Автор: Если зарубежная оппозиция все-таки, предположим, сумела бы сломить Токаева, к власти пришла бы группировка, ориентированная на США и НАТО. Ведь руководство этой цветной революции на второй день стало вестись из-за рубежа оппозицией, которая запрыгнула в неожиданно тронувшийся не по её воле поезд.
Чем это грозило России? Протяжённость границ России и Казахстана огромна, это 7600 километров, причём она совершенно не оборудована, другими словами, там границы просто нет, потому как она была не нужна. Оборудовать её, во-первых, долго, во-вторых, стоит очень дорого. При приходе проамериканцев к власти, ясное дело, там появились бы гарнизоны НАТО и пусковые установки ракет США. Помимо западных границ нас стали бы «поджимать» и с юга. А это значит, что с нашей стороны нам пришлось бы возводить систему ПВО по всей протяжённости границы. А это ещё большие затраты для бюджета.
В Северном Казахстане сегодня проживает 3,5 миллиона русских. Их необходимо или защитить, или организовать переселение в Россию. И здесь тоже вопрос, ведь Северный Казахстан – это территория царской России, подаренная коммунистами соседней союзной республике, как в своё время Крым передали Украине.
Встал бы вопрос Байконура, за аренду которого мы ежегодно платим 115 млн долларов. Что мешало толпе, отрезающей головы казахским силовикам и грабящей бутики и сейфы мэрии в столице, разгромить высокотехнологичный российский объект? Ничего, кроме тех малочисленных вооружённых сил, которые остались на стартовых площадках Байконура ещё с советских времен. Это означало бы катастрофу на космодроме и утечку важнейших технологических секретов российского космоса.
Столь быстрая отправка миротворцев в Казахстан по линии ОДКБ, оперативность принятия самих решений, говорит о том, что Россия не утратила своего стратегического влияния в странах бывшего СССР. И не важно, кто и сколько отправил туда миротворцев, главное – они оказались в нужном месте в нужный час и предотвратили в стране «цветную» революцию преступных банд уголовников под руководством инструкторов из-за рубежа, которые по общеизвестной практике, всегда выступают единой движущей силой в подобных мероприятиях.
Вспомните Евромайдан на Украине. Задача миротворцев – охранять жизненно важные объекты и своевременно уйти, наведением порядка занимаются казахстанские правоохранительные органы – полиция, спецназ, вооружённые силы. Впереди многочисленные судебные процессы над погромщиками, которые выведут на свет организаторов многоплановых схем беспорядков. Мы узнаем имена людей и их связи с зарубежными разведками. Посольству США в Алма-Ате нужно срочно менять состав сотрудников ЦРУ, работавших под их крышей накануне беспорядков.
У нас появилась редкая возможность заглянуть в американские частные биолаборатории под Алма-Атой: что там выращивают в 10 тысячах километров от своей родины отставные военные биологи? Скорее всего, в ближайшем времени мы узнаем и об этом.
Так что любая смена власти в Казахстане для нас – была бы сплошная головная боль. Власть Токаева даст послабления с ценами на газ и прочее, но он всё равно придёт к нам с просьбой о государственных кредитах. И мы дадим, потому что любой другой вариант будет для нас ещё более затратным.
Алексей БОРЗЕНКО
На фото: пикеты в Москве в поддержку Азиямайдана
Ничего хорошего для России не могут выращивать в американских биолабораториях в Казахстане и других бывших союзных республиках. Генетическое оружие — это не фантастика XXII века — это реальность наших дней.
Начиная с пятидесятых годов прошлого уже века, я с родителями жила в столице Казахской Советской Социалистической Республики — городе Алма-Ате, и временами в нашу сладкую русскоязычную жизнь вламывался с улицы чужой язык — грубый, азиатский, харкающий.
Он пугал и вызывал отторжение.
В его раскосых чёрных глазах не было искренности, но была спрятана хитрость. Чужого языка сторонились. Неприязнь и недоверие к его носителям сохранились на всю жизнь.
Позже оказалось, что хитрость чужого языка выдавала истинные мысли его носителей.
Чужой язык бежал впереди их мечтаний изгнать отовсюду всё русское.
Никогда у меня не возникало желания изучить его, как это было с английским языком — средством приобщения к западной цивилизации, гораздо более развитой, чем наша, к цветущему, богатому, никогда не унижающему, как мне тогда казалось, человеческое достоинство, миру.
Учить чужой, гыркающий и харкающий, язык русские в Средней Азии не хотели и не собирались.
Едва заслышав по радио заунывный чужой напев под степную домбру, мой отец грубо обрывал тоненький проводок радиоточки:
— В тюрьме допоёшь!
Для русских поселенцев это был язык первобытной, родоплеменной или феодальной юрты, грязной, дымной и отапливающейся по-чёрному.
Этот язык привёл бы к таким же человеческим отношениям: дымным, душным, первобытным и родоплеменным, где любой старый дурак назывался уважительно аксакалом, был в авторитете в силу своего преклонного возраста и имел право распоряжаться чужими родственными жизнями.
Где место женщины в быту даже в конце двадцатого века намертво было закреплено у очага, а на поминках — азиатских женщин, как недостаточно чистых существ, до сих пор собирают в отдельной комнате.
Но почти до конца века двадцатого русский язык в Средней Азии верховодил: целина осваивалась и человек в космос летал на русском языке.
Уже следующий — век электроники — родился не в России и не в Советском Союзе, и не с русским лицом. Русские перестали быть на острие прогресса, и потому язык был приговорён.
С первыми лучами перестройки чужой язык, загнанный в подполье советской властью, отряхнул катакомбную пыль с плеч и занялся гноблением уже языка русского.
Братья-мусульмане хорошо усвоили русский урок.
В перестройку мне выпало работать не где-нибудь, а в институте языкознания чужого тюркского языка.
Национальная интеллигенция республики вволю отыгралась на немногих русских, ещё не выдавленных могучим прессом из научных учреждений.
На весь институт русскоязычных работников с грехом пополам набиралось человек десять.
Любимым аттракционом азиатских языковедов стали общие еженедельные собрания института на родном языке с обязательным привлечением русских коллег, которые не петрили в тюркских языках ни ухом, ни рылом.
Мы всего-то были обслуживающим персоналом: наша киногруппа воспевала необыкновенные достижения национальных акадЭмиков.
Нас обычно усаживали в почётный первый ряд большого зала, и следующие три-четыре часа вокруг нас бесновались азиаты-интеллигенты, обсуждая свои проблемы на своём родном языке.
Они будто стремились выговориться за все семьдесят лет советской власти.
Мой наблюдательный глаз отмечал особое удовлетворение тюркских коллег от нашего присутствия.
За непосещение собраний без уважительной причины полагалось увольнение.
Отбывая эту пытку за весь славный русский народ, мы, конечно, проникались особым и крепким чувством к братскому народу-соседу и, в свою очередь, небезуспешно пытались передать эти сильные эмоции по наследству.
Впрочем, слова: коммунизм, социализм, революция, академия, радио и телевидение, электроника, компьютер, — в их устах нам были понятны и без перевода.
Спустя несколько лет, после бегства из Средней Азии основной массы русских, во всех среднеазиатских республиках академии наук были благополучно и без особого ущерба для окружающих упразднены.
Сейчас у меня трое американских внуков-школьников, но я и не помышляю рассказывать им о пережитом в Советском Союзе.
Нормальным людям с нормальными человеческими отношениями бывших советских людей не понять.
Повесть «Мой золотой Алма-Атинский квадрат».