28.03.2024

«И от судеб защиты нет…»

К 120-летию Н.Заболоцкого

Давно известно, что всё начинается с детства. А Коля Заболоцкий провёл его в селе Сернул Уржумского уезда Вятской губернии, а село – это прежде всего природа, да ещё и отец – агроном, тесно связанный с землёй и волей-неволей передавший этот интерес сыну, как и глубокое уважение к труду крестьянина, понимание первичности этих вещей перед всеми другими. (Вспомним поэму «Торжество земледелия»). И даже в позднем периоде своего творчества, когда круг тем и литературный стиль вышли на другой, более классический уровень, эта близость к природе, любовь к её пленительным тайнам органично вплетались почти в каждую строку.

…Но взгляни: сквозь отверстие облака, 
Как сквозь арку из каменных плит, 
В это царство тумана и морока 
Первый луч, пробиваясь, летит. 

Значит, даль не навек занавешена 
Облаками, и, значит, не зря, 
Словно девушка, вспыхнув, орешина 
Засияла в конце сентября. 

Вот теперь, живописец, выхватывай 
Кисть за кистью, и на полотне 
Золотой, как огонь, и гранатовой 
Нарисуй эту девушку мне. 

Нарисуй, словно деревце, зыбкую 
Молодую царевну в венце 
С беспокойно скользящей улыбкою 
На заплаканном юном лице. 

Окончив Уржумское реальное училище, Николай едет в Москву, уже зная о своей любви к поэзии, перечитавший немало книг, хорошо уже знакомый с литературными течениями на тот период, выделяя для себя творчество Александра Блока и Анны Ахматовой. Но и пристально вглядываясь в смелую по стилю поэзию тех же обэриутов («Объединение реального искусства»), что не прочь были удивлять читателя экспериментами и со словом, и с темами, а заодно и самим отношением ко всему привычному в культуре, и не только. Заболоцкий охотно эпатировал любителей словесности неожиданными сочетаниями слов, иронией, а то и сарказмом в отношении устоявшихся привычек и вкусов обывателя.

…Так бей, гитара! Шире круг!
Ревут бокалы пудовые.
И вздрогнул поп, завыл и вдруг
Ударил в струны золотые.

И под железный гром гитары
Подняв последний свой бокал,
Несутся бешеные пары
В нагие пропасти зеркал.

И вслед за ними по засадам,
Ополоумев от вытья,
Огромный дом, виляя задом,
Летит в пространство бытия.

Не удивительно, что первая книга Николая Заболоцкого «Столбцы», вышедшая в 1929 году, когда почти все «инженеры человеческих душ» были на постоянном контроле у власти, автора сборника обвиняли во всех грехах, главный из которых — расхождение с официальным курсом страны Советов, строящей социализм. Но, слава богу, обошлось, не так ещё известен был поэт, думали – покуражится, — и остепенится. Но у Заболоцкого были свои планы, своё, предначертанное творческой судьбой, — развитие.

К примеру, Николай Алексеевич был прекрасным знатоком живописи, понимал её, вбирал в душу её волшебство и глубину. Вот почему в лучших его стихах любовь к природе, как правило, соседствует с живописью в слове, поднимая строки к высотам красоты и духа, придавая стихам глубокий философский смысл.

            А вот так Николай Алексеевич напрямую призывает писателей:

Любите живопись, поэты! 
Лишь ей, единственной, дано 
Души изменчивой приметы 
Переносить на полотно. 

Ты помнишь, как из тьмы былого, 
Едва закутана в атлас, 
С портрета Рокотова снова 
Смотрела Струйская на нас? 

Её глаза - как два тумана, 
Полуулыбка, полуплач, 
Её глаза - как два обмана, 
Покрытых мглою неудач. 

…Когда потёмки наступают 
И приближается гроза, 
Со дна души моей мерцают 
Её прекрасные глаза.

Господи, за такие стихи можно полцарства отдать! (Если оно есть, конечно).

