Когда стих — это стих

«Стране победившей поэзии не нужен поэт»

  А. Родионов, Е. Троепольская, «Проект ‘СВАН’»

Если бы можно было описать одним словом весь творческий путь Андрея Родионова, этим словом было бы «злободневность». Родионов – это поэт, который с самого начала своего творческого пути, начатом на заре двухтысячных, чутко и неустанно откликается на актуальные события и тенденции. На это указывают хотя бы названия сборников его стихов, которых, кстати, к данному моменту опубликовано уже восемь. Например: «Игрушки для окраин», «Люди безнадежно устаревших профессий», «Поэтический дневник, начатый в день смерти Юрия Мамлеева 25 октября 2015».

Лирика Родионова всегда отличалась урбанистичностью и местами даже беспросветной чернухой, за что критики быстро охарактеризовали поэта как представителя «маргинальной поэзии». Неприметные атрибуты городского быта он делает объектом поэтического интереса. В цикле «Синдром Мюнхгаузена», опубликованном в журнале «Новый мир» за 2006 год, звучат следующие строки:

В американском университетском городке
с товарищем моим, доктором, практически Фаустом,
делили жилище мы в коробке,
этот метод застройки зовут таун-хаузом.

И это лишь зачин для истории о наркоманке Элизабет, которая калечит себя, выдумывая фантастические истории, и обворовывает лирического героя.

Однако поэт развивается, его слово укрупняется, требует вмещать в себя все больше, все шире, и в середине 2010-х годов публика получает «нового» Родионова, которому роль «певца маргинальных окраин» уже откровенно жмет.

 23 декабря 2015 года в Центре имени Мейерхольда проходит премьера его драматического дебюта под названием «Проект ‘СВАН’», написанного в соавторстве с женой – Екатериной Троепольской, тоже поэтессой. Тут стоит упомянуть, что семнадцать лет Родионов работал в музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко в красильном цехе – можно предположить, что момент, когда и сам Родионов захотел попробовать себя в сценическом жанре, был лишь вопросом времени. Поэт существенно обновляет собственное лирическое слово. Всегда тяготея в своем творчестве к эпичности, Родионов достигает здесь совершенно новых масштабов: лирическое высказывание, откровенный монолог сменяются громогласным, злободневным вызовом на огромную аудиторию – совсем в духе поэтов-футуристов.

Родионов с Троепольской провели, наверное, один из самых дерзких экспериментов для современной театральной сцены – обратились к устаревшему, полузабытому жанру стихотворной пьесы, наполнив его при этом новым, злободневным содержанием: несвобода поэтическая и духовная, бюрократический автоматизм, невозможность при таком автоматизме искренней и чистой любви, безумие от одиночества. Неудивительно, что на такой эксперимент с жанром, давном забытым аудиторией, отважились одни из ведущих московских новаторов – команда Центра Мейерхольда во главе с Юрием Квятковским.

Итак, что из себя представляет «Проект СВАН»? Сюжет – далекое и великое будущее Российской Федерации (в двух местах названной, кстати, «Лебедянией»), в котором приняли странный закон: каждый гражданин обязан говорить исключительно стихами:

Официальным языком государственного учреждения

Стала русская силлаботоника

Потому все, кто желает получить российское гражданство, обязаны сдать экзамен на владение стихотворной речью. Функцию проверки навыков берет на себя УФМС, в котором типичные тетеньки-чиновницы, гоняющие чаи чаще, чем исполняющие свои служебные обязанности, «гадким утятам дают гражданство лебединое».

Основой сюжета, таким образом, становится настоящий фарс, бредовый, фантастический закон, который при этом делает поэзию орудием безжалостной бюрократии. Здесь виден почерк «старого» Родионова – любовь к травестийным, практически сюрреалистичным сюжетам. Создавая гротескные ситуации, поэты тем самым вскрывают абсурд самой действительности, превращающей поэзию из сакрального в нечто профанное – сдавать экзамен по русской силлаботонике, нанимать репетиторов, зубрить рифмы «вишни – лишний, малахитовый – ракитовый» вынуждены гастарбайтеры, подметающие улицы.

