою закрывая ад,
Пиит прольёт стихи дождей,
За облаками став сильней.
ПОЭТ И БАЛ-МАСКАРАД
Гусар* пришёл в обличье звездочёта,
Затмив другие маски силой звёзд.
Хоть скрыты лица – выдаёт их шёпот,
Сравнимый с прониканием заноз.
Притворщики провидца вопрошали, –
Из рукава тот счастье раздавал.
А над его стезёю небывалой
Взошёл Аль-гуля** алчущий оскал.
Пока оракул следовал созвездьям,
Враг против неба выставил ладонь.
Но мастеру давно открылась бездна,
Селена*** масло подлила в огонь.
Он призывал в помощники светило,
Что наделяет смертного душой.
Оно к таланту отнеслось ревниво,
Не защитив от зависти людской.
__________________________
* Лермонтов пришёл на маскарад в костюме звездочёта.
**Звезда аль-гуль в переводе с арабского – злобный дух, чудовище.
*** С др. греч. «Луна».
***
Идея женщиной царила в голове
Невоплощённою, но зримою вполне.
И как влюблённого его не покидала,
Дух устремив к дерзанию Дедала.
Вокруг земная проносилась суета,
Но всё весомее казалась высота.
И на воздушной, неосознанной волне
Не соглашался ум быть с чувством наравне.
***
В ущелье вода падёт с высоты,
Уже на лету превращаясь в пыль.
Так жизнь, разбиваясь о берег мечты,
Став белым песком, между пальцев бежит,
А даль горизонта – морская синь –
сгущается до черноты.
Но вечером – звёздный поэта плащ
На небе увидишь ты,
Отогреваясь: «Откуда взялась
Любовь такой высоты?».
***
Плыл сонет против теченья
Прописных нравоучений.
Лишь в искусстве нет старенья,
Заурядных измышлений.
Воскрешать ушедших предков
Одному уму подвластно.
Только бы предельно метко
Взгляд охватывал пространство.
Мастер сердце истязает
Беспрерывно, ежечасно.
И никто не обещает
Неожиданного счастья.
***
Широким взмахом крепких крыл
Певец огня эфир ловил
В неубывающей ночи.
В стихах – кричи, с людьми – молчи.
Творенье не утратит власть –
В нём одержимость есть и страсть.
Но чародеи тайны вновь
Придут высмеивать любовь.
Поэта победить нельзя,
А впрочем, есть ещё друзья.
Никто не любит за талант,
Зато лукавству – лучший фант.
Сиял последний след зари…
Он ждал, чтоб мир заговорил
На языке влюблённых губ,
Взаимного движенья рук…
***
Ты не сдерживал натиск поэзии,
Обретая бессмертья размах.
И перо – словно месяца лезвие
Засияло на звёздных путях.
У созвездий – другие названия,
Изменённый оттенок луны.
Встал поэт на пути созерцания
По ту сторону света и тьмы.
Задержись, колесница Поэзии,
Возле рано истлевших гробов.
О тебе не напрасно мы грезили
И ловили улыбки богов.
Ты не сдерживал натиск поэзии
Вспоминая родительский плач.
Проносилось сквозь тучи прозрение
Как разрезанный молнией плащ*.
__________________________________________________________
* В детстве у Лермонтова было видение, что на него в грозу несётся
в виде страшного облака разорванный плащ.
***
Тоску разлуки ощущая,
Он напоследок рисовал
Деревья северного края,
Последний Родины привал…
Карандашные эскизы
Придорожных тополей
В непогодные сюрпризы
Бредят чернотой полей.
Ранний месяц – рыбий контур
Через марево плывёт,
Проникая в хаос комнат,
Призывая вверх, вперёд!
От ядра земли – к вселенной
Бьёт невидимый разряд
Человеческих умений
Переделать всё подряд.
***
Не искушая разум играми,
Решал художник вечный спор,
Что соразмерен с «казнью иглами»,
Но эта казнь – врагу отпор.
На долгой ноте погружения
Ему открылся мир иной.
И лёг на воды отражением
Недосягаемый покой.
ЧИТАЯ ЛЕРМОНТОВА
Прошли две ночи и два дня
На высоте воображенья.
Герой парил во временах,
А с ним и демон обреченья.
Вдали мерцает Млечный Путь,
И дух мой изначально огнен.
Потёмки, искажая суть,
Готовы выброситься в окна.
Поэты побеждают страх,
Слагая гибельные гимны.
Судьба проносит серп в руках
И жнёт «подаренные» жизни.

Замечательная подборка. Разнообразно и энергично.
спасибо! передам Ольге (она сама тут не отзовётся, но со смартфона читает)
Тексты — на грани рассудка.
так это наверное хорошо! (по моим меркам это ещё не та грань рацио и иррацио, на которой чарующе выплясывал самый ранний Леонид Губанов, но местами — рядом))
Лермонтов меня всегда чем-то пугал. В юности — меньше. Но всё-таки… Был коротенькие период, когда мы с ним видели мир одинаково серьезно, даже угрюмо. Но у меня прошло) Очень интересно, что Лермонтов — вот поди пойми — то ли рано повзрослел, то ли наоборот не повзрослел, оставшись 15-летним угрюмцем? Не понимаю, боюсь этой глубины. И люблю, и страшно.
