Автор: 26 апреля 1986 года произошел взрыв четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС, реактор был полностью разрушен взрывом, в окружающую среду выброшено большое количество радиоактивных веществ. Авария расценивается как крупнейшая в своем роде за всю историю атомной энергетики по количеству погибших ликвидаторов – за 3 месяца скончался 31 человек, 134 перенесли острую лучевую болезнь в той, или иной степени тяжести. И через 36 лет зона вокруг четвертого блока не пригодна для проживания…
Судьба свела меня с Героем России Владимиром Ришадовичем Алимовым в ходе второй военной операции в Чечне. Именно там он совершил свой подвиг – спас под шквальным огнем боевиков летчика сбитого штурмовика «Су-25» и поисковую группу десантников. Сверхперегруженный «Ми-8» Алимова, получивший более тридцати пулевых пробоин, после возвращения на базу был признан неремонтопригодным. Но я тогда не знал, что этот скромный и дружелюбный в общении человек ранее принимал участие в тушении ядерного реактора в Чернобыле, но официально так и не стал ликвидатором. Предлагаем вашему вниманию интервью с летчиком Алимовым о тех событиях.
Светился как сварочная дуга
— Владимир Ришадович, когда вы прибыли в зону чернобыльской катастрофы?
— Это было 28 апреля 1986 года. Каждому экипажу выделили по одному дозиметру 49-го года выпуска. Но надеть защитные костюмы нам не дали. Как были в форме, так всей группой погрузились в вертолет МИ-8т и полетели на рекогносцировку реактора. Взлетели. Набрали высоту 200 метров и пошли на подстанцию, стоявшую метрах в пятистах от реактора. Подстанция обозначала начало боевого пути. Именно на нее должны были выходить все экипажи, работавшие в радиационной зоне для соблюдения мер безопасности, чтобы не пересечься курсами с другими вертолетами. Прошли над реактором. Смотреть вниз было невозможно от близкого и сильного свечения — как от сварки. Высота от вертолета до реактора не превышала 80 метров. Далее полетели в поселок энергетиков Припять. Раздув радиоактивную пыль мощным потоком от винтов, сели на цветочную клумбу в центре вымершего города у горисполкома. Потом облетели вокруг реактора для ознакомления с местностью. Прилетели на площадку «Кубок». Вышли из вертолета. Я спросил у борттехника: «Сколько показывает дозиметр?» Он ответил, что, за полет дозиметр набрал 14 рентген. Вот так мы получили свое радиоактивное крещение.
— Какой груз вы сбрасывали в реактор?
— Технология работы была такая. Засыпали в мешки слои песка, затем несколько свинцовых болванок, далее снова слои песка, и т.д. Затем расстилали парашют, предварительно отрезав парашютную систему с ранцем и одну из строп. Складывали на полотнище тяжелейшие, по 100 кг мешки с песком и свинцом, заворачивали края и обвязывали получившийся тюк. Очередной вертолет приземлялся над приготовленным грузом. Рабочий подлезал под брюхо машины, передавал борттехнику в люк «конец» парашюта с мешками. Тот прикреплял его на замок внешней подвески. Представляете, какую дозу получали рабочие, подлезая под вертолет, только что побывавший над кратером реактора? Ведь на обшивке машины уровень был около 500 рентген в час! А они работали целый день. Что же говорить об экипажах, совершавших по десятку и больше вылетов в день? Полеты выполняли с внешней подвеской по 2–2,5 тонны груза по маршруту: площадка «Кубок» — 4-й энергоблок Чернобыльской АЭС. Давался отсчет: «До ректора 150 метров, 100 метров, 50! Приготовиться к сбросу. Сброс!». Мы заходили на реактор по штатному бомбовому прицелу ОПБ-1ш. Параметры рекомендованных скоростей и высоты часто не выдерживали из-за понятного желания быстрей уйти из радиоактивной зоны. Поэтому попадания были не всегда точными. Так при очередном промахе разбили заднюю стену реактора.
Счетчик показывал «0»
— Какую дозу радиации вы получали тогда за день?
— Большую. С каждым вылетом мы получали новую дозу радиации и снова улетали на «Кубок», за грузом. Израсходовав топливо на первые рейсы, запросились в Чернигов для заправки. Получили «добро». Прилетели, садимся на полосу, а там очередь. Простояли около часа с выключенным двигателем. После того, как дошла очередь, мы оставили вертолет на дезактивацию. Мыли, каким то белым раствором с пеной. Летчиков тут же проверяли на наличие привезенной с собой из района работ на одежде радиоактивной пыли. Заставляли снимать зараженные комбинезоны и белье. После душа к нам подошел химик-дозиметрист, забрал единственный дозиметр. Вставил его в специальную ячейку и записал в своем журнале «баранку», то есть, ноль рентген! Я ему сразу: «Послушай, ты что? Мы за восемь заходов хватанули больше 50 рентген!» А он говорит: «Гляди сам». Я посмотрел в глазок, а там нет стрелки. Я стал возмущаться. Ведь после пятого захода на реактор стрелка показала 37 рентген. Потом до нас дошло. При увеличении дозы за 50 рентген, стрелка зашкаливала, исчезая из поля зрения. Поэтому нам и поставили «0». Мы стали хитрить: когда стрелка дозы доходила до края шкалы, оставляли дозиметр на земле.