Хотелось бы сказать, что драматурги представляют публике нынешнюю, современную Россию. Увы. В пьесе нарочито смешиваются исторические контексты: и древняя, фольклорная Русь, и сегодняшняя:

Средь белых льнов и черной нефти

Народы дружат

А серый волк и белый лебедь

Им верно служат

В ней находят отражение и УФМС, и намеки на философский пароход и волны эмиграции: «Интеллектуалы бегут из Лебедянии» – заявляет один из главных героев, учитель поэзии Слава. То есть обнажается изнанка России «всегдашней», о чем и сами драматурги говорили на встрече с читателями в Московской Некрасовской библиотеке несколько лет назад.

Раз уж Родионов с Троепольской взялись обновлять устаревший жанр, идет ли речь об опоре на литературную традицию? Безусловно. Обличительный пафос пьесы корнями уходит в «Горе от ума». От Грибоедова же поэты отчасти почерпнули и просодическое устройство пьесы, приближая язык ее героев к живой разговорной речи. Заимствуя просодию вольного ямба, Родионов с Троепольской идут еще дальше, еще сильнее раскачивают ритмику. В «Проекте СВАН» преобладают неточные рифмы («рассказали мне – на экзамене», «цыган – цикад», «косметолог – надолго»), расшатанный анапест, перебиваемый подчеркнуто прозаическими высказываниями. Иногда слова рифмуются в рамках одной строки, как, например, здесь:

Саид‑Шах:

Моя мама – строитель, папа сел в истребитель

Мы вернулись в пустыню, он исчез в небесах

Ритм становится неоднородным, не убаюкивающим своей ровной строгостью – он куда более приспособлен к разговору живых людей на сцене. То и дело возникают игры слов: когда в кабинете сидит учитель с фамилией Родин, цыганка предсказывает героине Клаве: «станешь ты родиной». Когда одна из чиновниц, принимающих экзамен, вдруг сходит с ума и бритвой вырезает всех аттестующихся, Клава про нее говорит «срезала на экзамене»; а своих учеников Слава Родин описывает так: «Примите экзамен у этих титанов / Точнее, титаников».

Конечно, за фарсовыми потасовками скрывается авторский надрыв. «Проект ‘СВАН’» – это пьеса-антиутопия, пьеса-предупреждение. Герои в ней бесстыдно перекидываются словами авторства Пушкина, Есенина: то «поэт призывает милость к павшим», то «не надо рая». С одной стороны, аккумулируется опыт предшественников, идет опора на традицию. Но с другой – слова классиков присвоены героям, слова поэтов растворились в чужой, профанной речи, а самих Пушкина с Есениным никто не вспоминает. Это – попытка драматургов осмыслить творческую ситуацию двадцатого века, когда официальная, открытая, публикуемая поэзия целиком перешла под контроль власти, а слово стало несвободным. От этого любое поэтическое слово теряет свою легкость, избранность, меткость – и героев насильно заставляют сравнивать «березу и родной саксаул»:

Молдакул:

Ствол березы красив, саксаул же наш крив

Его ветер пустыни так и сяк изогнул

Поэтическое слово становится профанным, душным, от него «мутит» – именно поэтому проработавшая какое-то время в УФМС чиновница вдруг ни с того ни с сего сходит с ума и посреди экзамена вырезает бритвой почти всех персонажей на сцене. Эту же судьбу цыганка Октавия предсказывала и главной героине Клаве, тоже чиновнице.             Итак, почему же эксперимент Центра Мейерхольда можно назвать успешным? Потому что Родионов и Троепольская, впитав и собственный лирический опыт, и классическую литературную традицию, и злободневность прошлого, настоящего и возможного будущего нашей страны, смогли обмануть самих себя: в «Проекте СВАН» вскрывается нормативность стихотворной речи… С помощью этой самой стихотворной речи!

Полина УЖГИНА