Женщина последняя — одна!

Артёмов Владислав Владимирович родился 17 мая 1954 года. В 1981 году окончил Литературный институт им. Горького. С 1982 по 1987 год работал редактором отдела поэзии в журнале «Литературная учёба». С 1989 по 2001 год — заведующий отделом литературы журнала «Москва». С 2002 года по 2008 — редактор Военно-художественной студии писателей. Выпустил три книги стихов: «Светлый всадник», «Странник», «Избранная лирика». Автор двух романов: «Обнажённая натура» и «Император Бубенцов, или Хромой змей». С 2012 года — главный редактор журнала «Москва». Член Союза писателей России. Живёт в Москве.

ЛЕСНЫЕ БОГИ

Мы пойдём с тобою по дороге,
Там, где сосны в золоте смолы,
Где крадутся меж деревьев боги,
Для чего-то прячась за стволы.

Коротка дорога, далека ли,
Вдаль от нас бежит или же к нам,
Помнишь, эти боги окликали,
Называли нас по именам.

Гуще лес и сердце бьётся чаще,
Отзываясь звоном в голове,
В самой тёмной, в самой гиблой чаще
Наши боги прячутся в траве.

В тёмных дебрях — топи да болота,
Чувствуешь, как холодно в груди,
Стонут и зовут они кого-то,
Ты на зов их лучше не ходи.

Не сходи с проторенной дороги,
Беззаботной птицей не свисти,
Потому что эти злые боги
Далеко нас могут увести.

Небо в соснах светит бирюзово,
Кличут боженята и божки,
Если ты пойдёшь навстречу зову —
Не сносить тебе дурной башки.

Вот кого-то тащат из трясины,
Рвут его из кочки, как клеща,
И трясутся бедные осины
На ветру треща и трепеща.

Всколыхнётся тина у болотца,
Ясно, там борьба кипит на дне,
Холодом дохнёт, как из колодца,
И затихнет схватка в глубине.

То дожди, то листья в позолоте,
То мороз, то ели в серебре,
Будешь век томиться в том болоте,
Тосковать, как муха в янтаре.

Не ходи к далёким тем осинам,
Кто-то там висит, и пусть висит…
Дикий ветер бродит по вершинам
Да по листьям дождик шелестит.

На коре разрывы… Ну и когти!..
Страшный зверь тут шёл на водопой,
Тень его черней и гуще дёгтя,
Эта тень крадётся за тобой.

Потеряли в чаще мы друг друга,
Где же ты, мой свет? Пропал и след...
Я споткнусь и вскрикну от испуга,
Эхо рассмеётся мне в ответ.

Ах, какая славная картина! 
Будто утро в шишкинском лесу,
Мы пойдём на свет, и паутина
Будет липнуть к потному лицу.

Помнишь, никого мы не боялись,
Где любовь, там рядышком и грех,
Вот под той берёзкой целовались,
А под елью прятались от всех.

Облетало платье, как туника,
И на мох, и на лесной песок
Рассыпалась синяя черника, 
Опрокинув лёгкий туесок.

Наши боги чувств своих не прячут,
Эй, замри, послушай эту тишь,
Слышишь, как зовут они и плачут?
Ты, конечно, слышишь, но молчишь.

Ты смеёшься чёрными губами,
Мы идём домой через лесок,
Я тащу три короба с грибами,
Ты несёшь с черникой туесок.

Боже мой! Всё это было с нами,
Всё прошло, остался только свет.
И мелькали боги меж стволами
И махали ветками нам вслед.

Это было в рощах под Калугой,
Где живут весёлые грибы.
Где когда-то жили мы с подругой
И своей не ведали судьбы.

Боги, боги! Что ж вы замолчали?
Я тяжёлых век не подниму,
Ты, родная, снилась мне ночами,
Снилась мне, и больше никому.

Постою совсем ещё немного,
На исходе солнечного дня,
Как печально, что твоя дорога
Не ко мне вела, а от меня.

Пыль клубится, тихо оседая,
Плачут сосны в солнце и в смоле,
А в полях печаль моя седая
Стелется туманом по земле.

Ты меня прости за эти слёзы,
Пусть они струятся и бегут,
Пусть шумят над берегом берёзы,
Пусть шумят… И память берегут.

Милая, пусть всё тебе простится, 
Вот стою, тоскуя и любя,
И гляжу, как облака и птицы
С криком пролетают сквозь тебя…

Жизнь прошла, промчалась, вот потеха,
В той же самой роще, как тогда
Я кричу, зову тебя, но эхо…
Замолчало эхо навсегда.

Навалилась и тоска, и слякоть,
Ни просвета в небе не видать,
Милая, ну как же мне не плакать,
Как же мне не плакать, не рыдать…


ВРАГ

Он скатился к реке, и вздохнул, и затих...
Он был, в общем, исправным солдатом,
Но за них воевал — за врагов, за чужих,
Значит, был мне врагом, а не братом.

Завершая привычные наши дела,
Закатав рукава камуфляжа,
Мыл я руки в реке, отмывал добела
Эту кровь, эту копоть и сажу.

Ну а тело его омывала река,
Костенело оно, остывая,
И в прозрачной воде неживая рука
Шевелилась, совсем как живая.