Несмотря на конец апреля, стояла отнюдь не весенняя жара. Вода в реке Припять разлилась, и радиоактивное заражение расползлось по огромным территориям центральной Украины и далеко за ее пределы. Бок о бок с нами работали гигантские машины МИ-26, из Ново-Полоцка и Торжка, которые брали на подвеску сразу по 10 тонн груза. Но их экипажи маски не надевали, так как вертолеты третьего поколения были оснащены системой герметизации и противорадиационными фильтрами. Мы крестились, если попадали по воздушной карусели вслед за Ми26. Дистанция между вертолетами от 300 до 400 метров, и, когда МИ-26 сбрасывал груз, то взлетало облако радиоактивных частиц: кто в него попадал, получал по 10- 12 рентген/час. После МИ-8 — не больше 6 рентген/час. В эти дни излучение реактора было где-то на уровне 1000 рентген/ час.
Всего три дня
— Сколько дней вы работали на четвертом реакторе Чернобыльской АЭС?
— Всего трое суток. Затем нас, а с нами еще 3 экипажа Ми-8 и Ми-26, отстранили от полетов. Мы недоумевали, почему отстранили? Может, давление поднялось оттого, что мало спим. Если на реактор летать нельзя, то разрешите полеты на перевозку людей, убеждали мы руководство. Но безрезультатно. Оказалось, что кто-то из начальства вспомнил о том, что максимальная доза радиации для летного состава определена в 25 рентген, причем в три приема. Далее должно идти отстранение от работ с радиационными источниками. В боевых условиях, эта доза увеличивается вдвое, а выше — списание. Мы к тому времени уже перебрали норму в 4, 5 или 6 раз! А на аварии работали летчики первого класса.
И вот нас, отборных высококлассных специалистов, на подготовку каждого государство затратило не один миллион тогдашних рублей, задумали пустить в отстой! Но приказ есть приказ, и 30 апреля мы были отстранены от полетов. Нам велели собираться и ждать отправки на профилактический отдых в Судак. Взлетели, передний салон был забит медицинским начальством с большими звездами на погонах. Летчики достали из парашютной сумки целую канистру с прозрачной жидкостью, как пошутил кто-то, без запаха и вкуса. То есть — спирта. Стали вытаскивать из карманов и сумок все, что у кого было: луковицу, буханку хлеба, припасенное на экстренный случай кем-то из летчиков желтое, с чесноком сало.
Встретили как прокаженных
— Что было после работы над реактором в Чернобыле?
Ночь. Приземлились, зарулили. И сильно удивились. Вместо Крыма оказались в Москве, на аэродроме в Чкаловском.Вышли из самолета и прямо с трапа погрузились в автобусы. В начале и конце колонны автобусов — машины с сиренами и «мигалками». Привезли в 7 ЦВНИАГ к служебному входу в приемное отделение. Высадились и изумились: лицом к автобусу, стояли люди в халатах в масках, с дозиметрами и с каждым нашим шагом отступали подальше от нас, будто от прокаженных. В приемном отделении нам дали бланки анкет, ручки и приказали записать необходимые данные. Когда сдавал заполненные бланки, заметил, что врачи складывают бумагу в свинцовый контейнер, в другой такой же кидали ручки, которыми мы писали. Затем повели в подвал. Там каждый снял с себя всю одежду, и дозиметристы взялись замерять уровень радиации. У стационарного дозиметра кроме обычной шкалы было три цветовых индикатора, как в светофоре: зеленый, желтый и красный. Последний показывал многократное превышение допустимых уровней радиации. У всех от одежды раздавался оглушительный звон и загорался красный. «Звенело» даже мое удостоверение, которое я носил в нагрудном кармане. Его, как и все остальное, вплоть до трусов отобрали, сбросив в контейнер. В столовой госпиталя нас рассадили вдоль окон, два следующих ряда остались пустым, их отгородили сдвинутыми стульями. Официантки буквально подбегали к нашим столикам, и, побросав тарелки с едой, шарахались, будто ошалевшие. А в обед нас вообще не обслуживали, пока за разноску пищи не взялся кто-то из врачей. Оказалось, что официантки, все, как одна, отказались даже подходить к нам. Как мы узнали позже, их примеру последовали многие медсестры и санитарки.
Почему я не стал ликвидатором
— Как вы, будучи ликвидатором, так и не получили статус ликвидатора?
— Помню, тревожили мысли о будущем. Не только в связи со здоровьем, но и, в не меньшей степени, с вопросом «как жить дальше?». Ведь мы хорошо знали, что получили облучение больше всех допустимых норм. С такими показателями единственный путь — списание с летной работы. Безоговорочное списание! А я к тому времени, отлетал всего шесть лет — это расцвет летной карьеры. Да и по возрасту в пенсионеры никак не годился. Но выход нашелся сам собой. Какой-то неизвестный, но по виду очень солидный доктор в очках намекнул, как избежать списания. Мол, надо всего лишь «подрихтовать» записи в медицинских картах о полученных дозах. Поздно ночью мы прокрались в регистратуру отделения. Персонал будто вымер — нигде никого, все двери открыты настежь. Как «рихтовать» мы не знали, просто выдрали «лишние» страницы, порвали в клочки и спустили в унитаз. На мою долю в документах осталась доза 31 рентген. А некоторые оставили себе по 12 рентген и меньше. В итоге всех нас не стали считать ликвидаторами-чернобыльцами. Зато не списали. Согласно медицинскому заключению нас лишили допуска к полетам на полгода и обязали проходить регулярные обследования в течение последующих десяти лет.
— Как вас приняли дома после возвращения?
— При выписке нам устно посоветовали не заводить детей в течение — не помню, какого количества — лет. Но долго! Приехав домой, я, понурившись, рассказал об этом Любаше. Чувствовал себя вроде бы виноватым, очень боялся, что она решит. Но Люба выслушала и вмиг разрешила вопрос. Сказала, что уже… беременна. Я встал на колени и заплакал. Вот так бывает в жизни. Так для меня закончилась чернобыльская трагедия.
Беседовал Алексей БОРЗЕНКО