Надо сказать, что Николай Заболоцкий постоянно что-то для себя открывал, искал новые темы и формы их выражения. По окончании в Петербурге пединститута им. Герцена он, кроме диплома учителя русского языка и литературы, имел при себе, по собственному выражению, «объёмистую тетрадь плохих стихов».

Но активная творческая жизнь, опыт недолгой военной службы сделали своё, и молодой поэт постепенно обретает свой голос, правда, не очень одобренный блюстителями «правильной» поэзии, что особенно явлено было после выхода «Столбцов». Но худшее было впереди, и опубликованная поэма «Торжество земледелия» (1931) вызвала не просто критику, но и вал травли Николая Заболоцкого. Произведение было расценено как «пасквиль на коллективизацию» и «циничное издевательство над материализмом… под маской юродства и формалистических вывертов». Естественно, что двери большинства журналов и издательств были наглухо закрыты перед ним.

Истины ради стоит сказать, что обвинения, особенно в части формы и стиля, выросли не на голом месте, хотя надо было суметь выискать политику даже в таких строках:

…А душа пресветлой ручкой
Машет нам издалека. 
Вся она как будто тучка,
Платье вроде как река.
Своими нежными глазами
Все глядит она, глядит,
А тело, съедено червями,
В черном домике лежит…

Однако наказанье оказалось несоизмеримо весомей преступления. И мало кто не опустил бы руки в такой ситуации. Однако Николай Алексеевич уже вывел для себя главное жизненное правило: «Надо работать и бороться за самих себя. Сколько неудач ещё впереди, сколько разочарований и сомнений! Но если в такие минуты человек поколеблется — песня его спета. Вера и упорство. Труд и честность…»

При всём при том надо было зарабатывать на жизнь, и Заболоцкий при поддержке Самуила Маршака поступает на работу в Ленинградское издательство по выпуску детской книги, и тут уже, конечно же, время от времени пишет для детей, сотрудничая в журналах «Чиж» и «Ёж». И даже берётся за пересказ «Гаргантюа и Пантагрюэля» Франсуа Рабле, используя понятный, в том числе с юмором, язык, так что невозможно было оторваться от книги даже самым юным читателям. Вот небольшой отрывок из обращения автора.

«…Итак, за дело, друзья мои! Читайте мою книгу и забавляйтесь себе на здоровье. Да только слушайте, бездельники, когда дочитаете последнюю страницу, не забудьте помянуть меня добрым словом». Да и позднее Николай Алексеевич не раз возвращался к детской теме, и нередко с улыбкой.

В 1937-ом, наконец, вышел новый сборник поэта, который он назвал «Второй книгой». Вошедшие в него стихи стали получать хорошие отзывы, по крайней мере, место Заболоцкого в литературе укреплялось. Поэт ставил перед собой новые задачи, отнюдь не лёгкие, и дело двигалось. Так, он уже начал работу над поэтическим переложением «Слова о полку Игореве», строил планы на будущее… И вдруг, как гром среди ясного неба, — арест, обвинение в антисоветской пропаганде. Обвинение опиралось на прежние критические статьи в его адрес, приписывало даже контрреволюционную деятельность.            

Критик Н.В.Лесючевский, выполняя заказ НКВД, так писал о Николае Алексеевиче:

Вот, например, «характеристика» молодежи:

        Потом пирует до отказу
        В размахе жизни трудовой.
        Гляди! Гляди! Он выпил квасу,
        Он девок трогает рукой,
        И вдруг, шагая через стол,
        Садится прямо в комсомол.

        Заболоцкий юродствует, кривляется, пытаясь этим прикрыть свою истинную позицию. Но позиция эта ясна — это позиция человека, враждебного советскому быту, советским людям, ненавидящего их, т.е. ненавидящего советский строй и активно борющегося против него средствами поэзии». А ниже и ещё более определённо, прямой приговор: «Таким образом, «творчество» Заболоцкого является активной контрреволюционной борьбой против советского строя, против советского народа, против социализма.