ОСЕННЯЯ ПЕЧАЛЬ

Осенит осенняя печаль
Эту землю в предзакатном блеске,
За поля в синеющую даль
Побредут леса и перелески.

Одиноко мне, а потому
Забреду я далеко-далёко.
Неприютно в доме одному,
Впрочем, в поле — так же одиноко.

Тает в небе, улетает клин,
Пропадает с криком безответным.
Я вернусь домой, но не один, 
А в обнимку с холодом и ветром.


ЗВЕЗДЫ

Полынья как рана ножевая,
Я стою над острой кромкой льда.
Светится вода, едва живая,
Но живая все-таки вода!

Кто-то скажет: так, мол, не бывает!
Но, с небес срываясь в глубину,
Даже звезды в море оживают,
И живут, и ползают по дну.


ОКЕАН и Я

Ты мне откажешь холодно и резко,
И я очнусь в глубокой тишине,
Никто не слышит скрежета и треска
Опор и стен, что рушатся во мне.

Я дошатаюсь кое-как до дому,
Открою дверь трясущейся рукой…
Вот океан утроен по-другому:
Снаружи буря, а внутри — покой.


ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Первая любовь как наважденье.
А в конце меня учила ты,
Как легко, одним простым движеньем
Нужно рвать присохшие бинты.

Позабыл лицо и даже имя,
Но вовек мне не забыть о том —
Как стоял под окнами твоими,
Пил вино и плакал под дождём.


БЕЗДНА

«Если ты долго смотришь в бездну, 
то бездна тоже смотрит в тебя»
Ницше

Соловьи поют и петухи,
Комары и те поют ночами,
У меня ж — не пишутся стихи,
От печали рифмы замолчали.

Всю-то ночь у речки просидел,
Всё чего-то ждал, но бесполезно —
Сколько бы я в бездну не глядел,
На меня глядеть не хочет бездна.

ДВЕ ЛАСТОЧКИ

Притихла роща, как перед грозою,
Душа притихла, как перед бедой.
На берегу стояли мы с тобою,
Две ласточки носились над водой.

Проходит жизнь. Как много в ней печали.
Трепещет ветер в золоте осин,
Две ласточки давным-давно пропали.
На берегу остался я один.



ВОРОЖЕЯ
 
Баллада
 
Помолясь за дальних и за ближних,
Шёл, ни зги не видя впереди.
Боль моя, простая как булыжник,
Тяжело ворочалась в груди.

Шёл я ночью по кривой дороге,
На глаза надвинув капюшон.
Вот он, дом… Споткнулся на пороге,
Постоял… И всё-таки вошёл.
Робко, словно битая собака,
Я стоял в колеблющейся мгле,
Чьи-то рожи скалились из мрака.
И свеча горела на столе.
 
Тьма давила, тяжко нависала,
Шевелясь, сгущалась на печи,
Тень моя горбатая плясала
И кривлялась в пламени свечи.

Тьма сверкнула чёрными очами,
Молча поднялась из-за стола,
Как бы раскалёнными лучами
Дрогнувшую душу обожгла.
 
Я вздохнул, снимая крестик с шеи,
Весь как есть раздавлен и распят,
И спросил у тёмной ворожеи,
Старой ведьмы с древних гор Карпат:

«Ты ответь мне, демонская сила,
Видишь ли, смертельно ранен я,
Чем меня так больно присушила
Женщина любимая моя?
Отчего как волк ночами вою,
Выгораю и схожу с ума,
Тьма сплошная за моей спиною,
Впереди ещё плотнее тьма.
 
Жизнь моя ущербна и убога,
Сам же я не смею, не прерву…
Лёгкой смерти я просил у Бога,
Бог сказал: «Живи!» И я живу…
Это тело годы не согнули,
Погляди, я крепок, зол и крут,
Я хотел бы умереть от пули,
Но на фронт ущербных не берут…»
 
Покривилась, помолчала малость,
Отпустила ворона с руки,
Медленно и зло расхохоталась,
Выставляя жёлтые клыки:

«Сокол мой, да ты почти железный,
В этой силе — вся твоя беда,
Потому тебя и манит бездна,
По-простому звать её — Звезда.
Ты силён, но если ты мужчина,
То не устоять тебе, герой,
Перед этой тёмною пучиной,
Перед этой чёрною дырой.
 
Попроси— и колдовскою силой
Я порушу всё в её судьбе —
Всё ей станет тошно, всё немило,
Будет сохнуть только по тебе.
Ты же наконец задышишь вольно,
И на жизнь посмотришь веселей,
От любви несчастной станет больно
Не тебе, а женщине твоей…»
 
Молча я глядел на ворожею…
Темень расступалась… А затем —
Я надел тяжёлый крест на шею,
Поклонился и ушёл ни с чем.
 
ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕНЩИНА

Кто про что, а я опять — про счастье,
Про печаль пустых моих полей,
Вот и мне пришла пора прощаться
С женщиной последнею моей.

То святой казалась мне, то стервой…
Выпить, что ли… Стоя и до дна, —
Сколько их бывает, после первой,
Женщина последняя — одна!

Догорает пламенно и нежно
Мой закат за пеленой дождя.
Уходи, последняя надежда,
Но чуть-чуть помедли, уходя…