Опасность (страха) ядерной войны

Мы, пережившие этот особый, общественный страх в школьные годы, в 1980-х, имеем право поделиться мыслями и неким коллективным иммунитетом. Потому что сами теперь родители, и ответственность эта, перед детьми – она самая высшая. Ответственность перед будущим. Тут даже не до уточнений, какое это именно будущее, светлое или не очень – просто, чисто физическое, как основа для будущего в масштабах наследования заслуг и озарений наших и предыдущих поколений…

В речевой обиход как-то медленно и пугающе нормативно закрадывается тема тактического ядерного оружия, возможность его использования на советской земле. Для нас это именно советская земля и советский народ, на какие бы клеточки он ни был поделен по итогам беловежского свежевания СССР в 1991-м – это историческая данность, а не «искусственно созданная общность», как твердили антисоветчики извне и изнутри (национал-редукционисты разных республик, приветствовавшие августовскую контрреволюцию). И сама мысль, что атомное оружие может быть применено там, где прежде не было границ – у слабых духом вызывает отчаяние (как повод для ядерной войны), у сильных духом вызывает недоумение, а затем угрюмое недоверие к тем, кто об этом говорит.

Неужели нельзя применить тут все силы государственных умов, чтобы не только не использовать, но и вообще не упоминать этот «последний довод королей»? Это примерно, как в семье переходить к аргументам насилия. И это всегда означает – не укреплять, а рушить семью, рушить взаимное доверие и уважение.

«Эх, друзья, как не хочется умирать, так же всё было хорошо… Земля наша красивая, солнышко встает. Боря сдал на первый кю. Всё ведь хорошо, почему придётся увидеть этот ядерный гриб?.. Пожить ещё хочется… Жалко очень, сижу, плачу…» — пишет в одной из соцсетей моя дальняя знакомая по штабу АКМ и «Трудовой России» на Пролетарской Наталья Журавлёва, мама двоих детей (старшая, дочка уже окончила школу), поклонница рок-творчества одной почти забытой группы (но сейчас не об этом).

Наташа не из истеричек, твёрдо стоящая на ногах в социальном и ментальном плане… Но она услышала Медведева именно так, и не она одна. И тут мне вспоминается уже не фрагментами, а в определённой исторической логике то, как мы боялись атомной войны и к чему это привело.

За свинцовыми дверьми

Начинали бояться вместе и одновременно: и в США, и в СССР. Специальные ролики, ещё на киноплёнках, о действиях в случае атомного взрыва — транслировались при Рейгане и Брежневе, Черненко и Андропове. Как неотъемлемая часть школ существовали бомбоубежища.

В нашей, 91-й оно располагалось перед школой, с учётом её обрушения — в сторону улицы Воровского и Калининского проспекта, под спортплощадкой, имело одну цилиндрическую бетонную отдушину. В подвале школы были тяжеленные свинцовые двери с четырьмя выгнутыми рычагами-запорами по углам – причём, не только в зоне бомбоубежища, но и в раздевалках спортзала, и в детской раздевалке, куда водили нас первоклашками, когда впервые показывали школу 1 сентября 1982-го года. Вот оттуда-то и шёл основной ход в бомбоубежище – дверь была больше и имела те же самые запоры. Её никто не открывал, на ней висел амбарный замок, ключи у директора. Школьный фольклор пополнялся историями об отважных старшеклассниках, пробравшихся туда – в этот почти вымышленный, зазеркальный мир, — и утащивших из бомбоубежища средства защиты. Не такими уж это было и байками: позже, во второй половине 80-х нам попадали в руки оранжевые наборчики химзащиты, противогазы из таких бомбоубежищ – сила любопытства вездесущих хулиганов пробиралась туда, куда не планировали пропустить радиацию. Делалось в нашей типовой школе это всё в 1950-х, когда опасность ядерной войны только входила в права обыденности, как в 1930-х строились вышки ПВО на домах на случай химической войны (бомбардировок) – и ведь пригодились в Великую Отечественную!

Выросшие на уроках «физры» в подвале среди этих свинцовых дверей и прочих приспособлений, призванных защитить советских школьников в момент ядерного удара, в эпицентре (а Москва и здание в двадцати минутах шага от Кремля — конечно, эпицентр), мы не воспринимали самих механизмов защиты нашей жизни всерьёз. Играли этими дверьми, звучно их захлопывали – запирали девчат в их раздевалке на все четыре рычага перед началом построения… Тема атомной войнушки перекочёвывала в детские рисунки, немало кинофильмов о ядерной войне было снято в первой половине 80-х – и сложно сказать, когда произошёл перелом в настроениях. Но долго испытывать столь серьёзный коллективный страх только потому, что во враждебной стране, в США, одна социальная система, а в нашей другая, — целый народ не может.