         Хотелось бы посмотреть в глаза этому критику, да, увы, нет его уже…

         А Николай Алексеевич сполна хлебнул лиха в лагерях Дальнего Востока и Алтайского края, позднее, будучи в ссылке, — в Караганде, где вернулся к творчеству. Вспоминая начало этих жестоких лет, поэт писал в своих мемуарах: «Первые дни меня не били, стараясь разложить морально и физически. Мне не давали пищи. Не разрешали спать. Следователи сменяли друг друга, я же неподвижно сидел на стуле перед следовательским столом — сутки за сутками. За стеной, в соседнем кабинете, по временам слышались чьи-то неистовые вопли. Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог переносить боли в стопах. Сознание стало затуманиваться, и я все силы напрягал для того, чтобы отвечать разумно и не допустить какой-либо несправедливости в отношении тех людей, о которых меня спрашивали…»

Поневоле вспоминается его стихотворение «Метаморфозы», написанное в 1937 году:

Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь,
На самом деле то, что именуют мной,-
Не я один. Нас много. Я — живой.
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!

Потрясающие стихи, пророческие по отношению к собственной судьбе.

И вот, 5 лет в лагерях, не считая ссылки в Караганду,  —  в отрыве от творческой и вообще нормальной жизни, от семьи, где его, кроме жены, ждали двое детей…

«Родная моя Катенька, милые мои дети!.. Не мог удержаться от слез, увидев лица моих детей. Никитушка такой милый, и личико такое осмысленное. Наташенькино личико для меня совсем новое. В нем есть и твои, и мои черты. Теперь я каждый день заочно вижусь с моими родными далёкими детками, и только тебя, моя родная жёнка, нет у меня».

Эта взаимная искренняя поддержка (а жене и самой было ой как не просто жить с двумя детьми без весомой помощи главы семьи во всех смыслах), можно сказать, и спасла семью в те жестокие годы. И только в 1946-ом, уже закончив работу над «Словом…» и предъявив её как своеобразный пропуск, поэт получил разрешение вернуться в Москву.

И вот какую оценку дал его работе уже признанный литературовед Корней Чуковский:

«Слово…» Заболоцкого — «точнее всех наиболее точных подстрочников, так как в нём передано самое главное: поэтическое своеобразие подлинника, его очарование, его прелесть».

Не раз хорошо «проученный» за свои вольные мысли и стихи, Заболоцкий в последние годы жизни был более осторожен, но, чтобы не потерять форму и зарабатывать на хлеб, — много переводил. Грузинская, и не только, литературы немало от этого приобрели. Хотя то, что вкладывал Николай Алексеевич в переводы, — могло бы работать на собственную поэзию в те годы, когда пришла уже творческая и человеческая зрелость, когда всё чаще стали проявляться в его стихах весомые классические ноты. В это, последнее десятилетие жизни из-под его пера выходят такие, признанные уже временем стихи, как «Некрасивая девочка», «Не позволяй душе лениться», «Признание», (хорошо известное нам по песне «Очарована, околдована…»), «Противостояние Марса», «Можжевеловый куст», «Прощание с друзьями», «Жена» и другие.

         Наиболее полный сборник Поэта вышел в 1957-ом, за год до смерти, когда Николай Алексеевич, можно сказать, с головой окунулся в «неслыханную простоту». Он уже убедился, что «…спокойно должно быть и лицо стихотворения. Умный читатель под покровом внешнего спокойствия отлично видит всё игралище ума и сердца». Вот, к примеру, уже давно любимая читателем «Некрасивая девочка». До изысков ли тут, когда речь идёт о главном для любого человека, и каждое слово в стихотворении наполнено любовью и мудростью автора.

…И пусть черты её нехороши 
И нечем ей прельстить воображенье, - 
Младенческая грация души 
Уже сквозит в любом её движенье. 
А если это так, то что есть красота 
И почему её обожествляют люди? 
Сосуд она, в котором пустота, 
Или огонь, мерцающий в сосуде? 