Елена, многие при оценке Михаила Лермонтова примеряют на него образ Печорина из «Героя нашего времени». Однако за циничным и холодным человеком, презирающего женщин своего круга, каким видится Печорин при начальном прочтении, таится совестливый и небезразличный к порокам своего времени творец.
Дело даже не в Печорине. Но лермонтов весь очень недоговоренный. Вот Пушкин, например(может, я и не права, но мне так представляется)… У него всегда очень конкретна мысль. И закончена. И как бы эта мысль ни звучала, в ней всегда принятие мира и жизни. Лермонтов этим миром не доволен. «Мятежный» — очень точное слово.
совершенно верно, «незакрытость гештальта» у Лермонтова почти всегда — кстати, Печорин тут вполне он сам… однако как он попрощался с Пушкиным! думаю, революционно-демократическая традиция в нём проявилась и с него повелась даже ярче, чем с «Во глубине сибирских руд» — именно мятежный, демонический в том смысле, что не приемлет царственной (и божественной) благодати и видит в первую очередь невзгоды мирские
лично я как-то ещё в школе для себя выбрал Лермонтова, оглядываясь на излишне популярного Пушкина… (выбор мнимый, а ля Beatles or Rolling Stones)) — но именно эта мрачность и манила… что-то дружественное пубертату было в ней
МАШУК
Здесь, за глухой стеной Кавказа,
за Лермонтова от души я вмазал…
После Машука
у меня тяжелая рука…
Через годы
я потащился не на воды,
а в лермонтовские места,
и водка для меня – вода.
На месте Лермонтова дуэли
побыть мне надо одному,
экскурсии осточертели.
С собой возьму,
пойду, поддам,
свой вечный долг ему отдам…
Ничего
я не люблю, кроме него.
Нет тяжелей духовных мук,
как подниматься на Машук.
С тоскою звездною во взоре
тут выплачу все свое горе…
Нарзан вскипает пузырьками.
Я до рассвета просижу,
стихи мешая со слезами,
что пережил — не перескажу.
«Валерика» с самим с собою
и не читаю – просто вою…
Завыл из «Демона» слова,
и он явился, стало жутко,
и загудела голова…
Свиданье с демоном — не шутка.
(Гуляющие под луной
нас обходили стороной…)
Меж нами — бездна расстоянье,
хотя глаза в глаза глядим,
я вижу глаз его сиянье,
но пропасть между мной и им.
Касаюсь я его одежды,
но нету никакой надежды
хоть что-нибудь постигнуть тут…
Эх, жаль, что демоны не пьют…
Я б развязал ему язык,
но мир от демонов отвык.
Не нужно ничего, конечно,
когда в распоряженье вечность.
Уходит бездна мирозданья
в тупик бескрайний мировой…
Печальный демон, дух изгнанья,
всегда передо мной:
мучительно сомкнул он руки
и смотрит в никуда,
как Михаил увидел Врубель,
или летит туда…
Но и поверженный во мгле
не потерял над миром власти,
навек распавшийся на части
с застывшей думой на челе…
Я трогаю его хламиду,
но бездна между им и мной,
и исчезает он из виду
в безмолвной вечности глухой…
На Машуке
гряду Кавказа вдалеке
я вижу лермонтовскими глазами.
Нет видения своего.
Глотаю водку без нарзана.
Во всем величие его.
Здесь все ему принадлежит,
вершин заснеженных громада
при имени его дрожит…
Он есть — и ничего не надо.
Ах, как бы я его приветил,
когда б его живого встретил,
какие б я слова сказал,
каких Кавказ еще не знал…
Нет настоящего уже,
Бештау из папье-маше.
Внизу, в пределах Пятигорска,
экскурсии толчется горстка.
Нет к истине любви на свете,
какой была она в поэте.
Притягивает в мире этом
всех место гибели поэта.
Без него
наш мир не значит ничего.
Цитируют экскурсоводы
его страниц из года в годы
не потускневшие слова,
страницы вечного романа,
что, как Эльбруса булава,
сияет вечно за туманом.
А у медовых водопадов
живого Казбича видал,
заметил также Азамата,
Печорин лишь не попадал.
Здесь каждая вторая Бэла,
встречаются и княжны Мери,
и в кардинальской шапке белой
стоит Эльбрус заледенелый.
Грушницких толпы, но обидно —
нигде Печорина не видно.
Печориных перестреляли
еще в 17-ом году,
о чем свидетельствуют дали
у гор великих на виду.
С подругой поделился этим,
она в ответ сострила мне,
что без Печорина на свете
меня хватает ей вполне…
Ее я юмор оценил
и плюнул со скалы отвесной
и долго за плевком следил,
плевать с Эльбруса интересно.
С высот немыслимых Кавказа
я не плевал еще ни разу
на головы моих врагов
и счастлив, просто нету слов.
Кавказ, сокроюсь за твоей
стеной от литературных вшей.
Как перси Бэлы ледяной,
Эльборус в вышине двуглавый
сверкает, вечно молодой,
в сиянье лермонтовской славы.
Вся жизнь моя прошла б напрасно
без этой красоты атасной,
не даром за нее под солнцем
всегда горой стояли горцы.
Но Лермонтов им, между прочим,
башки лихие отрывал,
когда служил в горячей точке,
но и при этом уважал.
И горцы Лермонтова любили,
Кавказ души не чает в нем,
гордится им.
Зато убили
его свои под Машуком.