В нашем классе Начальной военной подготовки (да-да, был такой школьный предмет, поколение юзеров!) на 4-м этаже висели завораживающие плакаты с изображением зональности радиоактивного заражения. На плакатах паслись коровки, этакая пастораль, берёзки, шоссе – а со стороны условно изображённого города рос атомный гриб-поганка. Всё это в мягких пастельных тонах… Ужас изображения заключался как раз в том спокойствии, что оно вселяло: всё нормально, да, это атомная война, но вы же знаете, что делать, куда бежать, сколько десятилетий теперь будет ядерная зима, а вы будете жить на консервах, за свинцовыми дверьми, под землёй… На отдельном плакате были уже показаны поражённые, разрушенные и обугленные объекты, леса, были люди в противогазах (отчего-то один из них скакал на коне – другого транспорта нет в сельской местности), были последствия. На уроках истории (мы до НВП не дожили, как раз на нашем классе предмет отменили) в 34-м кабинете, я только эти плакаты и разглядывал в нездоровом очаровании «апокалиптической живописью».

В столь явном противостоянии систем, при гонке вооружений и состязании пропаганд – на твёрдость проверялись и идейные фундаменты обществ. Не желая слушать речей генсеков-геронтократов, не веря плакатам и карикатурам на империализм с атомной бомбой в руке, советские взрослые граждане и школьники присматривались поверх идеологий к «врагу номер один» – неужели так ужасна жизнь там, за океаном, что нужно уничтожать её и самим за это гибнуть? На вид не ужасна, а даже получше нашей: джинсы, мафОны, свободы, «Мальборо». И в ответ взыскующие смысла, стоит ли гибнуть в ядерной войне, слышали жизнерадостный, миролюбивый рок. И сами-то мы сколько написали песен, ещё в формате советской эстрады, о том, как ужасна война, и тем более ядерная! София Ротару: «Аист на крыше, мир – на Земле», Валерий Леонтьев: «Наедине со всеми хотел бы я побыть (…) сказал: живи, Земля!».

Наша пропаганда работала хорошо – одна песня «Пусть всегда будет солнце» чего стоит!.. На уроках английского мы исполняли её переводную версию: let there always be sunshine, let there always be blue sky, let there always be mummy, let there always be me… Обратите внимание на перевод: не «пусть тут будет», а «пусть ТАМ будет», социалистический гуманизм даже в этом проявлялся. 

Судя по песням, ни американцы, ни советские всерьёз противостояния систем, да ещё с таким возможным безвыходным исходом, не воспринимали. И находили всё больше общего (общечеловеческого – вот оттуда родом и термин) меж собой, чтобы начать дружить, а не воевать. А нам показывали мультики про С.О.И. — орбитальную систему лазеров на спутниках, сбивающую советские ядерные боеголовки, летящие на США – чистейший блеф Рейгана, на который СССР всерьёз отвечал разработкой «Бурана» для строительства орбитальной станции «Мир» (они шли изначально вместе, это потом «Буран» отпал)… Журнал «Техника молодёжи» даже озаботился разбором, что же такое С.О.И. (Стратегическая оборонная инициатива). Растущие военные расходы огромного (в сравнении с нынешним российским) бюджета СССР – вызывали всё больше вопросов у населения, придавленного «ядерным страхом». Не проще ли вовсе не воевать, пока никто не совершил роковой ошибки?

Где-то там и возникал запрос на перестройку

Всё что угодно, только б не атомная война! Из плена ожидания окончательной войны, в которой не будет победителей, рвались во все стороны, а хоть бы и в капитализм, тем более что он-то и сблизит политические полюса мира, чтоб не случилось новой конфронтации… Не из собственной головы Горбачёв извлёк идейку разрядки, идущую в череде «гласность-демократизация-ускорение», а чутко подытожил запросы достаточно напуганных ядерным Армагеддоном советских сограждан… Как президент-миротворец, находящий общий язык с Тетчер и Рейганом – он потому и был боготворим напуганными до смерти, не готовыми умереть за социализм вместе с планетой.

А потом, в 1987-м, в кинотеатре «Россия» была премьера фильма «Письма мёртвого человека», с Роланом Быковым в главной роли. Ядерный взрыв там по сюжету был вообще на американской военной базе. И многие почувствовали, что это – не будущее, а уже «тоталитарное прошлое», что так воевать, с такими последствиями — не за что. Что ядерно-зимняя кара всей планете – несоразмерна прегрешениям человечества… Да и какая вообще разница, в чём был спор, из-за каких таких идей уничтожили флору и фауну Земли господа и товарищи? Спросить с них будет уже некому инегде. А поэтому задача не начальников, а простых землян в США и СССР – не допустить нажатия красной кнопки.