Увы, не обойти и события в личной жизни Николая Алексеевича, что обернулись для него шоком и ударили по здоровью, и без того подкошенному лагерными годами. В 1956-ом бесконечно преданная семье его жена Екатерина Васильевна вдруг уходит к другому мужчине, известному писателю Василию Гроссману, всегда имевшему успех у женщин, с семьёй которого Заболоцкие дружили. Вероятно, у неё просто не было иммунитета против нежданного и решительного пленения, ведь до сих пор её горизонты – так сложилась жизнь – не простирались дальше дома и семьи. Знавшие хорошо семью поэта писатели говорили, что одно стихотворение Николая Алексеевича очень напоминало им то, что происходило и в самом доме Заболоцкого. Я не буду делать выводы, в жизни всё куда сложней, но вспомним несколько строк из этого произведения:

…С утра он всё пишет да пишет, 
В неведомый труд погружён. 
Она еле ходит, чуть дышит, 
Лишь только бы здравствовал он. 

... О чём ты скребёшь на бумаге? 
Зачем ты так вечно сердит? 
Что ищешь, копаясь во мраке 
Своих неудач и обид? 

Но коль ты хлопочешь на деле 
О благе, о счастье людей, 
Как мог ты не видеть доселе 
Сокровища жизни своей? 

Поэт очень тяжело переживал крушение семьи. Уход жены стал не просто бедой, но и настоящей трагедией для поэта. Потерять самое близкое, самое преданное рядом существо!.. Это о ней писал Евгений Шварц: «Николай Александрович еще полёживал, но решил встать к обеду. Екатерина Васильевна вдруг одним движением опустилась к ногам мужа. Опустилась на колени и обула его. И с какой легкостью, с какой готовностью помочь ему. Я был поражен красотой, мягкостью и женственностью движения…» После ухода жены Заболоцкий словно потерял под ногами землю…

В поисках спасения от бури негатива он сделал предложение во многом случайной женщине, на какое-то время поверил надежде. Правда, оформляя путёвки в Дом творчества, даже не мог правильно назвать её фамилию. При всём при том (ирония судьбы), — знаменитое «Признание…» посвятил именно ей, Наталье Роскиной, знавшей наизусть множество его стихотворений, что, возможно, и дало некий толчок к их сближению. Давайте вспомним несколько строк из «Признания», положенного после на музыку питерским бардом Александром Лобановским, правда, в песне первое слово заменено на «Очарована…», что отнюдь не редкость в наши дни. Хотя в данном случае это не большой грех композитора.

Зацелована, околдована, 
С ветром в поле когда-то обвенчана, 
Вся ты словно в оковы закована, 
Драгоценная моя женщина! 

Не весёлая, не печальная, 
Словно с тёмного неба сошедшая, 
Ты и песнь моя обручальная, 
И звезда моя сумасшедшая…

Работа по-прежнему оставалась на первом месте у Николая Алексеевича, именно тогда создаётся замечательный цикл «Последняя любовь», но… новой семьи не получилось, и на фоне всех переживаний возвращается жена, Екатерина Клыкова, с которой поэт мысленно уже попрощался навсегда.

Чаша испытаний переполнилась, и последовал сердечный приступ, после которого Николай Алексеевич прожил ещё полтора месяца. Именно в этот период родилось стихотворение «Не позволяй душе лениться». И сам он работал до последнего дня, 14 октября 1958 года.

Не позволяй душе лениться!

Чтоб в ступе воду не толочь,

Душа обязана трудиться

И день и ночь, и день и ночь!

Екатерина Клыкова пережила мужа почти на 40 лет. Похоронен уникальный поэт и человек Николай Алексеевич Заболоцкий на Новодевичьем кладбище. Мир его праху!

Валентина КОРОСТЕЛЁВА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

Капча загружается...