Слухи об отдельном бомбоубежище для членов Политбюро, расположенном напротив МГУ (сейчас там новая библиотека),  между «Университетом» и «Проспектом Вернадского», с запасом воды и консервов на много лет, — разжигали недовольство тех, кто в подобные «партийные» (читай – элитные) бомбоубежища не попадал, увеличивали воображаемую социальную дистанцию. Отсюда произрастала уже ельцинская «борьба с партийными привилегиями», кстати. Слухи циркулировали в самом МГУ, откуда, с 21-го этажа эта самая территория, действительно похожая на подземный город, как раз хорошо просматривалась. Сейчас там «Ашан» и элитные (sic!) новостройки в стиле сталинского неоклассицизма.

Оранжевые коробочки наборов индивидуальной химзащиты, говорили, выносили самовольные сталкеры и оттуда. Одна такая коробочка на даче у меня валяется – как рудимент невозвратимого прошлого, как сувенир гражданской обороны времён гонки вооружений. Хотя, оказалось – не такого уж и прошлого…       

Выросшие поневоле в бомбоубежищах, которыми были наши раздевалки у спортивных залов, мы имеем право сегодня судить «ядерный милитаризм» любой стороны. Ведь та податливость масс  перестройке и реформам, за пятилетку обрушившим СССР – зиждилась на деморализации. А ничто так не деморализует, как страх ядерной кары. Уже вовсю включившийся в общественную жизнь соврок тогда пел «Волю и разум» (слова поэта Елина, ныне активного либерала) — да и не только группа «Мастер», а металлисты помельче, тот же «Август», все пели о ядерной войне, которой должны противостоять низы, чтоб верхи не наделали глупостей: «Демон, ядерный демон – пусть навеки он останется сном!»

«Свинцовый страх» закручен на надёжные гайки

Страна наша, ещё огромная и сильная, вторая экономика мира, с населением под триста миллионов, зависшая на высокой ноте противостояния со «всеми цивилизованными странами» (как называла их уже диссидентская «демократическая» пропаганда) – начала разоружаться в одностороннем, опережающем США  порядке. Точно так же, поверив обещаниям НАТО убрать нацеленные на Москву и Киев ядерные боеголовки из ФРГ, побежала из ГДР – всё по воле Горбачёва. Не сдюжила сугубо морально, надорвалась не экономически – в умах. И оттого так сладка казалась мир-дружба-жвачка. Горбачёв гордился тем, что это разоружение начинает он – и даже в этом случае поминали недобрым словом Сталина, который подгонял Берию в направлении ядерного паритета, ещё самого стартового… Сталин, тиран эдакий, мол, создавал человечеству проблему – а Горби её решит сейчас окончательно.

Но без паритета, без водородной бомбы – не было бы и мира, и мирного же атома (о котором прекрасно сказано в кинофильме «9 дней одного года»). Диалектика! Единство и борьба противоположных систем – в которой за право не засыпать с мыслями об атомном грибке мы заплатили слишком большую цену. Заплатили не советскими территориями и заводами, даже не миллионами жизней соотечественников, отсечённых границами, убитых реформами, войнами и приватизацией, — заплатили той самой гуманной, человеколюбивой системой, что строилась и укреплялась мудростью и силой нескольких поколений. Это не абстрактные единицы – это наши дедушки и бабушки, отцы, матери, чьими именами называют кафедры, самолёты и лунные кратеры.

Страх ядерной катастрофы в 1980-х, погуляв по киноплёнкам противостоящих сторон, воплотился в Чернобыле. И, казалось бы, осознав тогда же, что государственных границ даже такое, «мирное» ЧП иметь не будет (первые датчики в 1986-м сработали на АЭС в шведском городе Мальмё, радиоактивные облака туда пошли – я там был, знаю, эту АЭС вскоре и закрыли), человечество отдалилось от «кнопки». Но…

Повторяю: по этому «счёту» страхами и отчаяньем уже заплачено, хватит поколения нашего школьного, пережившего пик ожидания ядерной войны в 1983-м. Во второй половине 80-х, когда «гриба» уже не ждали, наш трудовик просверлил свинцовую дверь в бомбоубежище из детской раздевалки – и на несколько винтов с гайками прикрутил её к железной притолоке. Вышло символично – вот и хотелось бы, чтоб все гайки те оставались на месте впредь.

Ядерного демона поминать не стоит никому. Не потому что другие президенты плохи: потому что свой, здешний народ это уже слышал, и он точно не поймёт и не одобрит.

Дмитрий ЧЁРНЫЙ